Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)
– Нет, не знаю, это случилось, и я сообщу вам сейчас то, что будет слишком верным, – сердито отрезал Конклин. – Один человек, у которого жена и двое детей, – человек, которому наша страна и большая часть мира задолжали столько, что никто не сможет никогда это возместить, напуган до смерти и вынужден скрываться из-за того, что он и его семья стали мишенью. Мы дали этому человеку слово – мы все, – что ни одна частичка официальных архивов не увидит свет до тех пор, пока не останется никаких сомнений, что Ильич Рамирес Санчес, известный также как Карлос-Шакал, мертв... Да, до меня, как и до вас, доходили слухи, может быть, из тех же более или менее надежных источников, – что Шакал убит здесь или казнен там, но никто – повторяю, никто – не смог предоставить неоспоримых доказательств... И тем не менее допущена утечка информации из этого досье – жизненно важная часть досье, – и я глубоко встревожен, поскольку там есть мое имя... Мое и доктора Морриса Панова – главного психиатра, который вел записи. Мы были единственными – повторяю: единственными – людьми, о которых было известно, что они ближайшие друзья неизвестного человека, взявшего псевдоним Джейсон Борн, – человека, которого множество людей считали непревзойденным в бизнесе наемных убийц... Вся эта информация хранится в сейфах здесь, в Лэнгли. Как она могла просочиться наружу? Согласно установленным правилам, если кто-то захочет получить доступ к какому-нибудь разделу досье, кто бы то ни был – Белый дом, Госдепартамент или святейший военный штаб, – он обязан обратиться напрямую к директору и его главным аналитикам в Лэнгли и подробно проинформировать их о мотивах этого запроса. И, даже если запрос посчитают правомерным, есть еще последняя инстанция: я сам. До того, как будет дано письменное разрешение на выдачу информации, необходимо связаться со мной, а в случае, если меня нет поблизости, – с доктором Пановым, так как любой из нас имеет юридическое право дать категорический отказ... Вот так обстоят дела, джентльмены, и никто не знает этих правил лучше меня, потому что именно я и составил их – прямо здесь, в Лэнгли, потому что я тут знаю все вдоль и поперек. После двадцати восьми лет службы в этом треклятом бизнесе это был мой последний вклад, санкционированный президентом США и конгрессом в лице специальных комитетов по разведке палаты представителей и сената.
– Да, это тяжелая артиллерия, мистер Конклин, – заметил ровным, спокойным голосом седовласый директор ЦРУ, который выслушал сообщение, не шелохнувшись.
– У меня есть веские причины ввести сюда пушки.
– Наверное. Один из шестнадцатидюймовых снарядов попал прямо в меня.
– Да, видно, чертовски точно попал. А теперь поговорим об ответственности. Я хочу знать, как могла просочиться подобная информация и – что особенно важно – кто ее получил?
Оба зама заговорили одновременно и так же сердито, как и Алекс, но директор остановил их движением руки. В одной руке он держал трубку, в другой – зажигалку.
– Сбавьте темп и дайте задний ход, мистер Конклин, – мягко произнес он, раскуривая трубку. – Вы, несомненно, знаете моих коллег, но мы друг с другом незнакомы, не так ли?
– Да. Я вышел в отставку четыре с половиной года назад, а вы были назначены год спустя.
– Вы, вероятно, полагаете, как и многие другие, – кстати, вполне справедливо, – что президент назначил своего приятеля?
– Без сомнения, так оно и есть, но меня это не тревожит. Вы вроде бы знаток своего дела. Насколько мне известно, вы были далеким от политики адмиралом из Аннаполиса, руководили разведслужбой ВМС. Вам просто повезло, что во время вьетнамской войны вы служили вместе с полковником морской пехоты, который потом стал президентом. Конечно, при этом вы обошли других, но это случается. Так что я ничего против вас не имею.
– Благодарю вас. А какие у вас претензии к моим заместителям?
– Дело прошлое, но я не могу сказать, что кого-нибудь из них оперативники считали своим лучшим другом. Ваши замы были аналитиками, а не практиками.
– А разве это не естественная антипатия, не обычная вражда?
– Разумеется. Они анализируют ситуации, сидя за тысячу миль от места событий, при помощи компьютеров, которые неизвестно кто программировал на основании данных, которых мы никогда не посылали. Вы чертовски правы: это – естественная антипатия. Мы вели работу с «человеческими единицами», а они – нет. Они имели дело с маленькими зелеными буковками на экране компьютера и принимали решения, которые часто не следовало бы принимать...
