Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Вилли. По-моему, это для тебя не проблема. Ты же почти не видишь своих сменщиц.
Модена. ФБР жутко действует мне на нервы. У меня начались головные боли. Просто ужас. Я почти перестала летать. Сэм сократил мои вылеты до минимума — всего три в месяц, но в таком состоянии мне и это тяжело — каждый раз приступ. Голова кружится, все валится из рук — как-то за один рейс три раза поднос роняла.
Вилли. Ну нет!
Модена. В конце концов я решила позвонить по спецтелефону. Попросила Джека избавить меня от слежки ФБР, но он отказался. Несколько раз повторил, что ФБР интересует Сэм, а не я, а мне надо просто смеяться им в лицо. „Я не могу, — отвечаю, — это выше моих сил“. И вот тут Джек дал волю раздражению. „Модена, — сказал он, — ты взрослый человек, и тебе придется разбираться в этих делах самостоятельно“. „Ты хочешь сказать, что у тебя и у твоего брата не хватит власти отозвать ФБР?“ — спросила я. „Хватит, — ответил он, — но цена может оказаться чрезмерной. Так что разберись-ка во всем этом сама, без меня, а я пока займусь кое-какими достаточно важными делами, которые, хочешь верь — хочешь нет, тут у нас происходят“. Ты знаешь, он произнес это с таким нескрываемым бостонским сарказмом — „хочешь верь — хочешь нет“, — что меня до сих пор всю передергивает».
15
Токио
15 августа 1962 года
Дорогой Рик!
Я слишком давно тебе не писал — все откладывал до поры, когда смогу сообщить что-то хорошее. А вместо этого у меня — увы! — одна горестная утрата за другой, плюс к тому пару раз наведывалось в гости ФБР, хотя и без них тошно. По счастью, я уже без особого труда могу обвести спецагента вокруг пальца, к тому же справедливости ради надо отметить, что дальневосточный контингент Буддиной своры состоит из относительно цивилизованных ребят, которые понимают, что тут, на Дальнем Востоке, они не более чем связники. Одним словом, не лезут в душу.
Итак, еще один из моих старинных друзей обрел вечный покой — Уильям Фолкнер. Он умер в начале июля. Хотя в последние годы я не имел счастья видеться с ним часто, мне врезался в память один славный вечерок в послевоенном сорок шестом, когда Дэшилл Хэмметт, Фолкнер и я встретились за рюмкой в «Двадцати одном». Представляешь, за два часа Фолкнер не произнес ни слова. Похоже, он вообще не замечал нашего присутствия. Время от времени мы легонько тормошили его, и тогда он приподнимал голову и повторял одну и ту же фразу: «Штука в том, джентльмены, что я всего-навсего фермер». Тут даже Дэш, от которого черта с два дождешься хотя бы улыбки, даже он разражался таким хохотом, будто Фолкнер произнес нечто необыкновенно остроумное. Когда я узнал о смерти Билла, мне стало так тоскливо, что я не выдержал и сглупил — поделился с Мэри.
«Да брось ты убиваться, Кэл, — сказала она, — это же не твой закадычный друг. Какого черта — за пятнадцать лет он тебе даже ни разу не написал».
«Да, — согласился я, — но это был великий писатель».
«Допустим, — сказала она тоном, подразумевающим, что вопрос решен раз и навсегда. — Он, конечно, классик, не возражаю, но читать его просто невыносимо. Он из тех, кто до отказа набивает себе нутро таким обилием всякой всячины, что, извини за выражение, способен от натуги издавать разве что непотребные звуки».
Слава Богу, что я не могу поднять руку на женщину. Мужику бы я врезал и за меньшее. Я всерьез беспокоюсь за свой характер, боюсь потерять над собой контроль. Слова, сказанные Мэри, чуть было не сорвали пломбу, но я вовремя убедил себя в том, что она имела в виду не Фолкнера, а своего япошку, которого я отправил назад, к его деревянным стенам, или бамбуковым циновкам, или в какую ни на есть дыру, где он будет переживать свое поражение, но говорить про Билла Фолкнера, что он набивает себе нутро до отказа всякой всячиной, а потом его так распирает, что он издает непотребные звуки, — нет, Мэри наверняка думала в этот момент о своем япошке, но руки у меня все равно чесались.
Наверное, все дело в этих смертях. Сколько друзей я потерял за последние месяцы! Знаешь, что больше всего сводит сума в первые часы после боя? Это выражение лиц умирающих. Нередко это совершенно другие лица. Одним словом, я болезненно переживаю утрату тех, кто мне небезразличен. Признаюсь, я часто пытаюсь представить себе, какое у них в этот момент было выражение лица.
И вот теперь — Мэрилин Монро. Ее самоубийство 5 августа — да, всего десять дней назад — не выходит у меня из головы. Знаешь ли ты, что в 1955 году Аллен Даллес собирался отправить меня к мисс Монро в Голливуд? Задание — уговорить ее завести роман с Сукарно. Надо думать, Аллену не давал покоя разговор, который у него был однажды с Марлен Дитрих. Она в свое время высказала нашему Великому Белому Рыцарю Плаща и Кинжала сожаление о том, что в тридцатых ей не довелось встретиться с Гитлером — она, дескать, уверена, что могла бы «гуманизировать» его и тем самым спасти миллионы жизней. Я бы, естественно, с большим удовольствием эту сволочь не гуманизировал, а вулканизировал, хотя Марлен, не сомневаюсь, знает один-два приемчика, которыми, как ты понимаешь, я не владею. Короче, Аллен намотал себе эту мыслишку на ус и хранил ее в заветной шкатулке, пока не решил, что неплохо бы господину Сукарно немножко поразвлечься с Мэрилин Монро. По-моему — да точно, — я как-то упомянул об этом в разговоре с тобой, правда лишь мимоходом. Аллен, как ты, надеюсь, понимаешь, отнесся к этому серьезно, как вскоре и я. Какое роскошное задание! Нечто подобное выпадает на твою долю, дай Бог, раз в десять лет. На Сукарно мне было наплевать! В уме у меня было одно — встреча с Мэрилин. Мне придется убеждать ее, какое ответственное задание доверяет ей родина, и, возможно, удастся завоевать ее сердце. Я даже принялся изучать фильмы с ее участием, вот до чего дошло. «Джентльмены предпочитают блондинок» видел три раза, однако Аллен лишь время от времени ронял: «Я, между прочим, не забыл насчет тебя и мисс Монро».
К тому моменту, когда он наконец дозрел, было уже поздно: шел пятьдесят шестой год. Мэрилин обитала уже не в Голливуде, а в Нью-Йорке, и героем ее романа был Артур Миллер. Какая обида! Но я всегда верил, что смог бы стать ее сладеньким папашкой-динамитом. Теперь ее нет.
Далее — самое ужасное. Я стараюсь держать в узде свое богатое воображение, но ни в коем случае не поручусь, что Мэрилин не была убита. Один наш оперативник вхож в судебно-медицинскую экспертизу токийской полиции, и благодаря тому, что коронер Лос-Анджелеса — Томас Ногучи — тоже японец, эти ребята раздобыли для меня копию протокола вскрытия.
Нет, Рик, я не упырь. Да это ты и сам знаешь про своего проспиртованного предка. Ты прав: я сейчас как раз этим и занимаюсь, люблю пображничать, сочиняя тебе послание, старший сын, да, люблю и не собираюсь оправдываться. Поверь, мне просто необходимо было добраться до этой бумаги. Не важно, что это — инстинкт или почти двадцать лет работы в разведке, но то, что я увидел, повергло меня в смятение.
Рик, я внимательно вчитался в рапорт коронера — да это же бомба замедленного действия. Вскрытие показало, что барбитуратов в крови Мэрилин вполне хватило бы и на двух здоровых теток, а в желудке при этом ноль. Столовая ложка «коричневой слизистой жидкости». Это полный абсурд. Невозможно, проглотив сорок с лишним таблеток — а такое количество необходимо, чтобы содержание веронала в крови подскочило до запредельного уровня, — иметь при этом в желудке «столовую ложку» жидкости. Ей была сделана инъекция.
Тебе ведь известно, что у Мэрилин был роман с Джеком Кеннеди. Есть основания полагать, что и с Бобби тоже. Я не могу отделаться от мысли, что она каким-то образом могла спугнуть их, скажем, пригрозив, что заложит одного или даже обоих, и они приговорили ее. Неужели это они спровадили ее на тот свет? От одной этой мысли самому жить не хочется. Разумеется, каждый очередной президент Соединенных Штатов нередко совершает нечто такое, что история впоследствии относит к разряду серьезных человеческих проступков. В конце концов, президент тоже человек, последнее слово за ним, а коллизий в наэлектризованном донельзя мире хоть отбавляй. Но убить ни в чем не повинную женщину — это уже слишком. Анафема! Я гоню эту мысль прочь, но она снова лезет в голову и не дает спать. Я ненавижу братьев Кеннеди. Нерешительность в заливе Свиней — это еще куда ни шло, но укоротить жизнь такой дивной женщине — нет! Я взвешиваю все «за» и «против». Они или не они? И то сомневаюсь, то мне вдруг кажется, что они могли это сделать. Или, может, я свихнулся? Если так, то тут отчасти повинны настроения, царящие в нашей здешней команде. В Южном Вьетнаме (где сейчас Раф Служака и Таф Забияка) Кеннеди симпатизируют в несколько большей степени из-за его пристрастия к «зеленым беретам», но только не здесь, на земле генерала Макартура. Люди нашей Фирмы в Токио не видят столь уж принципиальной разницы между Кеннеди и Кастро (Pinko, pinko!)[193]. Залив Свиней оставил неистребимый горький привкус. Между прочим, я совсем не одинок со своими нехорошими подозрениями. О том же шепчется все командование Североазиатского направления. Сын, я нажил себе опухоль мыслительных путей, и она не рассосется, пока я не разведаю, как оно было на самом деле. Я этого так не оставлю.
