Андрей Гуляшки - Драгоценный камень
Некоторое время мы только молча смотрели на него, восхищенные силой его логики, пораженные блеском его открытых чистых глаз.
Первым опомнился Радан.
— Это умно, — сказал он. — Но я предложу одно изменение к вашему проекту. Совсем маленькое, а именно: в вашем путешествии под землю вас буду сопровождать только я. Анастас и Теменужка останутся здесь дежурить. Если они увидят что-нибудь подозрительное, они зажгут факелы и прибегут к нам. — Он подумал минутку. — Галерея не разветвляется?
— Там есть отклонения влево и вправо, — сказал Андрей, — но они такие низкие и узкие, что сбиться с дороги невозможно. Место, где мы остановимся, отсюда примерно в часе ходьбы.
Теменужка вздохнула, на глазах у нее выступили слезы. Она ничего не сказала, только отвернулась и стала ковырять ногой землю. Не знаю, чем уж она там так заинтересовалась, что ей понадобилось ковырять ногой землю.
А Радан улыбнулся как-то виновато и сказал:
— Я тебе сколько хочешь сталактитов принесу, честное слово.
Теменужка молчала.
— Поможем сейчас товарищу геологу, — сказал он. — А завтра, если все будет в порядке, спустимся вместе. — Он помолчал. — И смотрите в оба, понятно?
— Будь покоен, — сказал я. — Рассчитывайте на меня. — И ободряюще улыбнулся им. — В добрый час!
Прошла ночь, наступило утро — облачное, серое. С каждым часом небо опускалось все ниже; начал моросить тихий, необыкновенно кроткий для летнего времени дождь.
Нас было трое. Забившись в кусты, мы всматривались туда, откуда должен был появиться Радан. Андрей курил сигарету за сигаретой. Теменужка вздыхала, а я посматривал на темный небесный свод, едва видный сквозь нависшие ветви, и тщетно пытался вспомнить какое-нибудь грустное, элегическое стихотворение.
Вот, думал я, Теменужка вздыхает по Радану. Андрей тревожится из-за своего драгоценного минерала. А я бессмысленно смотрю вверх и не знаю, по кому мне вздыхать, из-за чего тревожиться. Я только чувствовал, что мне грустно, что в душе у меня как-то пусто, а почему — как я ни старался, я не мог себе объяснить.
Впрочем, зачем мне занимать вас собой! Вы уже приблизительно представляете себе мой сухой и прозаический характер, мою склонность всегда и во всех случаях показывать себя таким, какой я есть от природы: рассудительным и деловым человеком. Лучше дадим слово Радану. У него поэтическая душа, и, как думает Теменужка, он гораздо интереснее меня. Но о чем вы говорите, скажете вы, — ведь Радана с вами нет?
Верно, его нет. Простите. Я совершенно не собирался вводить вас в заблуждение. Я расскажу вам то, что услышал от Радана, правда, несколькими днями позже, когда эта история с бериллом уже имела свой конец.
«Андрей шагал впереди, я — за ним. Фонарик его светил, как прожектор, и это очень облегчало нам путь — минуты через две мы уже добрались до того места, где я заметил мину. Впрочем, мне не пришлось показывать ему фитиль, он сам его увидел. У него удивительная способность все вовремя замечать, ничего не упускать из виду. «Налево яма, здесь — трещина», — предупреждал он меня все время. И хорошо, что он меня предупреждал, иначе я бы сто раз разбил себе голову — так мчались мы по этому лабиринту. Итак, он заметил шнур и, не медля ни секунды, вытащил нож, плюнул на его острие и осторожно срезал фитиль у самого капсюля. Потом мы пошли дальше, вперед.
А галерея круто спускалась вниз. Каждую секунду мне казалось, что сейчас я поскользнусь и так и буду катиться по этому крутому каменному цилиндру до самого адова пекла, а там свалюсь прямо в огонь и дым. При этом воздух становился все тяжелее. Он стал похож на холодную густую кашу, и, что самое странное, он сжимал мне грудь так, словно кто-то стискивал ее железной рукой.
Я не знаю, что испытывали вы с Теменужкой. Вы двигались осторожнее, разговаривали, а когда человек разговаривает, и дорога и время проходят незаметно.
Наконец уклон стал меньше и воздух как будто свежей. Мы дошли до того зала, где случилось самое происшествие, где оказались потом и вы с Теменужкой. Так вот... Зал, в сущности, представлял собой конус, обращенный верхушкой к галерее. Ты заметил — зал этот высокий, как собор, со всех сторон нависают крутые скалы, и по ним стекает прозрачная подпочвенная вода.
