Норман Мейлер - Призрак Проститутки
«И какое же испытание было самым трудным?» — спросил я.
Он кивнул, как бы одобряя вопрос.
«Вальдес приказал принести в мою камеру хороший ужин. Принесли цыпленка с рисом и черной фасолью. А я уже забыл и думать про еду. Такой вкусной пищи я никогда не ел, и на какой-то момент почувствовал, что хочу жить. Жизнь предстала передо мной во всей своей красоте. И я подумал, какой простой и сладостной жизнью живет в сарае курица, которая устроила мне такой пир. А потом я сказал себе: „Нет, я же подвергаюсь испытанию“, и уже не испытывал нежности к белому мясу куриной грудки. Внезапно в голове мелькнула мысль: „У меня же бессмертная душа, а у этого цыпленка — нет. Это дьявол искушает меня“.»
Более серьезное испытание выпало на долю Артиме через год, когда уже состоялся суд и он ждал приговора. К этому времени он уже привык к тому, что жив, существует, и вдруг ему пришло в голову, что его заявление в суде об отказе сотрудничать может повлечь за собой смертный приговор.
«В этот момент я понял, что у меня никогда не будет сына. А это печальная мысль для кубинца. Человек, не выполнивший своего предназначения, не готов расстаться с жизнью. И я попросил у стражника карандаш и бумагу. Я решил написать то, что скажу перед расстрелом. Сосредоточившись на этом, я, возможно, сумею заглушить в себе искушение, каким была жажда жизни. Итак, я решил сказать моим палачам: „Я прощаю вас. И напоминаю вам: Бог есть. Его присутствие позволяет мне умереть, любя вас. Да здравствует Христос, король королей. Да здравствует свободная Куба“. Это помогло мне забыть об искушении».
Вскоре его посетил Фидель Кастро. По словам Артиме, Кастро приехал в тюрьму в два часа ночи через шесть дней после суда и разбудил Пене Сан-Романа, который поднялся с койки, зевнул Фиделю в лицо и стал перед ним в нижнем белье.
«Что вы за люди? — сказал Кастро. — Я не могу вас понять. Вы верите североамериканцам. Они превращают наших женщин в проституток, а наших политических деятелей — в гангстеров. Что было бы, если бы ваша сторона победила? Здесь были бы американцы. И мы жили бы в надежде, что они почаще будут ездить на Кубу, а мы научим их трахаться».
«Я скорее буду иметь дело с американцем, чем с русским», — ответил ему Сан-Роман.
«А я призываю вас не губить свою жизнь. Вы нужны революции. Мы дрались против вас, так что знаем, сколько в Бригаде мужественных людей».
«Почему же вы не сказали этого на суде? — спросил Пепе Сан-Роман. — Вы называли нас червями. А сейчас разбудили меня и сообщаете, что мы люди храбрые. Почему бы вам не уйти? Хватит уж».
«Хватит? Господи, я даже думаю, хотите ли вы жить».
«Кое в чем мы с вами согласны. Мы не хотим жить. Мной поиграли Соединенные Штаты, теперь вы хотите поиграть. Убейте нас, но перестаньте нами играть».
Кастро вышел. Камера Артиме находилась рядом. Увидев Кастро в проеме двери, Мануэль решил, что лидер-максималист явился на его казнь.
«Ты решил наконец нанести мне визит, чтобы выставить меня в дураках перед твоими людьми?» — спросил Артиме.
«Нет, — ответил Кастро. — Я не приходил к тебе только потому, что знал, насколько ты слаб после болот. Пожалуйста, не думай, что я хочу посмеяться над тобой. Я просто хочу спросить, как ты сейчас».
«Отлично. Но не в таком хорошем состоянии, как ты. Погрузнел ты с тех пор, как мы были в горах».
Кастро улыбнулся.
«В нашей революции пока еще не все одинаково едят. Чико, я пришел спросить, чего ты ждешь».
«Смерти».
«Смерти? Ты так понимаешь революцию? Мы, наоборот, пришли сюда, чтобы выяснить потенциальные возможности обеих сторон. Ваша сторона хочет улучшить условия жизни тех, кто уже много имеет. Моя сторона надеется улучшить участь тех, у кого ничего нет. У моей стороны, я бы сказал, более христианские цели, чем у твоей. Какая потеря для коммунистов, что ты не с нами».
«А какая жалость, что ты не демократ».
«Артиме, я сейчас докажу тебе, что ты не прав. Видишь ли, мы не собираемся тебя убивать. Учитывая обстоятельства, это очень демократично. Мы знаем, существует мнение, что мы должны быть уничтожены, — ну и пусть существует. Скажи мне, что это не великодушно. Революция дарит вам жизнь. Вы могли быть приговорены к тридцати годам тюрьмы, но вы не отсидите свой срок. Раз американцы так вас ценят, мы готовы отдать вас за выкуп. Через четыре месяца никого из вас здесь не будет».
