Лев Овалов - Рассказы майора Пронина (Сборник)
4
Довелось однажды днем остаться мне в доме одному. Старуха ушла не то карточки какие-то получать, не то платок какой-то понесла на рынок на сахар выменивать. Сижу у себя в комнате и книжку читаю. Слышу — звонок. Пошел к двери, открываю.
Стоит на парадном мужчина. Бородка клинышком, серенькое пальтецо… Ничего особенного.
Взглянул на меня, хмыкнул почему-то и спрашивает:
— У вас для продажи саксонского фарфора не найдется?
Вижу — скупщик. За последние дни они что-то редко стали к моей хозяйке захаживать. Не захотел я упускать покупателя, дай, думаю, услужу хозяйке.
— Отчего же, — говорю, точь-в-точь как всегда отвечала Александра Евгеньевна, — найдется, если заплатите пшеном или рисом.
Незнакомец ухмыльнулся, сунул мне в руку какую-то записку и, не говоря больше ни слова, повернулся и скрылся за углом. Что-то непонятно!
Вернулся в комнату — размышляю и думаю, что не вредно мне эту записку прочесть. Разворачиваю. Написано не по-русски, а в углу будто бы два скрещенных меча синим карандашом нарисованы. Вижу — не моего ума дело.
Дождался старушку, у нас между собой условлено было — квартиру пустой не оставлять, и, ни слова ей не говоря, натянул бушлат, вышел на улицу и прямым ходом к Коврову.
— Так и так, товарищ Ковров, — говорю, докладываю все по порядку и подаю записку.
— Придется тебе, товарищ Пронин, — говорит он, — обождать здесь с полчасика.
Ушел он. Возвращается минут через двадцать и отдает записку обратно.
— Видишь ли, к моменту наступления Юденича на Петроград белогвардейцы подготавливают вооруженное выступление, — объясняет Ковров. — В городе много всяких контрреволюционных групп и группочек, хоть нити от них все тянутся в один штаб. Среди них есть организация, именующаяся «Синие мечи». А где собираются эти заговорщики, мы не знали. Понятно? Иди домой, отдай своей хозяйке записку, как будто ты здесь и не был, а сам следи там во все глаза…
Вернулся я домой, поговорил для видимости со старушкой о том о сем, тут Виктор ко мне пришел, я с ним о географии, о картах потолковал и только потом будто вспомнил и спохватился.
— Вы уж извините меня, Александра Евгеньевна, вам тут днем записку принесли, а я и забыл.
Она берет записку, тут же при мне ее читает и спрашивает:
— Разворачивали вы ее?
— Как же, — говорю, — извиняюсь, полюбопытствовал, думал, может, срочное что-нибудь…
— А кто же вам ее дал? — спрашивает она.
Я рассказываю все, как было. Спросил человек про фарфор, а я ему и ответил: ежели за пшено или за рис, то можно.
— Правильно ответили, — одобряет она. — А он что?
— А он ушел, — говорю. — Это на каком же языке написано?
— На английском, — объясняет она. — В записке он просит меня отобрать чашки с такой маркой, как здесь указано, а зайдет он за фарфором позже.
Тут она идет к себе в комнату, приносит оттуда чашки, и действительно на донышках чашек изображены такие же точно мечи, какие нарисованы на записке. Признаться, тут я даже подумал — не переборщил ли Ковров в своей подозрительности: мечи и впрямь оказались фабричной маркой.
Ну напились мы втроем чаю из этих самых чашек, Виктор пошел домой, а я лег спать.
5
Дня через три заходит ко мне вечером Александра Евгеньевна, такая довольная, веселая, приветливая.
— А у меня, Иван Николаевич, радость, — говорит она. — Ко мне племянник в гости приехал. Помните, я вам рассказывала, который в деревне под Псковом учительствует. Приехал в командировку.
— Что ж, — отвечаю, — очень приятно будет познакомиться.
— И я рада, — говорит она, — что вы с ним познакомитесь, человек он славный, хороший, вы с ним сойдетесь.
Зовет она меня к себе в комнату.
— Вот, — говорит, — знакомься, Володя.
Здоровается со мной этот Володя… Парень высокий, статный, русый, глаза голубые, лицо бритое, голова под машинку острижена, одет в солдатскую гимнастерку, в ватные штаны, в яловых сапогах… По облику — помор, на севере часто встречаются такие рослые парни, по одежде — солдат.
— Вы почему же не на фронте? — спрашиваю.
— А у меня туберкулез, — говорит он. — В пятнадцатом году на германском фронте правое легкое навылет мне прострелили.
— Значит, вроде меня, — усмехаюсь, — на инвалидном положении?
— Да, — говорит, — вроде вас, только я не люблю без дела сидеть, в деревню отправился. Вот приехал сейчас за книжками.
— Долго думаете пробыть в Питере?
