Александр Авдеенко - Над Тиссой
Черешни, яблони, груши сбегают по южным склонам холмов, по просторным террасам. Они стоят по колено в воде на той, заливной стороне Тиссы. Они разбрелись по задам колхозных усадеб. Они толпятся под окнами домов. Стражами застыли по обеим сторонам автомобильной магистрали. И все деревья, молодые и уже дряхлеющие, словно окутаны белым дымом.
Поле, на котором работала бригада матери, раскинулось у самой Тиссы. Над ним стоял веселый гул гусеничного трактора, тянувшего за собой длинную цепочку железных борон.
Терезия издали разглядела хорошо приметную фигуру матери. Статная, в длинной черной юбке и просторной кофте, она стояла среди других колхозниц на вершине дамбы и, приложив руку к глазам, смотрела на Тиссу. Терезия неслышно подкралась к матери, обхватила плечи и смеющимися глазами приказала колхознице молчать. Мать повела глазами налево и направо, увидела крепкие, ладные девичьи руки, лежавшие на темном, в белую горошинку сатине.
– Терезия!… – проговорила она, жмурясь и морща губы в улыбке.
Терезия прильнула грудью к спине матери, положила на ее плечи русоволосую, в тугих косах голову:
– Как же это вы меня узнали, мамо? В Тиссу, как в зеркало, смотрели, а?
Мать освободилась из объятий дочери, поправила на черных, с синеватым отливом волосах сбившийся на ухо полушалок, строго посмотрела на Терезию:
– Как узнала?… Вот когда народишь Ивана да Петра, Стефанию да Ганку, тогда и сама научишься отгадывать с закрытыми глазами дух своих детей.
Колхозницы засмеялись. Смеялась и Терезия.
Мать внимательно посмотрела на розовощекую, с сияющими глазами дочь.
– Ну, какая еще у тебя радость? – спросила она.
Терезия молчала. Сказать или не сказать, что приехал Иван Белограй? Нет, при всех нельзя. Потом скажет, вечером, когда мать вернется домой.
Из терновника вышли два пограничника. Один из них был старшина Смолярчук, другой – солдат Степанов. Они поднялись на дамбу, поздоровались.
Смолярчук был частым гостем в селе. Колхозницы давно уже привыкли к тому, что шахтерскому сыну, Андрею Смолярчуку, интересны все их колхозные дела, большие и малые.
– Поглядываем вот, – объяснила колхозница, – на своих заграничных соседей и радуемся.
Всюду, куда только доставал глаз, лежали удивительно плоские, словно выглаженные гигантским утюгом, затисские земли – восточный краешек Большой Венгерской низменности. На этой зеленой скатерти, в ее правом углу, у самой Тиссы, поднимались кущи садов и алели черепичные крыши белых домиков; ряд осокорей, таких же шатровых, рвущихся в небо, как и на этой стороне, выстроился у подножия дамбы. Все остальное – равнина, равнина без конца, без края: нежнозеленые озимые поля, буро-пепельная обветренная и подсушенная солнцем зябь, шелковисто-черная весенняя вспашка, густотравные цветные луга, болотный кустарник, мох, молодая поросль осоки, цветущий терновник, маленькие озера паводковой воды. И всюду, далеко и близко, – красноколесные, попыхивающие синим дымом тракторы, плуги, сеялки, возы с семенной кладью, большерогие волы.
Венгры, которые работали ближе к Тиссе, давно заметили советских колхозников, стоявших на дамбе. Поравнявшись с ними на своем тракторе или на паре коней, впряженных в плуг, они снимали шляпы, махали платками.
– Значит, опять соревнование, Мария Васильевна? – улыбнулся Смолярчук.
– Выходит, что так. – Мария Васильевна уголком темного платка вытерла обветренные губы. – Только им догонять придется. Поздновато спохватились. Мы еще осенью свою часть Чортова гнезда вспахали, а они только начинают…
– Вы не жалейте своих соседей, мамо, – сказала Терезия, – догонят!
– Я не жалею их, дочка, а радуюсь, на них глядя… Девчата, по местам!
Покинув дамбу, рассыпавшись по всему полю, колхозницы лопатами, железными граблями, увесистыми рогачами выравнивали те впадины, выемки, канавы и старые ложа водостоков, которые не одолела тракторная борона.
Смолярчук не отходил от Терезии.
– Пойдем, – позвал он девушку.
– Куда? – удивилась она. – Нам с тобой не по дороге.
Старшина покачал головой и тихо сказал:
– Нет, Терезия, сегодня нам с тобой по дороге. Тебя хочет видеть начальник заставы.
– Иди, раз приглашают, – сказала мать. – Зря пограничники не побеспокоят.
– Ты не знаешь, зачем я понадобилась вашему начальнику? – Терезия беспечно, веселыми глазами смотрела на Смолярчука.
– Знаю. Были у тебя сегодня гости?
– Были. Только не гости, а гость.
– Кто он такой?
Терезия, шагавшая в ногу со Смолярчуком, остановилась.
