Ричард Джессон - Ночной рейс в Париж
— Извините, мсье, — сказал он равнодушно и, проскользнув мимо, скрылся в туалете.
Только сейчас я понял, что надолго задержал дыхание. Об этом мне напомнила резь в груди. Я взмок от напряжения.
Мне бы не хотелось сойти с поезда в Кале по многим причинам. Здесь выходит очень немного народу, и если есть «встречающие», уйти от них непросто. Кроме того мне было необходимо как можно быстрее попасть в Париж. Да и затеряться там было легче.
Мне предстояло провести на пароме долгую ночь. Оружия у меня не было. Вернуться в купе и закрыться?.. Из соседнего вагона опять послышался громкий истерический смех. Новый бросок спасательного круга!
Я усмехнулся. Эта компания будет веселиться до самого Парижа.
Моя случайная знакомая спиной пятилась из купе, когда я появился в вагоне. Я проскользнул за ее спиной и обнял за талию. Она медленно и пьяно повернулась ко мне, не двигая ногами, и упала на меня, потеряв равновесие.
— А, это ты, дорогой, — сказала она задумчиво, обняла меня и переплела пальцы на моей шее.
— Ты предлагала выпить, — как ни в чем не бывало напомнил я.
— Пойдем, — улыбнулась девушка, приоткрывая ровные, белые зубы. — Уммм… Ты пойдешь со мной, дорогой? Ты не так уж и стар. И очень даже мил.
Она подхватила меня под руку и повела по коридору мимо собравшихся у соседнего купе.
— Здесь ты получишь свою выпивку. — Она закрыла дверь и, выключив свет, сама заключила меня в объятия. Она издала горловой звук, который напомнил мне урчание котенка, приближающегося к блюдцу с молоком.
Это была прекрасная ночь. У меня не было времени думать о делах до Северного вокзала в Париже. Если даже кто-то и подсел на поезд в Кале, я не узнал об этом, да меня это и не беспокоило.
Глава 3
На поиски Туки Смита я потратил три дня и в конце концов отыскал в бистро на Монмартре. Я с трудом узнал его — он пьянствовал уже третью неделю. После горячей ванны, бритья и ужина, за которым было выпито несчетное количество чашек крепкого кофе, Туки хоть немного стал походить на человека, которого я помнил. Тонкогубый, с квадратным лицом, с глазами, похожими на серые камешки, и крепкими белыми зубами. Он зачесывал волосы назад без пробора, и они ниспадали на шею длинными прядями.
— Ну как, — спросил я, — тебе получше?
— Нет, — кисло проворчал он. — А чего ты хочешь, Рис?
— Я могу сделать тебе интересное предложение.
— Выкладывай.
— Крупное ограбление. На одной шикарной вилле неподалеку от Арля тринадцатого числа будет проводиться благотворительный бал с базаром. Я прикинул и думаю, что мы сможем провернуть это дело.
— А почему ты пришел ко мне? — Он смотрел на меня настороженно.
— Ты единственный из всех моих знакомых в Париже, кто способен подобрать для такой операции крепких и сообразительных парней.
Он серьезно кивнул.
— Это верно. Я знаю таких парней. А монеты у тебя есть? И сколько человек нам понадобится?
— Монеты найдутся, — ответил я. — Я не видел этой виллы, но, думаю, какая бы она ни была, набирать большую группу нет смысла. Ты, я и еще четверо. Этого хватит.
— Для проведения благотворительного базара нужен большой дом. — Он опять покачал головой. — Но делить на шестерых?..
Туки закурил сигарету, затянулся и начал надрывно кашлять. Потом плюнул в грязный платок и долго рассматривал.
— Как думаешь, — повернулся он ко мне, — сколько мы сможем взять? — И снова зашелся в кашле.
— Я знаю точно, что драгоценности и ассигнации — доллары, фунты, франки! — будут лежать прямо на столах. Это один из тех бархатных балов с кинозвездами, международными бездельниками, богачами… Ты понимаешь, о чем я говорю.
Он одобрительно хмыкнул, встал и зашагал по комнате, ковыряя мизинцем в ухе.
— Кстати, что стряслось с тобой после той кутерьмы в Шербуре? — спросил я.
— Шербуре? Ты имеешь в виду Гавре? — переспросил он. — Там я потерял все. Договорился с одним моряком на шхуне доставить товар из Штатов. Сигареты, синтетика, ну и прочая дребедень… Какой-то недоносок со шхуны пронюхал, и в порту нас встретила таможенная полиция. Иисусе! Их было не меньше сотни.
— Как тебе удалось смыться?
