Андрей Троицкий - Знак шпиона
Москва, Хованское кладбище. 1 октября.
Майор внешней разведки Валерий Колчин и подполковник Сергей Беляев, накрывшись от дождя черными зонтами, пристроились в хвост похоронной процессии и шагали по дороге в глубину кладбища. Накрапывал дождь, ветер гнул чахлые деревца по обочинам, на асфальте, отражавшим серое небо, краснели кленовые листья, похожие на отпечатки лап огромной рыжей лисицы.
Инкрустированный медными полосками гроб с телом Максима Никольского не поставили на каталку, как это обычно делают на Хованке, где дорога от ворот до свежих могил не близка, его тащили на плечах шестеро мужчин, сотрудники Министерства иностранных дел, которое отрядило на похороны представительную делегацию. Еще четверо мидовцев несли венки с черными и красными лентами. За гробом следовал отец покойного генерал Владимир Родионович Никольский в военной форме. Он не проронил ни единой слезинки возле здания судебного морга и по дороге на кладбище. Расправив плечи, он пытался шагать твердо и держал спину прямой, будто проглотил железный прут.
На его локте повисла вдова Ирина Константиновна, в длинном кожаном плаще и черных очках скрывавших кроличьи глаза, она выглядела больной и жалкой. Переборщив с успокоительным, впала в полуобморочное состояние, шаталась от дуновения ветра и непременно упала бы на дорогу, не ухватись она за твердое предплечье генерала. Далее следовали родственники, знакомые и одноклассники Максима, как подсчитал Колчин, всего шестьдесят три человека включая бывших сослуживцев. Никольский старший настоял на том, чтобы похороны прошли скромно и незаметно, без гражданской панихиды в клубе МИДа, без духового оркестра. Генерал не пустил в ход свои обширные связи, чтобы похоронить сына не на Хованке, а на престижном кладбище.
– Зря время тратим, – Колчин поежился. – Не стоило приезжать.
– Возможно, – согласился Беляев. – Но, между прочим, я ради тебя тут, стараюсь, мокну. Это ведь ты, а не я, через неделю вылетаешь в командировку в Лондон. Да, смерть этого парня не имеет прямого отношения к твоему заданию в Англии. И все же…
– Я вылетаю в Лондон через пять дней, – поправил Колчин.
– Тем более. Это тебе не вредно увидеть своими глазами похороны дипломата, без пяти минут нашего сотрудника. От МИДа здесь присутствуют люди, которые работали с Никольским в Лондоне и ещё будут там работать. Нужно присмотреться к ним поближе.
– Еще присмотрюсь, будет время.
Оперативники ФСБ, двое суток занимавшиеся делом о гибели Никольского, по запросу руководства Внешней разведки подготовили справку с предварительными итогами расследования. Колчин прочитал бумаги сегодняшним утром.
Версию умышленного убийства эксперты – криминалисты и судебные медики отмели сходу. Максим Никольский, дипломат, тридцати двух лет от роду, погиб в пять часов с четвертью, застрелившись из украденного у отца наградного пистолета. В это время в квартире находилась лишь жена его Ирина. Дверь в кабинет, где покончил с собой хозяин, оказалась заперта изнутри и была взломана нарядом милиции и сотрудниками ФСБ в присутствии соседей, приглашенных в качестве понятых. О факте самоубийства свидетельствовала записка, убранная под стекло письменного стола, и характер огнестрельного ранения.
За полчаса до случившегося в квартире Никольских раздался телефонный звонок, так утверждает вдова. Максим сам взял трубку, с кем-то коротко переговорил, с кем именно Ирина не знает, поскольку не имеет привычки подслушивать под дверью. Оперативники ФСБ затребовали распечатку разговоров Никольского на телефонном узле. Выяснилось, что разговор длился чуть более двух минут, собеседник Максима звонил ему из телефона-автомата, что находится возле метро «Рижская».
Поиски упомянутого в записке врача, поставившего Никольскому смертельный диагноз, пока ни к чему не привели, но будут продолжены. В кастрюле, найденной под столом, остались следы сажи и пепла. Экспресс-анализ, проведенный криминалистами ФСБ, показал, что погибший незадолго до гибели сжег проявленные негативы, предположительно выполненные на черно-белой фотопленке фирмы «Агфа», и несколько листков бумаги. Собственно, тут нет ничего удивительного, среди знакомых Максим слыл мастером художественной фотографии. Нередко самоубийцы перед тем, как сделать последний роковой шаг, уничтожают интимные дневники, порнографические фотографии или видеокассеты, чтобы те не попали на глаза близким людям.