– Иван Белограй! – ответила она и с недоумением спросила: – А что?
– Да так… Он нас интересует…
– Пусть мой гость вас не беспокоит. Гвардеец! Приехал из Берлина. Вся грудь в орденах и медалях.
Смолярчук слушал, глядя в землю.
– Давно ты его знаешь, Терезия?
– Порядочно. Больше года.
– А где ты с ним встретилась?
– Амы до сегодняшнего дня пока не встречались.
– Не встречались? – удивился Смолярчук. – Как же вы познакомились?
– По письмам.
– И много вы писем послали друг другу?
Терезия засмеялась: она поняла наконец, почему старшина заинтересовался Иваном Белограем.
– Много будешь знать, хлопче, скоро состаришься, – сказала Терезия, стараясь свести весь разговор к шутке.
Смолярчук взял девушку за руку.
– А ты уверена, – серьезно спросил он, – что твоего гостя зовут Иваном Белограем?
– Ну, а как же? Иван. Иван Федорович Белограй.
– Это он так говорит…
Не ответив на вопрос Смолярчука, Терезия встревоженно посмотрела на старшину и вдруг вспомнила убийство неизвестного человека у подножия Ночь-горы и свою мартовскую беседу с майором Зубавиным.
Сотни людей встретил Смолярчук на своем пути с тех пор, как ему стало известно, что пятый нарушитель прорвался через границу и безнаказанно разгуливает на свободе. В каждого незнакомого человека Смолярчук пристально вглядывался, но почему-то только один Иван Белограй вызвал к себе настоящее подозрение, хотя, проверив документы демобилизованного старшины, Смолярчук не нашел в них ничего подозрительного. И сапоги на Белограе были вовсе не похожи на те, что оставили отпечатки в сарае: не новые армейские, керзовые, а хромовые, порядочно поношенные. Однако Смолярчук, зная, как ловко маскируются враги, пытливо приглядывался к незнакомцу и наконец увидел то, что искал. Как ни весело улыбался гость Терезии, но он не мог скрыть от зоркого глаза пограничника судорожной напряженности своего лица. «В чем дело, – подумал Смолярчук, – почему он нервничает?» Смолярчук улавливал и в голосе гвардейца какую-то напряженность и скованность. Глаза Белограя, хоть он старался смотреть спокойно и весело, все же выражали тревогу и страх. Да и руки, сжимавшие руль велосипеда и разворачивавшие бумажник с документами, чуть-чуть вздрагивали.
Все эти подозрения Смолярчука укреплялись тем, что он, когда обыскивал местность в районе Ночь-горы, где был убит неизвестный человек, нашел с помощью Витязя полузатоптанную в снег журнальную фотографию Терезии. Она была наклеена на глянцевитый, с золотым обрезом картон. Точно такой картон с фотографией Терезии увидел теперь Смолярчук и в руках демобилизованного старшины Ивана Белограя. Как надо понимать это странное совпадение? Смолярчук решил, что фотография, найденная в горах, неподалеку от места происшествия, и эта, увиденная им в руках Ивана Белограя, принадлежали одному человеку. Но кому именно? Демобилизованному старшине или тому, безвестному? Признание Терезии в том, что она знакома с Иваном Белограем только по переписке с ним, помогло решить этот трудный вопрос. Ясно, что все фотографии девушки принадлежали Белограю. Да, это так. Но каким образом фотография Терезии очутилась в Карпатах, около убитого, когда Ивана Белограя тогда там и близко не было? А может быть, и был? Если так, значит он причастен к тому темному делу. Да и он ли это – Иван Белограй?
На тыльной стороне ладони человека, убитого у подножия Ночь-горы, была вытатуирована какая-то надпись. От нее осталась только одна буква «Е». Дни и недели, с тех пор как увидел ее Смолярчук, стояла эта буква перед его глазами. Заметив на руке Ивана Белограя вытатуированную надпись «Терезия», он вдруг догадался, что и на руке неизвестного была такая же надпись – «Терезия». Может быть, этот присвоил документы убитого, скопировал татуировку? Может быть, тот, убитый, и был настоящий Иван Белограй, а этот, замаскировавшийся под демобилизованного старшину, и есть вражеский лазутчик, исчезнувший пятый нарушитель?
Но все это пока было предположениями. Если бы Смолярчук был твердо уверен в том, что перед ним враг, то он немедленно задержал бы этого человека.
12
В ближайшую среду, ровно в двенадцать, в день и час, заранее обусловленные с Дзюбой, Кларк зашел в парикмахерскую на углу Ужгородской и Киевской. В маленькой передней, за круглым столиком, заваленным старыми журналами, сидели клиенты, дожидавшиеся своей очереди стричься и бриться. Среди них был и ближайший помощник Кларка, председатель артели по производству мебели. Он равнодушно, поверх роговых очков, взглянул на нового посетителя, зевнул и снова уткнулся в журнал, рассматривая картинки. Как ни искусно притворялся Дзюба, но Кларк сумел прочитать на его лице и во взгляде истинное выражение. Оно было тревожным. Что могло произойти?
