Иван Цацулин - Опасные тропы
Пал прохладный осенний вечер. Аня отдыхала на веранде. Зинаида Савельевна сказала ей:
— Переоделась бы, Виталий скоро придет.
Аня молча встала и не спеша направилась к себе. Степанида с помощью своего всегдашнего помощника Пашки-инвалида занималась уборкой. Неожиданно в сопровождении Сени Михеева пришла Дуся.
— Здравствуйте, тетушка, — пропела она от двери. — Можно?
— Что уж, раз пришла, проходи, — заворчала старуха. — Што стряслось?
Дуся положила на стол сумочку, сверток газет, обратилась к Михееву:
— Семен Сидорович, вы меня за углом подождите.
— Пошто гоняешь Сидорыча? — сердито заметила Сте-панида. — Пусть бы тут побыл.
— Что вы, тетушка, как можно, — Дуся вскинула вверх густо накрашенные ресницы. — Это же меня компрометирует! Бог знает чего могут подумать. Нынче девушки какие-то развязные, вульгарные… Фу!.. Не могу же и я такой быть!
А Степанида не унималась:
— И все-то ты с газетами… Глаза потеряешь, а всего не узнаешь, милая.
— Как же без газет? Разве можно… Надо быть в курсе, ни одного дня не пропускаю — читаю. Будущему мужу за меня краснеть не придется.
— Опять ты о нем, о Шаврове! — рассердилась Степанида. — Эх-ма, неугомонная! А што — никак отпустили Сидорыча из тюрьмы-то?
— Отпустили, — подтвердила Дуся.
— И я думала — ну какой же он убивец! — запоздало удивлялась старуха.
Дуся зло сказала:
— Подписку о невыезде взяли, следствие еще будут вести. Нашлись подлецы — ревность ему приписали… Только ничего у них не выйдет, у меня свидетель есть, что Сеня тут ни при чем.
— Вот и хорошо, — согласилась тетка. — Ну, сказывай, што у тебя приключилось?
— Палец вот разболелся, работать мешает, а у тебя травы разные… Можешь вылечить?
Степанида заважничала:
— Я все могу, потому с докторами была запросто, как вот с тобой. К завтраму настой приготовлю, зараз боль снимет. Ох уж ты мне, стрекоза перламутровая.
Дуся неожиданно засмущалась, спросило тихо:
— Ты мне скажи, правда или нет, будто ваша Аня от Шаврова не отходит? Часто она у него в больнице бывает?
Степанида многозначительно поджала губы:
— Раз на раз не приходится.
— Дипломатию разводить начала, — с досадой сказала Дуся. — Я и сама давно чувствовала: споется с ней Шавров. Так, значит, и есть.
Степанида примирительно заметила:
— Пора бы тебе определяться по-серьезному, годы-то не назад, а вперед идут. — Осматривая Дусю, Степанида продолжала свое: — Ишь ты, завсегда разряженная, платье-то крымдышиновое… Ну, ступай, ступай, а то скоро сам пожалует, оголодал небось.
— Заждался, Евдокия Александровна, — послышался с улицы голос Михеева.
— Иду, иду, — девушка чмокнула Степаниду в щеку и выпорхнула с веранды.
Старуха проводила ее взглядом, подошла к двери, вздохнула, по привычке посмотрела на небо, прислушалась к переливам девичьих голосов неподалеку.
— Распелись — к дождю, не иначе.
Пришел Ельшин. Поднимаясь на веранду, осведомился иронически:
— Чего это ты на луну уставилась?
— Месяц, батюшка, великое дело. Я, может, всю жизнь по месяцу определяю.
— Скажите пожалуйста! — рассмеялся Ельшин. — Аня не приходила?
— Давно дома. Позвать, что ли?
— Не надо пока… — Ельшин помялся. — Степанида, поищи-ка там, в шкафчике, чего-нибудь… — щелкнул себя по шее, — и закусить.
— Выпить захотелось? Да ты и так, кажись, того…
— Ничего и не «того», так, пустяки, — рюмку пропустил. Тащи, тащи, нездоровится мне.