Вдова показала, что муж вернулся от своего отца в добром настроении, был спокоен, он заперся в комнате, как часто с ним бывало, чтобы покопаться в бумагах. Минут через тридцать-сорок она услышала выстрел. Отец Максима сказал, что сын в тот день был задумчив и рассеян, не более того. О гибели Максима, пропаже пистолета и патронов Владимир Родионович узнал от следователя ФСБ, приехавшего к нему на квартиру в семь вечера.
Однако охранник, дежуривший в подъезде дома на Кутузовском проспекте, иначе оценивает состояние Никольского. Утверждает, будто Максим, всегда очень внимательный, не ответил на его приветствие и вообще выглядел странно. Возбужденный, сам не свой. В показаниях людей, встречавших покойного перед смертью, есть существенные противоречия. Но и они объяснимы. Люди, решившиеся на самоубийство, страдают стремительными перепадами настроения. От буйной радости до глубокой задумчивости или отчаяния. Если рассуждать логически, концы с концами сходятся.
Но некоторые странности со счета не спишешь…
Процессия приблизилась к могиле, которая уже начала заполняться водой. Мидовцы с видимым облегчением поставили гроб на длинный металлический стол, открыли крышку. Застоявшиеся в ожидании работы могильщики отошли в сторону, ожидая, когда родные простятся с покойником и дадут сигнал начинать работу. Люди обступили гроб, теперь Колчин и Беляев видели лишь плотное кольцо из человеческих спин, но не могли наблюдать, как проходит последний ритуал. Видимо, кто-то из сотрудников министерства захотел взять слово.
– К сожалению, мы все совершаем ошибки, – ровный мужской голос поплыл над толпой. – А людям свойственно ошибаться. Вот и Максим совершил одну из таких ошибок. Роковых ошибок. Я работал вместе с Максимом в Лондоне долгих два с половиной года и могу сказать, что этот человек никогда не ошибался. Но на этот раз ошибся. Беда в том, что эту ошибку нельзя исправить, как нельзя переписать прожитые годы и дни…
Привязавшись к слову «ошибка», выступающий, как ни старался, никак не мог от него отделаться, ввинчивая его в каждое предложение, в каждую реплику. И, кажется, собирался протащить свою «ошибку» через все выступление.
Колчин, оглядевшись по сторонам, увидел ровный пенек тополя, срезанного бензопилой. Закрыв зонт, встал на это естественное возвышение, принялся разглядывать державшего слово мужчину средних лет со скорбным аскетическим лицом и большой лысиной, на которой серебрились дождевые капли. Это был советник посланника в Лондоне Вячеслав Кнышев, который сейчас приехал в Москву по делам.
Выступающий опускал и поднимал к небу глаза, делал долгие выразительные паузы. Видимо, он любил говорить подолгу, не пропуская никаких важных мероприятий, от торжественных банкетов и свадеб до похорон. Как и всякий опытный дипломат, выдавая на-гора сотни слов, умел, по существу, не сказать ничего важного. Кнышев скрестил руки на том месте, что ниже живота. Крепко сплел пальцы, словно ожидал от кого-то из присутствующих, близко стоявших людей, подлого и коварного удара ногой в пах.
Наговорившись всласть, Кнышев промокнул глаза платком и юркнул в толпу. Его место тут же занял другой оратор, высокий представительный мужчина лет сорока с небольшим. Короткая стрижка темных с проседью волос, правильные черты лица, из-под плаща выглядывает воротник белой сорочки и узел черного галстука. Леонид Медников, кадровый сотрудник внешней разведки, последние годы работающий под дипломатическим прикрытием. Он, как и Никольский жил в Лондоне и неплохо знал покойного.
В отличие от Кнышева Медников не стал заниматься унизительным словоблудием. Он глянул на генерала с седой непокрытой головой, на Ирину, давившуюся мелкими всхлипами, сказал несколько коротких слов и отступил назад. Но место Медникова уже занял пожилой мужчина, которого Колчин видел впервые.
– Мы с Максимом работали в Лондоне, – мужчина остановился и долго кашлял в кулак, будто давал людям возможность переварить и осмыслить это важное сообщение.
Кажется, траурный митинг, против которого возражал генерал Никольский, не заканчивался, а только набирал силу, новые дипломаты ждали своей очереди высказаться. Беляев решил не дожидаться того момента, когда гроб опустят в могилу, а собравшиеся один за другим станут бросать на его крышку комья мокрой глины. Он потянул Колчина за рукав.
