Николай Еремеев-Высочин - Афганская бессонница
2. Масуд
На обратном пути в город я отключился. Я не помню ни заунывных гнусавых завываний из магнитолы, ни даже сквозняка из окна водителя. Так что сегодня двадцать минут сна я набрал.
Я очнулся, когда мы остановились у шлагбаума на въезде на базу Масуда. Нас подвезли уже не к тому покоцанному серому дому слева, где размещались связисты и Асим, а к низкому длинному зданию справа. Под навесом у входа разговаривало несколько высоких, рослых, красивых парней в камуфляже, которые на общем фоне смотрелись как существа другого подвида. Это были личные телохранители Масуда. Знаете, чем еще они отличались от остальных? Вместо того, чтобы ставшим привычным для нас угрюмым взглядом уставиться на европейцев, когда мы подходили со своей аппаратурой, они первыми поздоровались.
Среди гвардейцев был и тот рыжеволосый парень, который пытался помочь нам с зарядником, Наджаф. Он пожал мне руку и что-то спросил, явно, решилась эта проблема или нет. Я покачал головой и предоставил Хабибу дать дальнейшие объяснения.
Посреди здания шел коридор с комнатами влево и вправо. Поскольку двери в них были закрыты, а света не было, мы оказались в полутьме. Только впереди был освещенный участок. Туда мы и направились. Это был небольшой холл, освещавшийся окнами слева. Асим, сидевший в кресле, вскочил и, улыбаясь, подошел к нам.
— Все идет по плану! — он посмотрел на часы. Было без двадцати два. — Пойдемте, я покажу вам помещение. Вы уже можете ставить камеру.
— Асим! — я задержал его руку в своей. — Давай ваши ребята здесь проверят нашу аппаратуру и нас самих, чтобы потом все работали спокойно!
Он даже не понял сразу.
— Нет-нет, все нормально! — заулыбался он, когда сообразил.
— И все же, Асим! Это нормальная процедура! Телохранители будут уверены, что у нас нет ничего лишнего, и не будут нервничать, когда во время интервью оператор полезет в сумку за новой кассетой или чем-то еще.
— Да говорю тебе, ничего не надо! А телохранителей во время съемки не будет. С вашей стороны кто будет?
Я посмотрел на Димыча. Строго говоря, в его присутствии необходимости не было. Но я не мог лишить его возможности встретиться с бывшим легендарным врагом.
— Все мы, втроем!
— Переводить будет Фарук, — Асим повернулся к Хабибу и что-то сказал ему. Тот кивнул и пошел к выходу. — Кстати, вот он идет!
Действительно, к нам по коридору энергичной походкой направлялся силуэт.
— Говорят, вы утром были на передовой? — произнес он голосом Фарука, прежде чем его черты проявились на свету.
Фарук был, как обычно, в радостном возбуждении. Вот счастливый темперамент, для таких людей все благо!
— Что же не постреляли? Хорошо было бы для репортажа!
Откуда он успел все это узнать? Хабиб едва ли сказал два слова у входа телохранителям, и, может, сейчас два слова, когда они пересеклись с Фаруком в коридоре. Возможно ли, что за нами следит еще кто-то, благодаря кому контрразведке известен каждый наш шаг?
— Рамадан! — ответил я. — Вот закончится послезавтра, тогда и постреляем, и чай днем будем пить!
— Чай и сейчас можете попить! — Фарук заозирался. — Замерзли, наверное? Сейчас организуем.
— Нет-нет, перестань! — остановил я его. — Мы — не грудные дети, потерпим! Да и нам пора ставить аппаратуру.
— Ну, пошли тогда!
Мы подхватили сумки и направились вслед за Фаруком по коридору.
— А что касается конца рамадана, — продолжал он, — то вам завтра обязательно нужно вернуться в Душанбе. Вы же сделали свою работу? Интервью Масуда у вас будет, на передовой вы снимали, в казармах тоже, с талибами говорили. Главное, осликов сняли!
Фарук захохотал — эта прихоть режиссера казалась ему верхом экстравагантности. Однако он, похоже, знал, что у нас на кассетах, не хуже, чем мы сами.
— Фарук, я обязательно хотел бы снять пленного пакистанца. Никто ведь и не догадывается в России, что они воюют на стороне талибов!
— Да это мы организуем! Завтра у вас еще полдня будет, а потом полетите в Душанбе.
Мы вошли в просторную, как наша первая веранда, и светлую комнату. Только в ней было тепло — печек было две! В отличие от обычного афганского интерьера, здесь была и мебель: диван, несколько мягких кресел, письменный стол с инкрустированной разными породами дерева столешницей и несколько стульев с изогнутыми спинками. На стене висела карта Восточного полушария — с Афганистаном в центре мироздания, без Австралии и части Африки. Это был официальный зал для аудиенций.
