Иван Дорба - Белые тени
Артузов встал, протянул Алексею руку и с теплотой в голосе сказал:
— В добрый час, Алексей Алексеевич! И помни: мы с тобой и в беде и в радости! До свидания! Не до скорого, но до свидания!
Алексей крепко пожал Артузову руку, пожал как доброму другу, и в этом пожатии и взгляде, которым они обменялись, было сказано больше, чем за время всего свидания.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
«Рука Москвы»
Алексей Хованский знал, что небольшой придунайский городок Югославии Бела-Црква славится виноделием, шелкопрядством, торговлей хлебом и... карнавалами; знал, что, по данным статистики 1918 года, в нем насчитывалось 9239 граждан, из коих сербов 2670, румын 627, словенцев 33, немцев 5194, венгров 370, чехов 345; знал и то, что в 1921 году население городка вдруг увеличилось на две тысячи. И хотя эти люди не имели гражданства, они изменили лицо города и размеренный ток жизни. Обосновавшись в казармах бывшего кавалерийского полка бывшей Австро-Венгерской империи, эти русские гусары, уланы и кирасиры за неимением лошадей разгуливали, позвякивая шпорами, по пыльным улицам, строили куры дебелым немкам и любвеобильным венгеркам, пьянствовали, затевали драки и нарушали ночной покой мирных граждан. Но затем училище закрыли, и в городе стало тише.
Спустя два года прибыл Крымский кадетский корпус и Донской Мариинский институт. Город — эта разноплеменная община, которую сербы называли Бела-Црква, венгры — Фехтемплом, немцы — Вейскирхен — снова зажил веселее.
Русские эмигранты называли город Белой Церковью. «И неудивительно», — думал Алексей Хованский, — родной язык звучит в ушах всегда приятней!» — он не мог выговорить «Белая Церковь» иначе, чем через букву «е». Однако об этом его новые знакомые не догадывались и охотно делились, сидя за стаканом вина, всем тем, что наболело на сердце, тревожило ум и не давало спать.
В первые же дни Алексей убедился, что Белая Церковь прежде всего — море вина. Легкого, приятного на вкус. Оно льется здесь без удержу, стоит гроши, продается почти в любом из двух тысяч девятисот домов, насчитывающихся в городе. Оно веселит душу и развязывает язык. Потому, вероятно, жители городка веселые, приятные люди. Пьют здесь и стар и мал.
Пьют и русские эмигранты, жадно заливают внутренний огонь, словно состязаются, кто выпьет больше. Алексей узнал, что в чемпионах ходит огромный пузатый епископ Гавриил. Остальным до него далеко, в том числе и директору кадетского корпуса Римскому-Корсакову, хотя по своей корпуленции генерал-лейтенант почти не уступает его преосвященству.
Пьют кадеты первой роты. И хотя это запрещено, начальство смотрит на их загулы сквозь пальцы.
Алексею нетрудно в такой обстановке заводить знакомства, особенно с состоящими на службе у Бахуса. Он несколько раз заходил в русский кабачок. Но эти знакомства для него малоинтересны. А вот сегодня ему повезло. Едва он вошел в небольшой зал пообедать, как тут же появились двое: высокий, статный гвардейский полковник с «Владимиром» на груди и коренастый, войсковой старшина в серой черкеске. Первый, тараща серовато-водянистые глаза на портрет Врангеля в красном углу, промаршивал к соседнему от Алексея столику; второй, напоминавший своей бородой, приплюснутым носом, безвольным ртом Деникина, любезно поприветствовал стоящую за стойкой хозяйку и, легко ступая в своих мягких чувяках, последовал за полковником, оглядывая по дороге немногочисленных гостей.
Ответив на поклон Алексея, они уселись, заказали подошедшей официантке графин вина, марципан и продолжили, видимо, давно уже начатую беседу.
Из отрывочных фраз, многозначительных недомолвок и далеко не тонких намеков Алексей понял, что познакомились они недавно, что оба еще прощупывают друг друга, что низенький, Николай Александрович, после какого-то скандала в Донском кадетском корпусе был вызван в Белград и сейчас заехал в Белую Церковь за полковником Иваном Ивановичем по поручению какого-то Александра Павловича. По тому, как войсковой старшина внушительно произносил: «Александр Павлович лично вас просил! Александр Павлович надеется, что вы не откажете заняться Петром Михайловичем», Алексей сразу же понял, что речь идет о каких-то больших чинах.
«Похоже, они оба связаны с разведкой, — заключил Алексей. — То, что мне и нужно. Они меня, конечно, заметили. Черт побери! Как мы встретимся в Билече?»
Тем временем войсковой старшина завел речь о новом директоре и смене персонала в Донском кадетском корпусе.