— Да дней пять, — отвечает.
Сидим, разговариваем, Александра Евгеньевна чай вскипятила, по случаю приезда племянника даже баночка с вареньем у нее нашлась, племянник сало привез, я селедку почистил… Пиршество по тем временам!
Напились мы чаю, наговорились.
— Вы уж извините меня, Иван Николаевич, — обращается ко мне старуха, — разрешите Володе у вас в комнате переночевать. Всегда он жил в этой комнате, да и прохладно в других, а я все-таки как-никак дама.
— О чем разговаривать, — говорю. — Места много, и мне веселее. Хоть на диване, хоть на постели его устраивайте.
Пошли ко мне. Старуха меня благодарит, о том, чтобы я кровать уступил, даже заикаться не позволяет, устроила племяннику постель на диване, попрощалась с нами, ушла.
Меня в сон клонит — мочи нет, разморило после еды. Поговорили мы еще о чем-то, лег я и точно в яму провалился. Ночью мне сквозь сон какие-то голоса мерещились, какой-то шум, грохот, но проснуться я был не в силах. Открываю утром глаза — племянника нет, руки и ноги у меня тяжелые, точно свинцом налиты. Заспался, думаю. Поднялся, умылся, пошел в подвал за дровами.
Старуха в коридоре шмыгает.
— Доброе утро, Александра Евгеньевна, — говорю. — Племянник-то ваш встал уже?
— Да, — говорит, — ушел по делам.
Натаскал я дров, сварил кашу, прибрал комнату, сижу, опять думаю, как бы убить время…
Тут приходит почтальон, вручает мне письмо, вызывают меня в военкомат в связи с переучетом. Думаю, быстро что-то, я и встал-то на учет без году неделя. Однако пошел… Ковров, оказывается, вызывает!
Являюсь к нему, а он глядит на меня и головой качает.
— Нехорошо, товарищ Пронин, — говорит. — Где это ты по ночам шатаешься?
— Как «где»? — говорю. — Как велено, безвыходно сижу у себя дома и абсолютно нигде не шатаюсь.
— А врать еще хуже, — говорит Ковров. — Были мы у вас сегодня ночью в гостях, замок у тебя на двери висел.
— Ничего не понимаю, — говорю я. — Всю ночь дома спал.
— И я тогда ничего не понимаю, — говорит Ковров. — Ночью произвели мы у твоей хозяйки обыск…
— То-то мне ночью голоса слышались, — перебиваю я его.
— Хотел я и твою комнату для видимости осмотреть, — продолжает Ковров, — подхожу к двери — на двери замок. Где, спрашиваю, гражданка Борецкая, ваш квартирант? Ушел куда-то, отвечает она, он часто по ночам отлучается. Замок, смотрю, у тебя на двери купеческий, таким только амбары запирать, не доверяешь, видно, старушке. Ну, твоя квартира есть твоя квартира, в глазах Борецкой особенно следовало подчеркнуть неприкосновенность твоего жилища. Осмотрели мы дом, за исключением одной твоей комнаты, и ушли…
— Позволь, — говорю я Коврову, — никуда я из дому не уходил. У меня еще племянник ночевал.
Ковров так и подскочил на месте.
— Какой племянник? Рассказываю…
— Э-эх! — говорит Ковров. — Провели нас с тобой, опростоволосились! По всем подозрительным домам искали мы в ту ночь крупного агента иностранной разведки… Понял?
— Вот сволочь, — говорю. — Племянник-то, значит…
— Ругаться нечего, — говорит Ковров. — В другой раз умнее будем. Спрятали они в твоей комнате человека. Одного только не понимаю, ведь мы и шумели, и ходили, и разговаривали… Как ты не услышал?
— И я не понимаю, — говорю. — Слышались мне сквозь сон голоса, только я так и не проснулся.
— Может, опоили они тебя чем-нибудь? — спрашивает Ковров.
— Не думаю, — говорю. — Ничего мы, кроме чая, не пили, а чай все трое пили одинаковый.
— Кто там разберет, — говорит Ковров. — Ты все-таки чай пей там поаккуратнее. Постарайся как-нибудь незаметно отлить малость этого чая и принести к нам… Сумеешь?
— Сумею, — говорю. — Теперь им меня провести не удастся.
— Только, смотри, вида не подавай, будто ты что-нибудь подозреваешь, — продолжает Ковров. — Не заметил, племянник никаких бумаг или оружия не привез?
Пожал я плечами, покачал головой…
— Привез, — говорю. — Лепешки да сало.
— Не говори так, — объясняет Ковров. — Они военное выступление в Петрограде готовят. Дело не шуточное! Иностранные разведчики не зря через фронт перебираются. У заговорщиков и план есть, и с белогвардейцами они в переписке! Это, брат, война…
Выдвигает он из стола ящик, достает булку, подает мне.
