Е. Григ - Да, я там работал: Записки офицера КГБ
Тайниковые операции, вернее, их раскрытие — еще один из аспектов работы НН в те годы.
Зарубежным спецслужбистам, работавшим тогда в Москве, было довольно затруднительно поддерживать связь со своими агентами из числа советских граждан. Технические средства для мгновенной, почти не улавливаемой контролирующей аппаратурной связи с агентурой тогда еще только разрабатывались. Да и как передать по радио, например, чертеж или схему? Это стало возможным не так уж давно — компьютеры…
Ну а тогда тщательно подыскивались и подготавливались места для тайниковых операций; в этих тайниках оставляли инструкции или задания для агентов или извлекали из них готовые материалы — все это довольно подробно отражено в кино и литературе.
Обнаружить такой тайник, зафиксировать операцию по закладке или изъятию — дело почти безнадежное. Почти.
Связь — я это понял с годами службы в КГБ — вообще самое слабое звено в работе спецслужб, в любой операции. Оставить материал в тайнике, то есть выпустить его из рук даже на короткое время — большой риск. По этим материалам, если они попадают в руки контрразведки, как бы они ни шифровались, агента вычисляют. А «сюжеты», когда тайники обнаруживались случайно, бывали и у нас, и в США…
Поэтому часто, почти всегда, за тайником после закладки в него материала ведется наблюдение — не попадет ли «закладка» в чужие руки. Время между закладкой и изъятием обычно сокращается до минимума. Все это сводит возможности НН по раскрытию таких операций почти к нулю.
Тем не менее, НН выслеживало, фиксировало их и вражескую агентуру раскрывало.
За годы моей службы в «наружке» иностранные разведчики — в основном американцы — не раз «горели» на тайниковых операциях вместе со своей агентурой: в фильме и книге «ТАСС уполномочен заявить» с большой степенью достоверности показаны тайниковые операции агента «Трианон» — это настоящая кличка, данная ему американцами.
«Трианон», человек, близкий к верхам нашей номенклатуры, пользовался различными тайниковыми уловками. На изъятии одного из тайников «Трианона» была схвачена сотрудница ЦРУ Паттерсон, работавшая в американском посольстве в Москве.
****Иногда между наблюдаемыми и наблюдателями образуется какая-то необъяснимая связь. Большим уважением у «наружки» пользовались разведчики-профессионалы из числа сотрудников посольств, бизнесменов и туристов.
Эти люди никогда не оглядываются, остановившись «завязать шнурок» (кстати, как я потом узнал, шнурки у американцев, например, никогда не развязываются — они специально делаются вощеными). Они не выглядывают из-за угла, не прячутся за колоннами Большого, не впрыгивают в вагон метро или электрички перед закрытием дверей. Они легко и классно водят свои изящные автомобили и не таращатся без конца в зеркало заднего вида, ежеминутно его поправляя. В нужный момент они просто исчезают, и упрекнуть их не в чем — виноваты в потере всегда сыщики…
«Моупинтур» — так называлась финско-американская туристическая фирма которая устраивала автобусные поездки для американцев по маршруту Хельсинки — Ленинград — Москва — Варшава. Автобусов было, по-моему, четыре: Х-1, Х-2, Х-3, Х-4… Юмор, заключавшийся в этих номерах, стал нам понятен не скоро.
Автобусы были красивые, мощные, окрашенные в бежевые и вишневые цвета. Туристы — в основном американские пенсионеры — старички и старушки в пестрых туристских нарядах, были чинные, спокойные, многократно промытые в различных дезодорантах и благовониях.
Перед нами поставили задачу: вести наблюдение за водителями-финнами и ни в коем случае не выпускать из виду сами автобусы — даже пустые. Что-то людям из «Дома 2» — так мы называли сотрудников контрразведки и разведки (она в те годы размещалась в хорошо всем знакомом здании на Дзержинке — теперь Лубянке) — было известно о «Моупинтуре», но, видимо, немного. Нас предупредили, что в числе туристов могут быть люди, либо связанные с ЦРУ, либо кадровые разведчики — работать с учетом этого обстоятельства было непросто.
В принципе, держать в поле зрения здоровенный, ярко раскрашенный автобус несложно, но не «мозолить» при этом глаза водителям и пассажирам — дело непростое. Наши опермашины порой устраивали настоящий балет вокруг моупинтуровских автобусов, стараясь оставаться незамеченными.
