Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении
Из того, что у Борислава не отобрали квартиру, еще не следует, что пришел конец моему невезению. Продолжительное нажатие звонка не приносит никаких результатов. Очень может быть, что хозяина квартиры нет в стране, поскольку профессия у него такая же, как у меня. Что же касается его жены и тестя, то они пребывают в тех краях, откуда не возвращаются.
Выхожу на улицу и, за отсутствием другой возможности, присаживаюсь за столик перед заведением, расположенным напротив. Когда-то это был гараж, а теперь его переоборудовали под кафе. Могли бы повесить вывеску «У обезьян», но не догадываются. Две чашки эспрессо не помогают перебороть сон… Прихожу в себя, услышав как кто-то произносит:
— Полагаю, меня ждешь.
Борислав.
— Угадал, — говорю. — У меня нет левов заплатить за кофе.
— Всего-то?
— Ну, если в придачу к левам, у тебя найдется еще и свободная кровать…
Разговор продолжается на кухне Борислава, где он принимается за приготовление яичницы. Короткий рассказ о моих злоключениях, начиная с Калотины и до сего момента, не особенно его впечатляет.
— Пустяки, — следует его краткий комментарий. — Тебя все это удивляет потому, что ты только приехал. День, два — и привыкнешь.
— Мне необходимо увидеться с генералом.
— Трудновато будет. Он в тюрьме.
— За что?
— Ну, было бы желание посадить, а за что — найдется.
Собираюсь спросить еще что-то, но, видимо, засыпаю. Ото сна меня пробуждают слова «Интернационала». «Вставай, проклятьем заклейменный…» — поет Борислав, похлопывая меня по плечу. Потом выводит меня в коридор, и мы оказываемся в очень светлой комнате с тюлевыми занавесками на окнах и большой белой кроватью.
Просыпаюсь почти в полной темноте. Почти — потому что сквозь чуть приоткрытую дверь проникает полоска света. И снова слышу голос Борислава:
— Пришел посмотреть, не умер ли ты.
— Отчего такие мрачные предчувствия? — бормочу в ответ.
— Оттого, что уже первый час ночи, а ты все лежишь, как труп. Давай, вставай, ужин ждет. Я столько труда приложил, чтоб приготовить эти деликатесы.
«Деликатесы» — это жареная картошка и по паре сосисок на брата. Скромно, но от души. Имеется и пиво.
— Что это за Эйфелева башня у тебя висит над кроватью? Когда я включил свет, то решил, было, что нахожусь в Париже.
— В том-то весь и замысел. Этот плакат я когда-то привез Афине, и она повесила его прямо над кроватью, чтобы, просыпаясь по утрам, ей казалось, будто она в Париже. Этот город был ее большой мечтой, но она умерла, так его и не увидев.
— Сказал бы ей, что нет в нем ничего особенного, не считая туристов. Таскают их туда-сюда с левого берега на правый и с правого на левый, водят по галереям и площадям, а под видом изысканной французской кухни подают плохо прожаренные бифштексы, какие подаются во всем мире.
— …И жареную картошку на гарнир.
— А мы сейчас разве не то же самое едим? Тоже мне «французская кухня»!.. Париж… Ты только вспомни, как у них по улицам машины ездят и как водители собачатся друг с другом. Настоящий бедлам. А полицейские! Не знаю, есть ли на свете более придирчивые типы, чем французские полицейские!.. Мало того что остановят ни за что ни про что, так еще целую нотацию прочитают на тему прав пешехода и обязанностей водителя, мудро умозаключив, что в своей стране вы, господин, можете ездить, как пожелаете, а у нас, в Париже, будьте добры изучить наши правила дорожного движения и строго их соблюдать…
— И мне случалось выслушивать подобные проповеди, — кивает Борислав. — Только Афину, браток, не интересовали французские полицейские, и когда она мечтала о Париже, то вряд ли думала о бифштексах и о бардаке на дорогах.
Замолкаю, понимая, что моя попытка отвлечь его от неприятных воспоминаний не удалась. Он тоже погружается в молчание. Курит сосредоточенно, словно процесс курения требует особой собранности, и в кухне воцаряется мертвая тишина, нарушаемая лишь стуком капель о мойку, которыми сломанный кран отсчитывает уходящее время.
Афина, если я забыл упомянуть, — его покойная жена.
— Тебе не кажется, что этот сломанный кран действует, как та излюбленная китайцами пытка? — спрашиваю, чтобы нарушить молчание.
— Напротив. Он напоминает мне, что жизнь продолжается. С нами или без нас.
И добавляет:
— Завтра починю. Сейчас спать хочется.
