Станислав Гагарин - Ящик Пандоры
Вадим Щекин рассказал о встрече с Ириной Мордвиненко, о ее странном сне.
Майор Ткаченко передал содержание разговора с капитаном-директором морского кафе «Ассоль».
— Теперь моя очередь, — сказал Мартирос Степанович. — Боюсь, что оправдались наши самые худшие предположения. В городе действует группа неизвестных нам пока разведчиков. С той стороны… Судя по расшифрованным, наконец, радиограммам, они так или иначе завязаны на теплоход «Калининград», находятся среди иностранных туристов, совершающих круиз по Черному и Средиземному морям. Будем искать…
Но их там восемьсот человек! — воскликнул Сергей Гутов.
— Именно так, молодой человек, — покачал головой начальник управления. — А что делать? Надо… По всей вероятности они прибыли за каким-то ценным для них грузом. Но то, что представляет интерес для потенциального противника, безусловно во вред нашему государству. Чем это может быть?
— Или кем, — заметил полковник Картинцев.
— Не исключаю, Валерий Павлович, — согласился Вартанян. — Допускаю, что словом «товар» они закодировали личность агента, которого хотят вывезти на «Калининграде», или нужного им человека, обладающего некими секретами военного или политического характера.
— От ваших друзей в милиции поступило сообщение, — сказал полковник Картинцев. — Они считают, что это может нас заинтересовать… Неожиданное самоубийство некоего пенсионера Горовца.
— Самоубийство? — поднял густые брови Мартирос Степанович. — Каким боком оно ложится к нашему делу?
— Безмотивное происшествие, товарищ генерал. Этот Горовец известен как селекционер, садовод-любитель, широко развернул дело, обменивался семенами и опытом со всем Союзом. Полное согласие и благополучие в семье. И вдруг… Разнес череп выстрелом из ружья. Странная записка сыну. Будто хотел в чем-то признаться, но сил дописать не хватило. И был у него некто перед этим. Соседи видели, говорят — чужой.
— В каком смысле? — спросил генерал.
— Не здешний… А главное — сын Горовца, Александр, заведует той самой лабораторией в Дижуре. Помните, к ней уже проявляли интерес супостаты…
— Гм, — хмыкнул Вартанян, — связь прослеживается… Пусть и это событие возьмет на себя майор Ткаченко. Вы слышите, Владимир Николаевич? Тяните уж весь воз сразу.
— Понял вас, товарищ генерал, — ответил Владимир. — Потяну…
— Теперь по поводу Мордвиненко, — продолжал Мартирос Степанович. — Не нравятся мне эти разночтения. Он говорит, что приехал утром, дочь это подтверждает, а соседа разбудил ночью работающий двигатель «Москвича». Зачем понадобилось темнить директору кафе? Что произошло ночью во дворе его усадьбы? Ведь по времени Мордвиненко должен был столкнуться с Андреем Балашевым, поднявшимся ни свет, ни заря и удравшим из Лавриков на свою погибель… Словом, установите постоянное наблюдение за его домом, за ним самим. И в кафе тоже. Фиксировать все контакты Мордвиненко? Не по душе мне и то, как лихо он отбарабанил Владимиру Николаевичу все сведения о фронтовом товарище и логично объяснил, почему у него нет адреса. Ха! Не успел записать… А спали они в лесу. Вроде и алиби, а как его проверишь? Нет, этот Никита Авдеевич — тертый калач, в уме ему не откажешь…
— У меня создалось впечатление, что передо мною айсберг, — сказал Ткаченко. — Не в смысле того, что ледяная гора. Нет, Мордвиненко говорил со мною любезно, даже с некоей теплотой. Только вот не исчезало ощущение… Как бы это получше выразиться. Ну, словом, не весь он был передо мной, не целиком.
— Стой, Владимир Николаевич, — засмеялся генерал. — Так мы с тобой до раздвоения личности договоримся. Ты мне лучше скажи, майор: есть за этим твоим айсберговым ощущением нечто материальное? Можешь ты толково объяснить, ссылаясь на реальные факты, что именно смущает тебя в личности Мордвиненко?
— Пока не могу, — искренне сказал Владимир.
XLI
Он хотел, чтобы перед отходом «Калининграда» в рейс Алиса пришла к нему домой. «Надо же нам проститься, — сказал Владимир. — Поговорить…» И Алиса согласилась, предупредив, что только вот разговоров никаких не надо. «Я совсем — совсем другая, Володя, — сказала она. — Нет, не так… Я прежняя, Володя. Такая, какой была тогда в Голицыне. Ты понимаешь? А остальное — наваждение. Помешательство временное… Теперь я выздоровела, Володя. Ты веришь мне? Выздоровела…» Верю, сказал Владимир, теперь я тебе верю, малышка.