– Это потому, что людей, подобных вам, следует контролировать, – перебил сидевший справа от директора зам. – Сколько раз бывало – даже и сегодня, – что людям вроде вас недостает знания полной картины? Всей стратегии, а не только собственной роли в ней...
– Значит, нужно давать нам более полную картину или, по крайней мере, общее представление о ней, чтобы мы могли решать, что имеет смысл, а что – нет!
– А где кончается «общее представление», Алекс? – спросил зам, сидевший слева от директора. – На какой стадии мы можем с уверенностью сказать: «Мы не можем раскрыть это... исходя из соображений общего блага»?
– Не знаю, ведь это вы аналитики, а не я. В зависимости от конкретного случая, полагаю, но, безусловно, система связи должна быть налажена лучше, чем в те времена, когда я выходил на задание... Подождите-ка! Ведь не я – предмет сегодняшнего разговора, а вы. – Алекс внимательно посмотрел на директора. – Ловкий маневр, сэр, но я не согласен менять тему разговора. Я нахожусь здесь для того, чтобы выяснить: кто получил информацию и каким образом? Если хотите, я со своими верительными грамотами доберусь до Белого дома или Капитолия, и посмотрим, как полетят головы... Мне нужны ответы. Я хочу знать, что мне теперь делать!
– Я вовсе не пытался направить нашу беседу по другому руслу, мистер Конклин, просто хотел сделать небольшое отступление, чтобы яснее подчеркнуть свою мысль. Вам явно не нравятся компромиссы и методы, которыми в прошлом пользовались мои коллеги, но случалось ли, чтобы кто-нибудь из них хоть раз ввел вас в заблуждение или солгал вам?
Алекс мельком взглянул на своих замов.
– Тогда только, когда они были вынуждены, но это не имеет ничего общего с оперативной работой.
– Довольно странное замечание.
– Вероятно, они вам не говорили об этом, но должны были... Пять лет назад я был алкоголиком, я и сейчас алкоголик, но не пью. Тогда я хотел дотянуть до пенсии; никто не попрекал меня, и правильно делали.
– Имейте в виду: ваши коллеги сказали мне, что вы были больны и в последнее время не могли работать в полную силу.
Конклин вновь внимательно посмотрел на обоих замов, кивнул им и заговорил:
– Благодарю тебя, Кэссет, и тебя, Валентине, но вам не следовало так говорить. Я был пьяницей – здесь нечего скрывать независимо от того, касается это меня или кого-то другого. Это самая большая глупость, которую вы сделали, работая здесь.
– Судя по тому, что мы знали, Алекс, ты проделал чертовски сложную работу в Гонконге, – мягко сказал человек, которого звали Кэссет. – Мы не хотели портить впечатление...
– Ты сидел у нас словно гвоздь в заднице так долго, что не хочется вспоминать об этом, – добавил Валентине. – Не могли же мы допустить, чтобы пошли слухи о твоем пьянстве.
– Ладно, забудем об этом. Давайте вернемся к Джейсону Борну. Именно из-за него я здесь, и вам, черт возьми, пришлось-таки встретиться со мной.
– Я потому и отвлек вас на мгновение от темы нашей встречи, мистер Конклин. Несмотря на кое-какие профессиональные разногласия с моими заместителями, вы, как я понял, не ставите под сомнение их честность.
– Честность других – да. Но не Кэссета или Вала. Что касается моих с ними отношений, что ж: они делали свое дело, а я – свое. А вот в самой системе работы было много путаницы, не хватало четкости. Но сейчас, сегодня, не об этом речь. Существуют непреложные правила, но с тех пор, как со мной прервали связь, правила были нарушены, меня обманули – в самом прямом смысле этого слова, – мне солгали! Повторяю вопросы: как это могло случиться и кто получил информацию?
– Только это я и хотел услышать, – сказал директор, поднимая телефонную трубку. – Пожалуйста, найдите в холле мистера Десоула и пригласите его в конференц-зал. – Директор ЦРУ положил трубку и повернулся к Конклину. – Я полагаю, вы знаете Стивена Десоула?
– Десоул – «немой крот». – Алекс кивнул.
– Простите?
– Это наша старая шутка, – объяснил Кэссет директору. – Стив знает, где похоронены тела усопших, но не скажет об этом самому Господу Богу, если только тот не покажет ему пропуск с грифом секретности «четыре-ноль».
– Другими словами, вы трое – а особенно мистер Конклин – считаете мистера Десоула настоящим профессионалом?
– Я отвечу на этот вопрос, – сказал Алекс. – Стивен расскажет вам обо всем, что вам положено знать, но не более того. Кроме того, он не станет лгать, он просто будет держать язык за зубами или скажет, что не может больше ничего сообщить; лгать он не станет.