Мы быстро пересекли этот зал и очутились перед волшебным сказочным занавесом из сталактитов, чудеснейших кружев, связанных из молочно-белых каменных нитей. Мы потонули в хаосе сталагмитов; одни из них напоминали людей, другие — фантастических животных, живших миллионы лет назад. Местами сталагмиты соединялись со сталактитами и образовывали нечто вроде гигантских арф. Над головами у нас висели белые гроздья, неподвижные ветви, усыпанные серебряными цветами, мелькали рога оленей, слоновые бивни и всякие другие чудеса. «Это кружево соткано водами, прошедшими сквозь пласты известняка», — коротко объяснил мне Андрей. А я подумал: «Вот она, золотая жила села Цвят!»
Да... Как я тебе уже сказал, мимо всех этих волшебств природы мы проскочили транзитом. И снова вошли в мрачный коридор с выщербленными стенами; потом перед глазами у нас неожиданно блеснула вода. Издали она казалась черной, как разлившийся деготь, но, когда мы подошли ближе и золотой луч фонаря пронзил озеро, мы увидели в хрустально-прозрачной его глубине свои отражения, как если бы смотрелись в роскошнейшее зеркало.
Озеро было не бог весть какое большое, в диаметре шагов на пятнадцать, но имей в виду, что под землей все меры «звучат», как ты выражаешься, немножко по-другому, чем наверху, на поверхности.
Мы обогнули это озеро, и Андрей схватил меня за руку. Он направил свой фонарь вверх и торжественно шепнул мне: «Смотри!»
Я закидывал голову, смотрел, смотрел, но напрасно старался заметить что-нибудь особенное. Над водой темнел гранит, в граните среди множества зиявших в нем углублений кое-где поблескивали мелкие чешуйки слюды.
— Здесь, вот здесь! — показал мне Андрей и направил луч фонаря на стену над самым озером, на высоту в семь-восемь метров.
Я увидел продолговатую зеленую плиту. Она была цвета весенней травы, гладкая, как стекло, и испускала мягкое сияние.
— Это начало или конец изумрудной жилы, — взволнованно сказал Андрей.
Он снял ранец, вынул оттуда длинную, свернутую кольцом веревку и закинул ее за плечи. Потом вытряхнул из ранца десяток железных скоб и распихал их по всем карманам, так что наверняка стал весить на два-три килограмма больше. Затем он взял коротенький молоток, заостренный с одного конца, сунул его за пазуху и потер руки.
— Есть только одна опасность — как бы в воду не шлепнуться, — сказал он.
И Андрей пополз к скале. Полоска камня, по которой он полз, была шириной не больше чем три пяди. Под ней блестела черная вода озера.
Я затаил дыхание. Я не трус, но в этот момент я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги.
— Слушай! — крикнул он. — В ранце у меня есть еще одна батарея. Она меньше, но тебе хватит до верху.
Он учил меня, как выйти из рудника, в случае если он утонет или разобьет себе голову. В эту страшную минуту он подумал обо мне. Вот какой человек Андрей!
Потом дело пошло так. Он встал на колени и забил первую скобу. В эту первую скобу он продел один конец веревки, завязал большую петлю и надел ее себе на пояс. Теперь у него была известная опора, и, хотя она была не особенно надежной, он встал на ноги и забил вторую скобу — на этот раз у себя над головой.
Ты понимаешь? Он забивал ступени одну над другой, то левее, то правее, находя в скале естественные трещины, слюду, более податливые места. Мне кажется, так делают альпинисты, поднимаясь по отвесным склонам.
И так, ступень за ступенью, он добрался почти до самой зеленой плиты. Но скобы кончились, а она сияла над его головой на высоте полутора метров. Он протянул руку и дотянулся молотком до основания плиты. Несколько секунд он постоял неподвижно, потом приподнялся на пальцах, замахнулся... Что-то как будто откололось и полетело... Рука его описала дугу. Сумел он что-нибудь поймать?
В этот момент скоба, на которой он стоял, изогнулась под его тяжестью, и я в ужасе закрыл глаза. Я услышал только, как она зазвенела о камень. Когда я решился взглянуть, Андрей висел на веревке. Он держался за нее одной рукой, а в другой что-то сжимал, вероятно кусочек, отколовшийся от плиты. Наконец он нащупал ногой нижнюю ступеньку и, придерживаясь одной рукой, спустился вниз.
Я увидел, как он положил то, что было у него в кулаке, в карман. Несколько минут он простоял неподвижно, потом все так же, ползком, медленно добрался до меня.
Ни слова не говоря, он сунул руку в карман, потом подставил ладонь под луч фонаря. На его грубой ладони сверкали два зернышка — два зеленых камешка, такие маленькие, такие крохотные, что они походили на бусинки, которыми молодые женщины в селах обшивают свои праздничные косынки.