Ну, как мы знаем, на это ушло восемь месяцев.
К концу нашего вечера Артиме перешел к другой теме.
«Мы еще должны начать настоящую борьбу», — сказал он нам с Ховардом.
«Вы еще не готовы быстро начать новую акцию», — возразил Ховард.
«Физически мы еще не оправились, это верно. Но мы скоро будем готовы. Мне жаль того, кто полагает, что сумеет нас остановить».
«Джек Кеннеди может вас остановить, — сказал Хант. — Он считает, надо действовать сразу с двух направлений. Предупреждаю вас, Мануэль, до меня дошли слухи, что Белый дом готов заключить сделку с Кастро».
«Сатана — это человек, у которого голова посажена задом наперед», — сказал Артиме.
Хант кивнул с глубокомысленным видом.
«Улыбчивый Джек», — произнес он.
Хант изменился, Киттредж. В нем всегда кипела злость — наполовину против коммунистов, а наполовину против того, что его достижения остаются непризнанными. Теперь же ненависть прорывается у него сквозь неизменную любезность. И когда это происходит, впечатление создается пренеприятное. Хант не должен показывать такую сторону своей натуры.
«Многие из нас, — заметил Артиме, — не имеют четкого представления о братьях Кеннеди. К примеру, на прошлой неделе братец Бобби взял меня с собой на лыжную прогулку. Не могу сказать, чтобы он мне не нравился. Когда он увидел, что я не умею кататься на лыжах, но готов съехать с любого склона и съезжал, пока не свалился, он смеялся до упаду и сказал: „Вот теперь я видел огонь на льду“.»
«Кеннеди умеют очаровывать тех, кого хотят перетянуть на свою сторону», — сказал Хант.
«Со всем уважением, дон Эдуарде, должен сказать, я верю, что брат президента серьезен относительно Кубы. Он говорит, что у него есть новые планы и он хочет, чтобы я возглавил их осуществление».
Хант сказал: «Я бы порекомендовал вам развивать собственную операцию. Когда у вас появятся частные спонсоры и вы избавитесь от опеки правительства, я знаю людей, которые помогут вам куда больше, чем если вы будете действовать на поводу у Кеннеди».
Артиме сказал: «Не люблю сложностей. Я слышал, как президент заявил:
„Настанет день, когда этот флаг возвратится в свободную Гавану“. Для меня это звучит как абсолютная поддержка нашего дела».
Хант улыбнулся. Отхлебнул из стакана.
«Я повторяю ваши слова. Сатана — это человек, у которого голова посажена задом наперед».
Артиме вздохнул.
«Не стану делать вид, будто у моих людей единое мнение насчет братьев Кеннеди».
«Я слышал, некоторые из вас не хотели вручать флаг Бригады Кеннеди».
«Мы по этому вопросу разделились. Это правда. Я сам не был уверен, что это правильно, — сказал Артиме. — Должен признаться, теперь, после того как Бобби взял меня с собой кататься на лыжах, я больше люблю эту семью».
«В самом деле? — спросил Хант. — А флаг, что вы вручили Джеку, — это был оригинал или копия?»
Вид у Артиме был самый несчастный. Он бросил на меня взгляд, но Хант повел рукой, как бы давая понять: «Все в порядке. Он из наших». Это меня удивило. Хант не из тех, кто безоглядно доверяет столь далекому от всех этих дел человеку, как я.
«Так это была копия?» — не отступался он.
Артиме наклонил голову.
«Мы пошли на компромисс. Сделали дубликат флага. И президенту Кеннеди вручили подложный. Я не рад такому обману. Часть той силы, которой мы наделили наш флаг, может теперь исчезнуть».
Хант был на удивление доволен таким ответом. И сейчас, по-моему, я понимаю почему. Поскольку это было рассказано ему не конфиденциально, а при мне, он считал, что может теперь поделиться новостью с другими. Киттредж, мои чувства к Джеку едва ли можно назвать устоявшимися, но от враждебности Ханта мне просто не по себе.
Ночью мне приснился необыкновенный сон, в котором Фидель Кастро и Мануэль Артиме вступили в спор. Артиме сказал: «Ты, Кастро, не понимаешь характера веры. Я здесь не для того, чтоб защищать богачей. Но я должен сострадать им, ибо Господь не простит им алчности. Господь бережет особое милосердие для бедняков. На небесах несправедливость восстанавливается. Ты, Фидель, утверждаешь, что стараешься ради бедняков, но ты же совершаешь убийства их именем. Ты скрепляешь свою революцию кровью. Ты ослепляешь бедняков материальными благами и тем самым затемняешь их видение Бога».