После поездок по городу водитель, отвезя туристов в отель, гнал автобус к ВДНХ, ставил его на платную стоянку, тщательно запирал все двери и отправлялся в тот же отель. Ночью мы за автобусами не наблюдали…
Так продолжалось несколько лет (именно лет, а не зим, поездки были летними). Результатов не было никаких, азарт ослабевал, мы становились все более невнимательными.
Наконец, задание было прекращено, терпение в «Доме 2», видимо, иссякло.
Спустя год или два мы узнали, что на Минском шоссе, где-то под Смоленском, один из «Моупинтуров» попал в катастрофу и разбился вдребезги, погибли люди.
Во время осмотра обломков под сиденьем водителя был обнаружен тайник, оборудованный для длительного и комфортабельного пребывания в нем одного человека.
Кого вывозили или ввозили в СССР или Польшу «Моупинтуры»?
Мы ничего не добавили к тому, что знали люди из «Дома 2». Трудно себе представить, чтобы ввезти и вывезти из нашей страны человека было так просто. Ведь граница была на замке…
Много лет спустя машина, в которой находилась небольшая советская делегация, пересекала границу между двумя европейскими странами. Остановились около домика пограничников страны, которую мы покидали (заставой этот домик никак нельзя было назвать — весь пряничный такой), и я, собрав паспорта коллег, попросил пограничника проставить штампы о выезде из страны. Мимо проезжали машины с номерами многих стран, не останавливаясь.
Похлопав белыми ресницами, пограничник с некоторым трудом понял, что от него требуется (советские паспорта он видел впервые и обрадовался возможности пополнить опыт суровой службы), с трудом нашел в письменном столе какой-то штампик, и наш выезд был, слава Богу, зарегистрирован.
Пограничник вышел проводить меня до машины. Прямо перед нами, на другой стороне моста, начиналась другая страна, и я увидел, что в «том» пограничном домике не горел свет (был вечер).
— А где же «те»? У кого мы поставим штамп о въезде?
— Так сегодня же воскресенье, они там работают до восьми, — завистливо вздохнул «этот» пограничник.
Это одно из моих самых ярких впечатлений о пересечении границ — а сколько же я их пересек! Кстати, в обеих странах было и есть что охранять…
****Задумывались ли мы тогда о роли КГБ в жизни страны, о социальном смысле нашей работы?
Существовала и другая «наружка» — 7-е Управление КГБ, которое вело слежку за советскими гражданами. Слова «диссидент», «правозащитник», «инакомыслящий» тогда не употреблялись или просто не были известны в нашей стране. Объектами «семерки» были валютчики, фарцовщики, крупные преступники, разработку которых не доверяли МВД, и все чаще и чаще — «антисоветчики».
После нескольких лет моей работы в НН УОДК объединили с «семеркой». Нас стали тоже, хотя и редко, использовать в слежке за соотечественниками. Крымские татары, представители окололитературной среды, такие «антисоветчики», как Якир, Григоренко, поэт Леонид Губанов, стали объектами слежки нашего отдела.
Мы понимали, что «разящий меч революции» уже не в первый раз со скрипом поворачивается внутрь страны.
Что бы нам ни рассказывали на инструктажах о новых объектах, желания «топать» за согражданами не было, насколько я помню, ни у кого из бывшего УОДК, а «семерочники» — особенно на первых порах — с нами особенно не откровенничали. Нашими объектами стали плохо одетые, задерганные и озлобленные люди, пытавшиеся добиться справедливости и найти правду в стране, где ни того, ни другого нет до сих пор.
Я парень из «семерки», гоняю на «восьмерке»,
Мне наплевать не тех, кто в «Доме 2»…
Я воротник — повыше, а кепочку — пониже,
Чтоб слишком не торчала голова.
Это куплет из песенки о «наружнике» Стаса А., в прошлом тоже сотрудника НН. Жизнь ломала его с рождения — безотцовщина, нищета, мама Стаса работала на Ваганьковском кладбище. Там же они и жили в казенной халупке недалеко от входа — сейчас ее уже нет. Стас был талантлив — умница, романтик, поэт, художник, актер самодеятельного театра. Таких ярких людей в «наружке» можно было по пальцам пересчитать, да и где их много-то встретишь?
Дружбой со Стасом я очень дорожил и гордился, она продолжалась много лет, пока водка не выбила его из колеи…
Вообще в «наружке» пили многовато — работа тяжелая, и некоторым казалось, что водка помогает легче ее переносить.
Песенка Стаса отражала своеобразный эпатаж «наружников», мы всегда понимали, что являемся вспомогательной, низовой службой и нередко ощущали нечто вроде комплекса неполноценности.