Когда был заказан новый графин, беседа стала шумнее, лица собеседников покраснели, Алексей поднялся, подошел к их столику, щелкнул каблуками:
— Простите великодушно, господа, за вторжение! Невольно услышал, что вы из Донского кадетского корпуса. Я собираюсь в Билечу, слыхал, там требуется инженер-электрик налаживать гидростанцию. Разрешите представиться: капитан третьего ранга Хованский, — отчеканил Алексей.
— Павский! — поднимаясь и вытягиваясь, процедил сквозь зубы Иван Иванович и уставился своими рыбьими глазами на Алексея.
— Очень приятно! Николай Александрович Мальцев. Садитесь, князь! Как прикажете вас величать? — спросил второй собеседник.
— Алексеем, и батюшка мой Алексей. Но мы не...
— Садитесь! Нам нужно электричество. Карбидными лампами освещаемся. Отрава! Ищем толкового инженера, — развязно продолжал Мальцев.
— Сначала выправить документы нужно, потом как-то оформиться у военного агента, полковника Базаревича. От него многое зависит, — посетовал Хованский, не торопясь садиться за стол.
— Вы из Бизерты, что ли? — покосился Павский.
— Нет! Из Бразилии. Бежал с кофейных плантаций!
— Ха-ха-ха! Князь Хованский попался на удочку! Меня на Лемносе в Перу вербовали. Да садитесь же вы! — и Мальцев жестом указал на стул. — Выпейте с нами стакан вина.
— С удовольствием. Но прежде всего — я не князь. Мы воронежские дворяне.
— А-а-а! — разочарованно скорчил гримасу Мальцев.
— Хованские — славный дворянский род. Служил один в моем Измайловском полку. — И Павский одобрительно закивал головой. — Но были в старину бунтарями.
— Ха-ха-ха! Только вы, Алексей Алексеевич, в Донском корпусе не бунтуйте. — Мальцев погрозил пальцем и, нахмурясь, снова деланно засмеялся. — Тут идет наше разложение. Недавно кадет усмиряли. Одни за самостийную Казакию ратуют, другие... от других попахивает большевистским душком... Третьи тянут черт знает куда!...
— Николай Александрович, все станет на свои места, это попросту бурлит молодая кровь и у донских кадет, и у крымских. Смешанный состав, великовозрастность и время. Мы и сами порой не знаем, куда податься. В Крымском корпусе тоже неблагополучно...
Алексей уже знал, что Крымский корпус представлял собой весьма противоестественное соединение двух кадетских корпусов — Полтавского и Владикавказского. В 1918 году старшие классы пошли воевать против большевиков. Кто был убит, кто ранен, кто изувечен. Оставшихся после разгрома Врангеля погрузили на пароход и эвакуировали сначала в Константинополь, потом в Королевство СХС, в старый австрийский лагерь для русских военнопленных Стернище при Птуе, близ железнодорожной станции со звучным названием «Свет Ловренс на Дравском полю». Обосновавшись кое-как в обитых толем дощатых бараках, они принялись за учение. Однако его наладить было не так просто, тем более установить дисциплину. Головы кадет и преподавателей были заняты другим. Все ждали, что вот-вот, через день, через месяц падет Советская власть и они вернутся домой.
— Тут неблагополучно, — вздохнул Павский и пьяно посмотрел на Алексея.
— Я ничего не знаю о судьбе наших кадетских корпусов, — признался Хованский.
— Донской кадетский корпус, верней его младшие классы, был эвакуирован в девятнадцатом году из Новочеркасска в Новороссийск. Не в обиду вам будет сказано, Николай Александрович, — Павский поклонился в сторону Мальцева, — но ваши казаки отступали столь стремительно, что едва не позабыли о своих кадрах. Кадетиков посадили на пароход, уходящих в Турцию, в последний момент, а оттуда англичане вывезли их в Каир...
— В Александрию, — поправил его Мальцев. — Верней, под Александрию, в палаточный городок. И собрали туда всех ребят: и отроков и юношей. И назвали сие смешение Донским Александра Третьего кадетским корпусом! Хе-хе! Чудненько! А? То-то! Корпусом, куда принимали в отличие от прочих корпусов, не только детей потомственных дворян, но и простых казаков. Поэтому можно себе представить, как там ладил, скажем, Санжа Цуглинов, сын калмыцких степей, с лощеным чадом основателя Московского лицея Иваном Катковым или с изнеженным отпрыском славного рода графов Кановницыных, когда после изнурительного дневного зноя им приходилось всю ночь дежурить под завывание шакалов у денежного ящика. Они даже песенку сочинили. — Мальцев наклонился к Алексею и тихонько фальцетом запел:
