Владимир Михановский - Тени Королевской впадины
— До конечной, отец.
Чем дальше от центра, тем освещение становилось хуже. Окраина была полутемной. Но близ дома, в котором жили Барановские, горел фонарь на столбе. Талызин рассчитался с таксистом и вошел в освещенный круг.
В одном окне горел свет.
Иван подошел к палисаднику, прошелся вдоль него несколько раз, затем в раздумье остановился.
Где-то совсем по-деревенски лаяли собаки, тянуло печным дымком. На душе было легко, спокойно, и Талызин подумал, что готов бродить здесь хоть до утра. Пойдет же она утром на работу…
Скрипнула дверь. На крыльце показалась женщина в платке и накинутой на плечи шубейке. Женщина пристально и тревожно всматривалась в Талызина, стоявшего в тени, которую отбрасывал дом. Казалось, она ожидала кого-то, веря и не веря.
— Вам кого, товарищ? — спросила она чуть хриплым от волнения голосом.
— Вероника… Это я, — негромко произнес Талызин.
Она легко сбежала с крыльца, подошла к калитке.
— Иван Александрович! Вы? Боже мой, а мне померещилось… — Вероника Николаевна не договорила.
Талызин растерянно молчал. Хорошее настроение его бесследно улетучилось. С минуту они стояли по обе стороны притворенной калитки.
— Как вы здесь очутились? — нарушила молчание Вероника.
— Был недалеко, шел мимо… — промямлил Талызин и, поняв, что его слова звучат не очень-то убедительно, умолк.
— Что же мы стоим? — Вероника отодвинула щеколду. — Заходите, коли пришли.
Дом показался Талызину тесным, но уютным. В маленькой прихожей было чисто прибрано, пахло свежевымытыми полами.
— Ваши спят, наверно? — шепотом спросил Талызин, снимая пальто.
— С чего вы взяли?
— Окна темные.
— Мама занавешивает. Привычка с войны осталась. Никак ее не отучу.
— А вы в войну в Москве оставались? Не эвакуировались?
Вероника покачала головой:
— В войну я в ПВО служила. Зажигалки на крышах тушили. И потом, честно говоря, очень не хотелось уезжать из Москвы.
В прихожую вбежал мальчик лет семи и без всякого смущения воззрился на гостя.
Талызин присел на корточки.
— Давай знакомиться, — протянул он мальчику руку. — Тебя как зовут?
— Сергей.
— Сергей? В таком случае мы знакомы! — весело воскликнул Иван.
— Как это? — удивилась Барановская.
— Заочно, Вероника Николаевна, — довольно туманно пояснил Талызин. — А меня — дядя Ваня, — представился он мальчику.
Рукопожатие Сережи оказалось крепким, скорее — цепким.
— Входите, — пригласила Барановская, открыв дверь в комнату.
— Очень приятно, — поднялась навстречу мать Вероники, Агриппина Захаровна. — Гостям всегда рады.
— Это мой лучший слушатель, мама, — сказала Вероника Николаевна. — Я тебе говорила о нем.
— Говорила, говорила, — охотно подтвердила старушка.
Лицо ее показалось Талызину знакомым. Потом он вспомнил, что мельком видел ее в окне, когда провожал Веронику.
Агриппина Захаровна пошла на кухню приготовить чай.
Вероника, пытаясь скрыть легкое замешательство, вызванное неурочным приходом Талызина, принялась наводить порядок на пузатом комоде.
Гость, сопровождаемый Сережей, подошел к зеркалу и стал рассматривать фотографию, прикрепленную над ним. Молодой мужчина в форме младшего лейтенанта глядел прямо, открыто.
— Мой муж, — сказала Вероника Николаевна, проследив взгляд Ивана. — С войны не вернулся, пропал без вести… — Голос ее дрогнул.
— Вы получили извещение?
— Нет.
— В таком случае… Знаете, всегда остается надежда…
— Он писал мне с фронта, писал часто, как только выдавалась свободная минутка, — горячо заговорила женщина. — И вдруг письма перестали приходить. Как отрезало…
— Надо сделать запрос.
Вероника Николаевна махнула рукой:
— Куда я только не писала! Столько запросов послала — числа нет. Всюду обращалась, куда только можно. Да и сейчас пишу, но ничего вразумительного в ответ не получаю.
— Война, страшное народное бедствие, — вздохнул Талызин. — Миллионы людей сдвинулись с мест, миллионы все еще, хотя наступил мир, находятся в движении, ее имеют постоянного адреса. Как говорится, вавилонское столпотворение…
— Я понимаю, — задумчиво произнесла Вероника Николаевна, — и надежды не теряю. Продолжаю делать запросы, и каждый день ожидаю вестей…
Агриппина Захаровна внесла в комнату закипевший чайник.