Но утром Алиса позвонила Владимиру Ткаченко и сказала, что, к сожалению, не сможет до отхода судна заглянуть к нему.
— Прости, Вова, — виновато проговорила она, — уж так получилось… Доставили новую литературу на иностранных языках. Мне надо ее принять и разобрать до того, как мы выйдем в море. Ведь пассажиры уже прибывают на судно из отелей и экскурсионных поездок.
— Жаль, — стараясь придать голосу безразличную сухость, произнес Владимир.
— Вова! — воскликнула Алиса. — Ведь это ничего не значит… Ведь ты хотел меня принять у себя, следовательно, располагаешь каким-то временем. Вот и приезжай ко мне на судно… Тут уж я улучу минутку для тебя, не выходя на брег. Приезжай, Володя!
— Мало, — сказал Ткаченко.
— Чего «мало»? — не поняла Алиса.
— Минутки мало. Хочу много минуток. На всю оставшуюся жизнь.
— Боже мой, Вова, — тихо проговорила Алиса, — она вся твоя, эта жизнь. Только дай мне сходить в море и вернуться. Если хочешь — этот рейс будет последним.
— Хочу, — сказал Владимир. — Жди меня на теплоходе. Сейчас выезжаю.
«Почему мы расстались тогда? — думал он, направляясь на такси в порт. — Были слишком молоды, неопытны, не сумели оценить доставшееся нам счастье? Я с головой ушел в науки, взялся окончить еще и юридический и совсем забыл, что рядом со мной молодая женщина, которой ничто женское не чуждо. Какие мы, мужчины, эгоисты! Жертвуем собой во имя идеи и требуем такой жертвенности и от своих близких, не понимая, что они совсем другие и могут вовсе не исповедывать наших идей».
Внешне их разрыв был банальным и скучным. Через год после сумасшедшей «экскурсии» в Голицыно Владимир вернулся однажды домой, они снимали комнату в Медведкове, усталый и голодный, весь день просидел в библиотеке иностранной литературы. Алиса, одетая в плащ, в сапогах и косынке, сидела у окна.
— Ты пришел, — будничным голосом сказала она. — А я вот ухожу… Ужин на кухне. Еще теплый.
— Не поздновато идти к Манюше? — спросил Владимир.
Это была их однокурсница, москвичка, живущая с родителями в соседнем доме.
— Я совсем ухожу, Володя, — сказала Алиса. — Жизнь наша не задалась! Десант в Малые Вяземы был ошибкой.
Оглушенный услышанным, но все еще не осознавший до конца того, что случилось, Ткаченко сел на стул и дрожащими руками стал раскуривать сигарету.
И только теперь он заметил чемоданчик Алисы, стоявший у двери.
— Ну что ж, — сказал он, сильно затянувшись дымом. — Тогда иди…
Алиса поднялась, подошла к нему, наклонилась, поцеловала в голову и вышла.
Потом он узнал, уже после развода в народном суде, что бывшая его жена вышла замуж за известного журналиста-международника, еще не очень старого вдовца, у него было двое детей, старшеклассников, мать которых погибла годом раньше в автомобильной катастрофе.
Владимир встречался с Алисой каждый день на лекциях, но как будто не видел ее. Так прошли два года, пока они оба не закончили институт иностранных языков. Потом Ткаченко потерял ее из виду вовсе, и встретил шесть лет назад, когда Алиса, припарковав свой «понтиак» у Дома журналистов на Суворовском, направлялась на прием в японское посольство.
— Я к Алисе Петровне, — сказал майор вахтенному штурману.
— Да-да, — отозвался тот. — Алиса Петровна предупреждала меня, что к ней гость. Оставьте у вахтенного матроса документ и можете идти. Знаете, где ее каюта? Третья палуба, левый борт, рядом с читальным залом.
— Найду, — сказал Владимир, протягивая штурману паспорт, который он, как и все его коллеги, всегда носил с собой вместе с удостоверением личности.
В дверях Алисиной каюты торчала сложенная вчетверо записка.
«Наверно, это для меня», — подумал Ткаченко, достал и развернул листок.
«Володя! Я сейчас приду. Входи и располагайся, как дома. Алиса».
Дверь в каюту была не заперта. Владимир вошел, осмотрелся, потом сел к столу, который жался к узенькому дивану. Каюта была тесной, но рациональное размещение всего необходимого позволяло на небольшой площади создать приемлемые условия для сносного человеческого существования.
На столе лежала раскрытая книга. Ткаченко взглянул на обложку и тут же отложил книгу, потому как в каюту влетела возбужденная, светящаяся от радости Алиса.
— Вова! — воскликнула она. — Милый… Ты пришел… А мне вахтенный штурман позвонил, Вася Руденко. К вам гость, Алиса Петровна. Я бросила все свои каталоги — и сюда. Здравствуй!
