Арсений Замостьянов - Майор Пронин против врагов народа
– Лейсенант Василий Могулов, – повторил свои звание и имя шофер.
– Спасибо, Вася, – словно бы в полусне проговорил Пронин и вышел из автомобиля.
Он вошел в здание клуба, разделся и, не глядя ни на кого и ни с кем не здороваясь, прошел в клубный буфет, где заказал пятьдесят граммов коньяку «Двин», которые залпом выпил. Это была новейшая марка армянского коньяка десятилетней выдержки, выпущенная к Тегеранской конференции – как будто специально для Черчилля. В московских ресторанах он был редкостью, но в клубе чекистов «Двин» разливали еще с января, и Пронин успел оценить достоинства напитка, хотя раньше не пробовал пятидесятиградусных коньяков. «Хо-о-х». – Он задержал дыхание и с наслаждением выдохнул. Потом огляделся по сторонам, остановил взгляд на люстре и мысленно приказал себе успокоиться. Из буфета вышел подтянутым и улыбающимся.
Пронин вошел в зал и сел во втором ряду партера, рядом с генералом Ковровым.
– Ну, – повернулся к нему тот, – давненько не слыхали мы нашего джазмена. Говорят, у него были проблемы с идеологическим отделом Министерства культуры. Репертуар, как я слышал, после неких событий значительно сменился.
Пронин хмыкнул и пожал плечами.
– Что уж там говорить, даже название сменилось… Как он сам говорит: «Джаз-убежище для ветеранов джаза». Как вы думаете, товарищ генерал, посадят его как космополита?
Наступило молчание.
– Артистические сплетни, – вновь заговорил генерал, – любят некоторые саморекламу. Даже из отрицательных отзывов выжимают популярность. Им бы у нас поработать. Мигом поняли бы, что есть что. Что хорошо, а что – плохо. Но ты не подумай, я Утесова люблю. Душевен. О, начинается…
Вел концерт сам Утесов. Одет он был просто, в полувоенный мундир, обычные ботинки.
После обязательных официальных приветствий артист дал знак оркестру начинать концерт. «Дорога на Берлин». Задорная фронтовая песенка сразу завела зал. Как-никак, это была весна Победы!
Утесов вышел на авансцену:
– Товарищи чекисты! Мы с оркестрантами очень рады, что мы тут стоим, а вы все сидите.
В зале раздался смех. Кажется, все «сидельцы», кроме Пронина, рассмеялись. Но его передернуло от двусмысленности: «Вот ведь обормот. Фигляр». Пронин смотрел на сцену отсутствующим взглядом, не принимая звучавшую музыку.
Далее последовали любимые народом матросский вальс, песня о партизанской бороде, песня американского бомбардировщика.
Второе отделение было посвящено послевоенной жизни. Утесов исполнил новый вариант песенки о двух урканах, сбежавших с одесского кичмана:
Одесса, Одесса,
Давно все это было.
Теперь звучат мотивы уж не те.
Бандитские малины
Давно уж позабыты
И вытеснил кичманы новый быт…
А уж как Пронина резанула по мозгам песня-жалоба американского безработного! История просящего подаяние ветерана Второй мировой, которого изображал сам Утесов, показалась майору не слишком уместной. «У нас-то точно на каждом углу за десять и далее километров от Красной площади сидят инвалиды с гармошками, если руки остались целы», – подумал он.
Кто-то из молодых чекистов крикнул: «Бублички»!
Другой не соглашался: «Мишку-одессита»!
Все дальнейшее представление Пронин отсиживал с кислым видом, дежурно улыбаясь, когда генерал поворачивался к нему после очередной шутки Утесова. Автоматически хлопал в ладоши. У большинства зрителей интермедия о стадионе «Динамо» вызвала наибольшее воодушевление. Правда, называлась она странно: «Большая московская больница на 80 000 мест». Болельщики ликовали. Этот стадион, впрочем, действительно стал очень популярным – прошедшей зимой на нем проводился чемпионат по новому виду спорта – канадскому хоккею. Игра была быстрой, задорной, интригующей. Пронин и сам побывал на одном из матчей, где познакомился с тренером команды «Динамо» Чернышевым. А звали этого тренера, кажется, Аркадием Ивановичем. Да, именно так. Пронин удовлетворенно хмыкнул, убедившись в том, какая у него замечательная память.
На «бис» чекисты стали просить Утесова спеть блатные одесские песни. Он отказывался, кокетничал, потом вызвали на сцену начальника политотдела МУРа, который заявил о «клеймении безжалостным сатирическим наганом пережитков буржуазного преступного элемента». В другой день Пронин с удовольствием посмеялся бы над этими смелыми выходками, но не сегодня. Слишком свежа была рана от потери друга.
А рядом с ним генерал Ковров увлеченно подпевал Утесову:
«Ой, лимончики! Вы мои лимончики! Вы растете на моем балкончике…»
Несколько минут спустя Утесов на «бис» исполнял про кичман – со старыми словами: «С одесского кичмана Бежали два уркана. Бежали два уркана Та-и на волю? В Вапняровской малине Оне остановились Оне остановились атыдахну-у-у-ть!»