— Счастье. Простое, нелепое, проклятое счастье! — буркнул он. — Я выбежал с пирса и вскочил в автобус с рабочими, который отправлялся к железнодорожной станции. Он шел без остановок. И я успел на скорый, отходивший через три минуты. Понял? Три минуты, — он поднял три пальца, — и через полчаса я был в Руане. Просто слепое счастье.
— Сколько ты потерял?
— Все, — с горечью ответил он. — Около восьми тысяч долларов. По все могло быть гораздо хуже. По крайней мере в Сюртэ не узнали, что я был связан с контрабандой. Но с тех пор за каждый доллар приходится горбиться. Так что ты пришел вовремя. Вместе нам лучше не появляться. Иначе и к тебе здесь присмотрятся. Бац! — и ты мертвец…
Он замолчал и посмотрел на меня испытующе.
— Кстати, тебе известно, что у меня нет разрешения на работу? Мне приходится мыть посуду в кафе и выпрашивать милостыню у студентов.
— А твои женщины? — спросил я. — Неужели ни одна из них не могла позаботиться о тебе?
— Конечно, могла. Пару недель. Но когда она убеждалась, что денег от меня не видно, а Сюртэ тянет меня на допросы каждый раз, если даже за сотню миль отсюда что-то происходит, она умнела и быстро избавлялась от такого дружка. Я даже подумывал вернуться в Штаты, — не без тоски произнес он последние слова.
— И что же не вернулся?
— Как? — усмехнулся он. — Вплавь?
Туки снова закашлялся, прижимая ладони к животу. Когда приступ закончился, его голос звучал пронзительнее:
— Я с позором уволен из армии Дяди Сэма. Французы с удовольствием отправят меня обратно, но их консул и наш консул не могут договориться, кто должен купить мне билет.
Туки Смит уселся за стол и жадно выпил очередную чашку кофе. В угрюмом молчании он рассматривал свои руки.
— Я был лучшим в батальоне, а может быть и во всей дивизии, армейским разведчиком. Старший сержант. — Он прикурил еще одну сигарету и нервно затянулся. — Бывало, я обгонял фронт на двадцать пять миль, чтобы изучить расположение противника. Ты помнишь танки этих проклятых краутов?
«Крауты» — так презрительно называли всех немцев во время войны.
— Иисусе, вот это была жизнь! А теперь я всегда один. Кругом снова крауты. Я и сейчас готов стрелять с закрытыми глазами, я мог бы перебить всех краутов вокруг, хоть целую роту! А тогда… Это было страшно до смерти, но мне нравилось. И что же ты думаешь, то, что ты имеешь наград больше всех в дивизии, имеет какое-нибудь значение? Черта лысого! Когда тот вшивый недоносок из пленных краутов заявил, что якобы я украл его бриллианты, они немедленно скрутили меня.
— А ты в самом деле их взял?
Он усмехнулся.
— Конечно! Но только почему они поверили не мне, а этому подонку? Он встал перед полковником на колени и умолял вернуть его драгоценности. А я стоял в стороне. Посмотрите мой послужной список, сэр, говорил я. Я ни о чем не просил. Просил краут. И что же? Он получил половину камешков обратно. Другую половину присвоил полковник. А меня с позором выгнали из армии.
Да, именно такой человек был необходим мне для удачной операции: он без промаха стрелял из пистолета, был замечательным разведчиком, а его нервы могли выдержать любые испытания. Со времен войны враги из нацистов превратились в армейских чинуш, кое-кто даже служил в Сюртэ — уголовной полиции, а сам Туки превратился в обычного уголовника. Преступника. Вряд ли он осознавал это. Скорее всего он по-прежнему воображал себя скромным героем американской армии, чей героизм и награды охраняли его от произвола бессердечных властей. Однако, приводя его в чувство и выслушивая его не вполне связные речи, я почувствовал, что до него начинает понемногу доходить истинное положение дел, и это вызывает у него замешательство.
Мы познакомились, когда Туки был связным у группы дельцов черного рынка, с которыми я вел свои дела. Мне понравились его способность мыслить оригинально и практическое знание рынка. Несколько операций я провел непосредственно с ним. В Гавре он пытался провернуть крупное дело, которое могло поднять его на новый, более высокий уровень преступного мира. Но, как он уже поведал, дело кончилось провалом.
Туки неожиданно резко поднял на меня глаза.
— Они не зря таскают меня в Сюртэ. Стоит доказать мою причастность к контрабанде, и криминальная полиция берет маленького Туки на большой крючок…
— Мне хочется, чтобы ты хорошо усвоил одну вещь, — перебил я его жалобы. — Это моя операция, Туки, мой капитал, и на мою долю приходится половина — пятьдесят процентов того, что мы возьмем.
Он некоторое время раздумывал над моими словами.
