Дональд Гамильтон - Группа ликвидации
Я изобразил раздумье. Потом сказала:
- Ну, пожалуйста, еще один, - осушил свой стакан и передал ей. Я смотрел, как она вышла в ванную, нетвердой походкой, которую она едва ли имитировала - мы в этот вечер оба выпили изрядно. Я чувствовал себя довольно мерзко: сижу как последний подонок и заставляю бедную девочку ломать перед собой комедию. Но когда Лу вернулась, я заметил, что она очень внимательно изучила свою внешность в зеркале ванной и решила, что для придания себе еще более пьяного, более разбитного, более соблазнительного вида ей следует немного взлохматить волосы и немного скособочить платье, - а также немного меня подразнить слегка обнажившимся плечом и грудью. Ну, за нее можно было не беспокоиться. Она свое дело знала!
- Послушай, - сказала она, усевшись рядом со мной на кровать, - расскажи-ка мне про эту женщину.
Я спас свой стакан, выхватив его у нее из рук, прежде чем она выплеснула содержимое на нас обоих, - как оно и было предусмотрено ее ролью.
- Про какую женщину?
- Про ту, которая не хотела тебе в чем-то признаваться. Ты попросил меня напомнить про нее. В чем она не хотела признаться и что ты сделал?
- Вряд ли это подходящий разговор для спальни. Она мягко рассмеялась, придвинувшись ко мне.
- Тебе ли смущаться, такому доблестному рыцарю?
- Она не хотела мне говорить, где держала мою малышку Бетси - той тогда было два годика.
Лу вытаращила на меня глаза, сразу забыв, что ей полагается изображать пьяную.
- Но почему у нее оказалась твоя дочурка, Мэтт? - Я не ответил, и она продолжала: - Эта женщина... эта женщина... Ты был с ней знаком раньше?
- Во время войны мы вместе с ней были на задании - только не спрашивай, на каком.
- Она была молодая и красивая? Ты любил ее?
- Она была молодая и красивая. Потом я провел с ней недельный отпуск в Лондоне. Мы снова встретились с ней только в прошлом году. Ты, может, знаешь, что кое-кто воевал во время войны на нашей стороне, потом перебежал туда - в поисках увлекательных приключений, к которым они привыкли, если не учитывать столь низменной темы, как интерес к деньгам. Никто из них не разбогател, по крайней мере, официально, работая на дядю Сэма. Так вышло, что она оказалась среди перебежчиков. Ей требовалась помощь в работе, которую она выполняла для тех, других. Она подстроила похищение Бетси, чтобы вынудить меня на сотрудничество.
- Но ты не стал с ней сотрудничать? Даже несмотря на то, что на карту была поставлена жизнь твоей маленькой Бетси?
- Только не надо хвалить меня за патриотизм, - сказал я. - Просто еще ни разу в жизни никто тебя не шантажировал - вот и все. Чтобы вернуть Бетси на ее условиях, мне надо было убить одного человека - но даже в этом случае у меня не было уверенности, что она будет вести со мной честную игру.
- И тогда ты попытался силой вырвать из нее информацию. И она ответила, что ничего тебе не расскажет.
- Да, она именно так и сказала, - ответил я. - Но она ошиблась.
Наступило молчание. За стенами отеля город тихо спал. В этом городе было небольшое движение на улицах - в особенности ночью.
- Понимаю, - промурлыкала Лу. - И твоя дочка вернулась целой и невредимой?
- Силы правопорядка действовали быстро и умело, как только им стал известен адрес, где им можно было продемонстрировать свой профессионализм.
- А что женщина? - она подождала моего ответа. Но я молчал. Лу шевельнулась. - Она умерла?
- Она умерла, - сказал я спокойно. - А моя жена пришла в тот дом почти сразу же после того, как это случилось, хотя я и предупреждал ее, что чем меньше ей будет известно, тем лучше же для нее. - Я скривился. - Наверное, для нее это было очень болезненное испытание.
- Да уж, могу себе представить! Я раздраженно посмотрел на Лу.
- Ишь ты - можешь представить! Это же был ее собственный ребенок, разве нет? Ей что, не хотелось получить Бетси назад? Это был единственный способ вернуть ребенка! А потом Бет начала вести себя со мной так, что можно было подумать, будто я три раза в неделю режу женщин ради развлечения.
Снова наступило молчание. Лу пила из стакана, держа его обеими ладонями и глядя внутрь. Он снова опустел. Да и мой тоже. Она почти навалилась на меня всем своим весом, скинула туфельки, и ее голые ноги на фоне ворсистого ковра выглядели даже еще более голыми и бесстыдными, чем ее полуобнаженная грудь. Я ее ненавидел. Я ненавидел ее потому, что, прекрасно отдавая себе отчет во всем происходящем, я ничего не мог с собой поделать и ужасно ее хотел - как она это и задумала с самого начала. Как же ловко она все это сыграла: сначала заговорила об этом, потом горько посмеялась над собой и замяла тему. Она срежиссировала старую, как мир, сцену соблазнения вопреки традиционным постановкам, хотя сюжет и персонажи остались те же. Что ж, я изображал застенчивость достаточно долго.
- Полагаю, - сказал я жестко, - после этого рассказа тебе, как и моей жене, будет противно мое прикосновение.
Она задумалась. Потом торопливо протянула руку, взяла мою ладонь и положила себе на грудь. Это был изящный и трогательный жест, от которого впору было заплакать, - если бы не ее секундное замешательство - это мгновение холодного расчета, которое все испортило.
- Ах ты, дрянная притворщица! - я резко притянул ее к себе.
Я грубо впился в ее рот и целовал ее до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание и она не отвернула лицо. И вот тогда меня охватил настоящий гнев, и мне захотелось причинить ей боль, ударить ее - но я не смог. Я был сильно пьян, наверное, но какой-то внутренний голос все нашептывал мне: "Спокойно, спокойно! Берегись! Ты же сам знаешь, сколько существует способов убийства во время таких вот игрищ!"
Я был не в силах заглушить этот настойчивый шепот, но зато сумел грубо стащить с нее платье, помня, как она всегда дорожила этим бесценным одеянием. Я с омерзением целовал ее в шею, плечи, голые руки и грудь, и все тащил платье вниз, чувствуя, как эластик уже растянулся до предела. Она вцепилась мне в руку, когда рукав и боковой шов треснули.
Пошла ты к черту! Я играл самого последнего негодяя. Она же была просто мерзкой маленькой дилетанткой - нечего ей было затевать игры с профессионалом!
Мои пальцы добрались до атласного узла на бедре - после теплого джерси атлас на ощупь оказался гладким, холодным и твердым. Думаю, каждый мужчина хоть раз в жизни испытал шальное желание посильнее рвануть такие вот замысловатые шуршащие конструкции из атласа или тафты, с помощью которых женщины любят привлекать внимание к своим бедрам или задним частям. В этот вечер я дал своему желанию полную волю, и материал треснул по швам, жалобно протестуя против моих посягательств. Казалось, она намотала ярды этого шлейфа. К моему удивлению, большая часть ее платья размоталась вместе со шлейфом. Она только тихонько вскрикивала, ощущая, как платье тает под моими ладонями. Она перестала сопротивляться и покорно лежала, пока я разматывал остатки ее одеяния, намереваясь раздеть ее донага.
А потом мы лежали рядом на необъятной железной кровати и, тяжело дыша и не шевелясь, прислушивались к тарахтению за окном: на привокзальной площади кто-то заводил мотороллер. У этих мотороллеров, которые так любят шведы, вечно барахлят глушители, так что их слышно за несколько кварталов. А этот парень, похоже, стоял прямо у нас под окном и никак не мог отъехать. Его моторизованный ослик кашлял, чихал, плевался - и умирал. Он снова заводил его - движок начинал тарахтеть, он поддавал газу, пока мотор не взревывал на высоких нотах, так что я удивился, как это у него не летят клапана. Правда, у этих дурацких двухцилиндровых штучек и клапанов-то нет. А потом он наконец, попукивая, укатил, и все стихло.
Я приподнялся на локте и посмотрел на Лу. Она уже успокоилась. Ее лицо под копной спутанных волос выражало последнюю степень умиротворенности.
- Хорошо, Мэтт, - прошептала она. - Хорошо. Давай, действуй. Ты уже давно терпишь.
Она что-то пообещала мне - намекнув, а может, и высказав это обещание вслух - и, кажется, была готова довести начатое до логического конца, даже при том, что, возможно, уже услышала долгожданный сигнал и поняла, что ей нет больше нужды удерживать меня в номере. И вдруг с меня слетели весь хмель и гнев. Я почувствовал себя ненужным дураком, который почему-то остановился, раздевая женщину, на полпути, потому что не мог сделать ей больно и не хотел, - это я почувствовал особенно отчетливо, - ее насиловать. То есть, иными словами, секс для меня не был оружием или инструментом ненависти. Ведь секс есть нечто, что хочется разделить с желанной женщиной. По крайней мере, можно так к нему относиться.
Я медленно встал, не спуская с нее глаз; она лежала поперек кровати, запутавшись в каких-то лохмотьях, которые уже не имели даже отдаленного сходства с платьем. Я почему-то поймал себя на воспоминании о том, как выглядела Сара Лундгрен, когда Каселиус со своими молодчиками ее укокошил. Лу, Лу-то, по крайней мере, была жива-живехонька, а я никогда и не утверждал, будто у нас с Каселиусом нет ничего общего, в моральном смысле. Теперь оставалось только понять, кто из нас двоих смелее и грубее.