Пронин только вздыхал и тихо чертыхался. Хотя, помнится, эти куплеты Утесов исполнял и пред светлыми очами товарища Сталина, на встрече с папанинцами, еще до войны. И Витька был тогда живой… Пронину нравилось, как смешно Утесов меняет голос – то басит, то хрипит, то надрывается, как цыганка.
После того как оркестр завершил выступление одной из фронтовых песен, Пронин некоторое время устало сидел в кресле, прежде чем встать и уйти. Генерал Ковров, повеселевший, порозовевший и говорливый, покинул его.
«Еще и домой ехать с этим самоедом, – вспомнил Пронин своего нового шофера. – Кто же это устроил мне такой сюрприз? Ведь без предварительного знакомства, предупреждения даже… Впрочем, может быть, это Победа все спутала… Ну ладно, надо как-то сгладить впечатление от первой встречи».
Устало поднялся и поплелся в гардероб. Одевшись, он направился к выходу, еще за дверью разглядев одиноко маячившую рядом с авто фигуру водителя.
Пронин сел на переднее сиденье. Обычно он так не делал. Но ведь надо налаживать личные отношения. Особенно с теми, с кем придется часто встречаться. Шофер Василий Могулов дождался, пока Пронин закроет дверь, и нажал на газ.
– Домой, товарись майор?
– Домой. Только называйте теперь меня Иваном Николаевичем. Так все мои шоферы меня называли.
Лейтенант Могулов тихо повторил:
– Иван Николаевись… Есь, товарись майор… То есь Иван Николаевись!
Пронин внимательно посмотрел на водителя, не переставая удивляться его поведению. Но машину он вел с удивительной сноровкой. Такого умения со стороны молодого водителя обращаться со сложным техническим устройством Пронин не ожидал.
– Василий, а вы откуда родом?
– Я из Бурятии.
– А в Москве как очутились?
– Мой папа был лама, а я откасался быть ламой. Я скасал, сто религия – это обман. И усел ис дома в город. В Сибирь. Там усился в сколе, потом работал на саводе механиком. А потом война, я посел добровольсем. Стал танкистом. Потом снова усился…
«ЗИМ» мягко подкатил к подъезду и остановился точно напротив массивной двери.
– Ну, лейтенант Василий Могулов, прими мою благодарность. Утром к восьми часам нуль-нуль минутам приглашаю вас к себе на завтрак. Все, с кем я работаю, должны быть прежде всего представлены Агаше. Она у меня как «детектор» правды. Если ей человек нравится, значит, он чего-то стоит. Так что отнеситесь к этому приглашению серьезно. Потом поедем на работу.
– Есь прибыть на завтрак к восьми нуль-нуль, Иван Николаевись, – четко отрапортовал Василий.
Пронин вышел из салона и поднялся в квартиру. Настроение его несколько улучшилось. Новый шофер оказался понятливым. Да и в технике, кажется, разбирается. Самородок бурятский, да и только.
Агаша уже ждала майора Пронина в передней – взволнованная, с горящими глазами.
– Как Утесов, Иван Николаевич? Здорово было, весело? Вам понравилось его выступление?
– Понравилось, Агаша, понравилось, – не стал разочаровывать поклонницу артиста Пронин, – он же и за конферансье был, шутил, острил.
– Ах, вот ведь удача какая! Сам и конферировал… Посмотреть бы, хоть одним глазком… Сам Утесов!
– Посмотришь еще, Агаша, не завтра Утесов умрет. А теперь давай чаю и – спать!
Перед сном Пронин мысленно привел в порядок события прошедшего дня. «Прямо кавардак какой-то, а не день. Но вот он наконец закончился. Что ж, утро вечера мудренее. Завтра будут новости про этого эстонца. Если все сложится – скоро он будет в Москве… И уже в полусне мелькала в памяти песенка: «Споем о боях, о старых друзьях, когда мы вернемся домой…». Привязчив все-таки этот одессит! Не певец, а банный лист.
Чайная церемония
Молодой чекист из Бурятии Василий Могулович Могулов, которому родители дали при рождении столь сложно выговариваемое по-русски имя, стоял около подъезда дома номер три по улице Кузнецкий Мост. На часах лейтенанта значилось без семи восемь.
Ровно через пять минут Василий нажал на кнопку звонка. Тут же консьерж отворил парадную дверь и указал водителю личной «эмки» товарища Пронина на дверь лифта. Когда тот вошел в лифт, консьерж, шедший за ним по пятам, сказал: «Нажмите кнопку номер два». После этого он закрыл дверцу лифта. Могулов поднялся на второй этаж, позвонил в дверь квартиры Пронина. На все действия у него ушли одна минута и сорок секунд. Через пятнадцать секунд дверь открылась. На пороге стояла немолодая женщина.
![Андрей Ильин - Тайные люди (Записки невидимки) [= Обет молчания]](/uploads/posts/books/243680/243680.jpg)