Леонид Николаев - Феникс
И снова Берг не ушел.
— Продолжать поиски этого туркестанца? Или нет?
Майор поставил челюсть на место. Выдавил через плотные губы:
— Продолжайте…
Наконец Берг освободил его. Направился по узкому ковру к выходу. Шагал легко. Пружиняще. Высокая фигура гестаповца плыла по какой-то четкой линии, без покачиваний, словно он двигался на проводе.
— Да! — окликнул его майор.
Крутой поворот. Опять без колебаний.
— Слушаю!
— Вы закончили дело по Бель-Альянсштрассе?
— Почти.
— Торопитесь. Как бы время снова не опередило нас.
Каждая строка, каждое слово, даже простое «да» или «нет», написанное дикими зелеными чернилами, вызывало у Саида сомнение. Да что сомнение, тревогу. Он не верил словам, не верил почерку, четкому, прямому. Все ложь, все уловки. Вначале Саид пытался сам обнаружить фальшь, найти противоречия: сопоставлял даты, географические названия, даже эти лаконичные «да» и «нет», — не исключают ли они сказанного выше или ниже? Ничего не нашел. Все совпадало с его ответами, записанными переводчиком еще в тюрьме, на Холодной горе, а потом в Беньяминово. Это или подлинный документ или хитро состряпанная фальшивка, в которой скрыт подвох. Шедевр фальсификации. Повторив анкету, можно вынести самому себе смертный приговор — немцы в лагерях расстреливали за ложные данные, если, конечно, обнаруживали это с чьей-то помощью.
Позже, когда обилие провокаций и проверок сделало жизнь Саида похожей на сплошную пытку, он приходил в отчаяние — силы для борьбы, кажется, иссякали. Сейчас лишь тревога охватывала его. Тревога, вызванная приближающейся опасностью. Состояние чем-то напоминало испуг шахматиста, которому объявили «шах». Всего лишь «шах», но который подготавливал «мат». Противник знал, что это «шах», видел ход, не видел его лишь «обреченный». А ход был и, может, не один. И в числе нескольких такой, что не только выручал на время, но и укреплял позицию, давал преимущества.
Где этот ход? Поиски — борьба. Борьба мысли. Лихорадочная, молниеносная. Варианты, как ядра, бьют в одну точку. Бомбардировка настойчивая до изнеможения. И результат один и тот же — нет. Нет. В такой борьбе мысли таится трагическая опасность Доведенный до экстаза мозг уже теряет способность видеть другие точки — только одну. Ищет лазейки в узком, почти невидимом просвете. Или предполагает такой просвет. А его нет. Мираж. Вот тут-то и совершается ошибка. Ложный ход. Гибель, «мат». Саид знал себя. Ничем не объяснимая способность вдруг менять цель, точку обстрела, выручала разведчика. Поворот на сто восемьдесят градусов. Все мешалось на мгновение, теряло ложную опору. Однако в кажущемся хаосе существовала возможность найти новый объект для обстрела. Это первое. Второе — противник надеялся на определенный ход, предусмотренный заранее и ведущий в ловушку, а «обреченный» неожиданным поворотом, совершенно, кажется, нелогичным, сбивал автора «шаха» с толку. Выигрывалось время, намечались спасительные и не только спасительные пути.
— Азиз! Ты спишь?
Теперь Азиз спал. Он долго ворочался на старой, с хорошо сохранившейся сеткой, немецкой кровати, услужливо предоставленной хозяином Паулем Хенкелем. Ворочался потому, что было душно, и потому, что Саид возился со своими бумагами, мешал уснуть. У Саида появились тайны. Появились с первого дня их жизни в Берлине тайны. Чужие тайны всегда мешали Азизу. Мешали спать, есть, ходить. И не просто мешали. Они, как деньги, манили к себе. Собственно, для него это были деньги. Богатство, вернее, чек на определенную сумму, величина которой зависела от времени и случая. Таких чеков у Рахманова собралось за его не такую уж долгую жизнь немало. Кое-что уже оплачено. Остальное за пазухой. Ждет оплаты. Один чек — тайна Исламбека. Крупный чек. Правда, он еще не оформлен как следует и стоимость не совсем определена. Но высокая, безусловно.
История с гестапо озадачила Азиза. Исламбек выкрутился. Не только выкрутился, открыл себе и Рахманову дорогу на Ноенбургерштрассе, получил комнату у старого Пауля Хенкеля, отца жены президента, будущего президента, как все говорят. Благодаря Исламбеку Азиз может лежать на перине, пышной немецкой перине, и пить по утрам кофе, приготовленный толстой и румяной Мартой Хенкель. Причем спать на лучшей из двух перин и на лучшей из двух кроватей. За свои заслуги перед Саидом — а заслуг много, вспомнить хотя бы лагерь в Беньяминово, Рахманов имеет право на привилегии. Он на многое имеет право и нисколько не смущается от того, что обделяет друга. Тот спит не на кровати даже, она только так именуется. И перина у него — не перина, а жалкое подобие ее. Но коль скоро Исламбек должник, и пусть знает это и чувствует.