— Прошу к столу, Иван Александрович, — церемонно сказала она, улыбнувшись Талызину.
Вероника быстро разложила по тарелкам нехитрую закуску. Затем строго сказала мальчику, крутившемуся тут же:
— Сергей, пора в постель.
— Ну, мам… — протянул Сережа, готовый расплакаться.
— Никаких разговоров.
До того как на стол был водружен чайник, Талызин и Сережа успели познакомиться поближе. Мальчик показал гостю свою коллекцию марок, а Талызин починил барахлившую железную дорогу. Поэтому он счел необходимым вмешаться в разговор, грозивший перейти на повышенные тона.
— Вероника Николаевна, — произнес он, — пусть Сережа немного побудет с нами.
— Это в честь чего же?
— В честь открытия движения!
— Это как? — подняла брови Вероника Николаевна.
— Движение по железной дороге, — пояснил Талызин, кивнув на игрушечные вагончики.
— Разве что в честь открытия движения… Пятнадцать минут — и ни минутой больше. Слышишь, Сергей?
Сережа с криком «Ура!» взгромоздился на стул рядом с Талызиным.
Агриппина Захаровна начала раскладывать по блюдцам варенье.
— Крыжовник? — спросил Иван.
— Крыжовник, — подтвердила она. — Сами варили.
— А я собирать помогал, — вставил Сережа, погружая ложку с вареньем в чай.
Потом потолковали о текущих делах в институте и на курсах, причем Агриппина Захаровна обнаружила немалую осведомленность. Чувствовалось, мать и дочь дружны и понимают друг друга.
— А курсы-то нынче кое-кому оказались не под силу, — заметила Вероника. — Многие ребята, как говорится, складывают оружие. Уходят. В одной моей группе, например, меньше половины осталось.
— Дезертиры, — добавил Талызин, подливая себе чаю.
— Дезертиры не дезертиры, но мне это не нравится, — сказала Вероника. — Привыкла работать с полной нагрузкой.
— Что же делать? — вступила в разговор Агриппина Захаровна. — Насильно учить твой английский никого не заставишь.
— И не собираюсь никого заставлять. Студенты сами должны понимать: ведь лучше же знать два иностранных языка, чем один. Разве не так?
Сережа, тараща сонные глаза, переводил взгляд с одного на другого, сидел тихо, радуясь, что за разговором взрослые о нем забыли.
— Ну как ты, Ника, не понимаешь! — всплеснула руками Агриппина Захаровна. — Студентам и так достается, институт-то ведь нелегкий. А тут еще — второй язык иностранный. Сама ведь рассказывала, как тяжело приходится Ивану Александровичу, — кивнула она на Талызина.
— Ах, мама, разве в этом дело? — лицо Вероники зарозовело. — Главное, он же тянет, справляется. Правда?
Иван кивнул.
— Почему же другие не могут осилить? — пожала она плечами. — Просто не понимаю.
— Но вы забыли, Вероника, рассказать, что надумали сделать для привлечения народа на курсы, — напомнил Талызин.
— Очень просто. Обращусь к институтской общественности. Между прочим, я уже переговорила с комсоргом вашего курса. Активный такой парень. И, знаете, он очень заинтересовался моим контингентом.
Иван отодвинул чашку:
— Вы с Шустовым говорили?
— Ну да.
— И что он?
— Я же говорю — поддержку обещал.
— Поосторожнее с ним, — произнес Талызин, и что-то было в его голосе такое, что заставило женщин переглянуться.
— А что вы, собственно, имеете в виду? — насторожилась Агриппина Захаровна.
— Ну как вам сказать… Скользкий Шустов человек, — неопределенно ответил Иван Александрович.
— А может, у вас с Шустовым конфликт вышел? — спросила Вероника.
— Дело вовсе не в конфликте, — ответил Талызин, удивляясь ее проницательности.
— Ох, вижу, и впрямь трудно вам достается учеба, Иван Александрович, — вздохнув, подвела итог Агриппина Захаровна.
— Ничего, как-нибудь справлюсь, — улыбнулся Талызин. — В войну труднее приходилось.
— В войну всем ох как несладко пришлось, — вздохнула Агриппина Захаровна.
— Вы на каком фронте воевали? — спросила Вероника Николаевна.
— На разных довелось…
— Послушайте, — она перевела взгляд с Талызина на фотографию над зеркалом, — а может, вы его встречали?.. Там, на фронте…
Иван покачал головой.
— Конечно, я глупости говорю. Где там встретишь? В таком-то столпотворении…
Они допили чай в тяжелом молчании.
Талызин посмотрел на часы, поднялся и начал прощаться.
— Приходи к нам в гости, дядь Ваня, — попросил Сережа, влюбленно глядя на Талызина.