Не спать ему хочется. Тут другое. Но я не в состоянии ему помочь.
— Мне надо съездить за своей машиной, — замечаю спустя несколько дней за завтраком.
— Не надо, — говорит Борислав. — Когда будет надо, они сами тебе сообщат.
— А если не сообщат?
— Тогда заберут тебя.
Завтрак состоит из кофе в огромных дозах и жареного хлеба, почти такого же черного, как кофе.
— Позавчера я подумал, что ты случайно пережарил хлеб, но сейчас понимаю, что ты это делаешь намеренно.
— Говорят, он так полезнее. В аптеке даже продают готовый уголь.
— Почему ты думаешь, что меня могут забрать? — возвращаюсь к прежней теме.
— А зачем, по-твоему, они оставили у себя твою машину? На кой черт им эта рухлядь?
— Откуда мне знать. Наверное, надеялись что-нибудь найти в ней.
— А ты, конечно, уверен, что ничего компрометирующего в ней найти нельзя?
— Уверен.
— Вот поэтому ты и спокоен. И тебе даже в голову не приходит, что, если они не найдут в твоей машине того, что ищут, они сами это что-то могут туда подложить. После чего без труда найдут.
— Но так не делается. Потребуются свидетели.
— Свидетелей — пруд пруди. Все нелепости в судах доказываются с помощью свидетелей.
— И к чему вся эта операция?
— Это станет понятно потом, когда уже будет поздно. В любом случае они не случайно занялись этой старой рухлядью, особенно учитывая личность ее владельца.
— Потому, что и ее владелец — старая рухлядь.
— Потому, что им слишком хорошо известно, кто ты.
Закуриваю и несколько раз затягиваюсь ароматным дымом, чтобы разогнать остатки сна. Мне снилось, что… Чего только не приснится человеку, достигшему моего возраста…
— Хорошо, Борислав, не буду забирать машину. Но дай мне хоть что-то делать по дому. Мне совестно смотреть, как ты занимаешься всей домашней работой.
— Исключено. Это мое хобби. И успокойся: с завтрашнего дня я не буду пережаривать хлеб.
Борислав учит меня ждать, будто не знает, что я настоящий чемпион по ожиданию. Незаменимая тактика. Надо только знать, когда и как ею пользоваться. Как сказано или, может быть, не сказано в Библии: есть время ожидать и есть время действовать. Проходит всего несколько дней, и мне дается знак, что мое терпение вознаградится: я получаю повестку.
Повестка у меня на восемь утра. Прихожу за пять минут до назначенного часа. Одна из дверей приемной открыта в помещение, где, судя по запаху, работает машина для эспрессо. Проходит четверть часа, однако меня не приглашают. Вместо этого в двери показывается молодая женщина и любезно спрашивает:
— Желаете кофе?
— Не откажусь, если ожидание грозит затянуться.
Кофе казенный, сиречь скверный. Еще более скверно то, что я продолжаю без толку торчать в приемной. Наконец по лестнице спускается полицейский и сопровождает меня наверх. Человек, который встречает меня в небольшом кабинете, высок, молод и внешне приятен. Боюсь только, что внешность — единственное приятное в нем.
— Простите, что заставил вас немного подождать, но так уж у нас водится, — сообщает он мне в форме извинения и указывает на стул. Молча сажусь и устремляю терпеливый взгляд на хозяина кабинета. Почувствовав, что я настроен не слишком дружелюбно, и явно желая умягчить меня, он замечает: — Наверное, незачем говорить, что мне известно, кто вы. Кое для кого из моих младших коллег вы настоящая легенда.
— Не стоит преувеличивать.
Моя невинная реплика остужает порыв его благорасположения.
— Понимаю вашу скромность, — кивает он. — И разделяю ее. Могу себе представить, как люди, подобные вам, огорчаются, столкнувшись с человеком, не верящим ни в какие легенды.
— Назначив на восемь и приняв в девять, вы, я смотрю, приготовили для меня интересную тему для беседы.
— Тема другая, и вам это известно. Речь идет о ваших взаимоотношениях с гражданином Валентином Зарковым. Какого характера были эти взаимоотношения?
— Служебного.
— Точнее?
— Такие, как, к примеру, у нас с вами в данный момент: вы спрашиваете — я отвечаю. Только в случае с Зарковым было наоборот: спрашивал я.
— В общем, беседовали, — обобщает хозяин кабинета.
— Можно сказать и так.
— А под каким углом в этих беседах обсуждалась тема наркотиков?
— Я ведь вам уже объяснил: я спрашивал, а он отвечал. Поскольку специалистом по наркотикам был он, а не я.