Я боялся, что нам придется просить наших друзей запустить движок, но Илья придумал, как обойтись без света. Он развернул одно из кресел так, чтобы свет из одного окна падал на лицо сидящего, а из второго, слегка — на его затылок. Роль Масуда играл Димыч.
— Уверен, что света хватит? — спросил я.
— Уверен! Смотри сам!
Я посмотрел и, хотя и не очень-то понял, важно кивнул головой. Я не только вошел в роль журналиста и режиссера. Мы наснимали уже столько всего уникального, что я подумывал, как бы действительно показать это по телевидению. Когда еще сюда попадет съемочная группа?
Мы завозились — на часах было уже десять минут третьего. Но, похоже, Масуд и не собирался появляться здесь в назначенное время — у него работы хватало. Когда мы были готовы, Фарук просто сходил за ним.
Масуд был невысокого роста, худым, с правильным удлиненным лицом и тонкими пальцами художника. На нем был надетый на рубашку светло-зеленый свитерка голове — пакуль. Он поздоровался с каждым за руку и спросил, куда ему надо сесть.
Я повел его к креслу.
— Я знаю, что вы говорите по-французски, — на этом же языке сказал я. — На каком языке вы предпочли бы давать интервью? Можно и по-английски.
— Я предпочитаю персидский, — на очень приличном французском ответил Масуд. — Фарук будет переводить вам.
Это было правильным решением. Фактическому главе государства не пристало говорить на ломаном языке или с акцентом.
Я показал Масуду его кресло. Он посмотрел, что будет сзади, и увидел, что это — карта Афганистана. И опять мысль его работала в правильном направлении.
— Наверное, мне тогда лучше будет что-нибудь накинуть сверху.
Он что-то сказал Фаруку, и тот быстро вышел. Он вернулся с чапаном тонкого сукна, который Масуд накинул на плечи. С ним в комнату вошел тоже невысокий мужчина лет тридцати пяти с коротко постриженной черной бородкой. Фарук представил его: это был доктор Абдулла. Тот не задержался: он что-то спросил у Масуда и, получив ответ, вышел, прощально махнув нам рукой. Мы начали работать.
Масуд был интровертом. Странный психологический тип для военачальника — а он командовал армией, и политика — а он уже двадцать пять лет действовал в оппозиции правительству. Он воевал сначала с принцем Даудом, потом с первыми коммунистическими правителями Афганистана, Тараки и Амином, потом — десять лет — с советскими войсками, потом с Наджибуллой, после недолгого мира — со своими бывшими союзниками, а последние годы — против талибов. И при этом он говорил тихо, бесцветно, глядя в пол и лишь изредка поднимая глаза на собеседника.
Я знаю интровертов — я сам такой. Они могут открыться ничуть не меньше, чем экстраверты. Им важно почувствовать, что они могут довериться. И постепенно это произошло. Я расспрашивал Масуда о русских, которые были его преподавателями в Кабульском политехническом институте, и тех, которые потом выжигали напалмом деревни в Панджшерском ущелье. О тех, кто договаривался с ним о перемирии, и тех, кто это перемирие нарушал коварным ночным ракетным ударом. О русских, которые пытались его убить, и тех, которые сегодня были его главной поддержкой в мире.
Теперь взгляд его уже не прятался за веки. Пока Фарук переводил мне, что он сказал, Масуд смотрел прямо мне в глаза, ловя мои реакции. И когда я задавал ему следующий вопрос, по-французски, он воспринимал его не только ушами: его взгляд с мягкой, деликатной любознательностью интеллектуала постоянно переходил с моих губ на глаза и обратно. И, когда он говорил сам, по-прежнему тихо, но уже с желанием быть не только услышанным, но и понятым, его глаза горели светом, который я хорошо знал. Жизнь чаще сталкивала меня с ловкачами и проходимцами, но идеалисты мне встречались тоже.
Почему я решил описать все это? Я уже говорил о магии общения, с которой мне в очередной раз пришлось столкнуться две недели назад в Москве. Я не знал тогда, что взгляды людей, которых я больше не увижу, заставят меня сделать то, чего я не делал никогда в жизни.
3. Похищение группы
Мы проговорили с Масудом на час дольше, чем предполагалось, — в моей сумке было четыре отснятые кассеты по полчаса каждая. Мы бы проговорили и больше, но в комнату тихонько вошел доктор Абдулла и сказал по-английски, что Масуда ждут.