Итак, история с гестапо сбила с толку Азиза. Но не сбила с захваченной позиции. Тайна существовала и находилась в руках Рахманова. А из его рук еще ничто не вырывалось. Несколько удивленный продолжительным бодрствованием друга, он вначале присматривался к тому, что делалось, потом вздохнул утомленно и заснул. И вот его разбудили. Через какие-нибудь полчаса.
— Не откажи в любезности…
Еще не зная, о чем просят, Азиз откликнулся щедрой улыбкой. Он любил помогать ближним, чтобы вознаградить себя в будущем за такую помощь сторицей.
— О, пожалуйста, брат мой.
Саид присел на кровать, наклонил голову, словно она обессилела от печальных мыслей.
— Немцы требуют от меня анкету, — дополняя свой мрачный вид не менее мрачным тоном, произнес он, — и вот не знаю, что можно писать о себе и чего нельзя. Все-таки опасно совать голову в пасть тигру…
— Ты не лишен мудрости, брат мой.
— Так вот, нужна анкета…
Знакомые огоньки, алчные, торопливые, зажглись в глазах Азиза. Друг попал в очередную беду. Так он понял, и радость расцветила лицо Рахманова. Ему было весело от того, что гордый спутник его посрамлен жизнью и, следовательно, продаст в трудный момент одну из своих тайн. Он не сдержался и хихикнул:
— Нужна анкета, а у тебя ее нет!
Уверенность была настолько твердой, что последовавший ответ просто ошарашил круглолицего.
— Есть… — Саид протянул копию, снятую с анкеты, составленной немцами.
Шок парализовал Азиза лишь на мгновенье. Он не способен был верить никому и ничему. Схватил листок и стал торопливо читать. Каждая строка его ранила. Именно боль кривила губы Рахманова, и по ней Саид проверял «друга», проверял слова, написанные на сером листе бумаги.
— Откуда все это? — задохнулся Азиз. Настал черед Саида трунить.
— Ну как? Подойдет?
— Нет, ты скажи, откуда все это?
— Не задавай вопросов, брат Азиз, или тебе неизвестно, чем пользуется пленный, когда перед ним кладут анкету немцы. — И Саид демонстративно постучал себя по лбу пальцем. — Надеюсь, в Беньяминово ты прибегал к такому же источнику?
— Я писал о себе.
— И я пишу о… себе.
Азиз едва не расхохотался в лицо «другу», но, заметив в его глазах недвусмысленное предостережение, прикусил губу. Выцедил все же:
— О Саиде Исламбеке.
— Именно… Так как ты считаешь, подойдет или надо кое-что изменить?
Нехотя Рахманов вернулся к анкете. Глазами вернулся. Сделал вид, будто читает. Не читал. Думал. Торопливо думал. Сказал через минуту:
— Не надо… Только добавь, что твой отец был арестован в 1929 году, сослан в Сибирь, бежал оттуда перед войной и вы встретились с ним в Коканде.
Испытующе посмотрел на «друга» Саид.
— Так будет лучше?
Снова Азиз задумался. Теперь для видимости. Ему не надо было искать ответа. Ответ заготовил заранее. Надо было умело преподнести его. И с чувством, искренним чувством, он произнес:
— Да.
7
Он не сделал этой приписки. Вообще ничего не изменил. Ни одного слова.
В десять утра он позвонил Надие: можно ли явиться.
— Да…
Саид едва не бросил трубку — так торопился выполнить приказ. Пауза, сделанная Надие, показалась концом разговора. Притом маленькое «да» прозвучало страшно сухо и вряд ли можно было ожидать продолжения беседы. А она продолжалась:
— Только не на Моммзенштрассе.
Он испугался. Всякие изменения сбивали с уверенного ритма, напоминали об опасности.
— А где?
Надие так же сухо, тоном распоряжения пояснила:
— На Бель-Альянс… Угол Гнайзен-ауштрассе… В семь вечера…
Все, все можно было понять. И слова Ольшера: «Это мой человек», и интерес золотоволосой Рут Хенкель к имени сестры Блюмберг, даже просьба секретарши переписать анкету казалась логичной. Но встреча на Бель-Альянсштрассе у того самого кладбища, где произошло убийство и где его схватило гестапо, это не объяснялось никак. Вернее, объяснялось страшной догадкой.
Весь день Саид ходил как в тумане. Успешное решение трудной задачи с анкетой, принесшее некоторое спокойствие, исчезло после телефонного разговора. Потемнел Саид. Словно обуглился. Когда в холле, где обычно старый Пауль Хенкель занимался с «членами правительства» немецким языком, Азиз увидел друга, он ужаснулся.