— Погоди минутку, — Степанида вышла, следом за ней потянулся и Пашка-инвалид. Вскоре она появилась:
— Вот тебе и горючее, Виталий Ефремыч, — Степанида поставила на стол водку, сказала понимающе: — Убиваешься? А тово не поймешь — молодость без любви — ни, ни, не бывает. А при любви — и горести, это уж обязательно!
Принимаясь за бутылку, Ельшин обратил внимание на Пашку, тот лопотал что-то бессвязное.
— Что-то твой… несмышленыш разволновался так?
— Это он радуется.
— Чему?
— Да, вишь ты, Сеньку из тюрьмы выпустили, как он есть в эфтом деле не замешанный, — словоохотливо сообщила старуха.
Ельшин перестал жевать бутерброд, спросил настороженно:
— Кто сказал?
— Да сам он у меня был, вместе с Дусей… Так и так, говорит… Под расписку, што ль, отпустили.
— И давно они были здесь?
— Да как тебе прийти — минут за десять, не боле. Веселые такие!..
— Гм. Веселые… Это, конечно, хорошо, что веселые. Ну, я пойду, мне что-то шибко нездоровится. За водку спасибо.
Ельшин бросил на тарелку кусок недоеденной колбасы и ушел. Пашка-инвалид продолжал лопотать, пускал слюни — его распирали переживания.
— Виталий, что ли, был? — поинтересовалась Зинаида Савельевна, появившаяся на веранде.
— Кто ж еще? Он. Убивается, мучается ужасть как! — затараторила Степанида. — Заболел даже мужик.
— С чего же это он так?
— Известно, от любви. И чего это со свадьбой-то не слыхать, а?
— Я в их дела не вмешиваюсь, — махнула рукой Зинаида Савельевна.
— И до чего же может довести человека любовь, будто от малярии какой почернеет, похудеет, — бормотала старуха. — Эх-ма, Виталий непутевый, — захватила тряпку и исчезла.
Хозяйка осуждающе посмотрела на нее.
Появилась принаряженная Аня. И в то же самое время на пороге показался полковник Соколов. По виду — дачник: на руке — пыльник, в руке книга.
Здороваясь, Соколов осведомился:
— Василия Фомича еще нет?
— Перестройка промышленности, перестройка завода — три дня из цехов не выходит, — недовольно сказала Зинаида Савельевна.
— Постепенно наладится, — успокоил ее Соколов.
— Проголодались, поди, Иван Иванович, после прогулок-то? — забеспокоилась хозяйка. Не слушая возражений, вышла распорядиться.
Соколов подошел к Ане.
— Как Шавров?
Девушка вскинула на него счастливое лицо.
— Через несколько дней выпишется из больницы.
Взяв девушку под руку, Соколов прошел с ней в отведенную ему комнату, повесил пыльник на гвоздик, заговорил с уважением:
— Крепкий мужик — инженер Шавров, другой на его месте, пожалуй, так легко не отделался бы. И чудесной души, говорят, человек. Правильно это, а? Откровенно скажи, мы с тобой, Аня, друзья… Не только от своего имени спрашиваю. Шелест вот в письме тоже твоей судьбой интересуется… Ну, говори.
Аня шепнула сквозь слезы:
— Не знаю… не знаю я.
Соколов облегченно вздохнул:
— Зато теперь я знаю… — погладил девушку по голове. — Вот теперь я спокоен за тебя.
Аня нежно произнесла:
— Алексей… Я во всем, во всем помогу ему! Он такой…
Полковник осторожно перебил:
— А как же Виталий?
Девушка тихо ответила:
— Н-не знаю, дядя Ваня, не могу же двоих любить!
— И незачем, — улыбнулся полковник Соколов. — Выбор твой одобряю. Ну а Алексей… он как к тебе относится?
Аня вытирала полные слез глаза.
— Не знаю, ничего он мне не говорил.
— А мне вот сказал… Боится, в годах, говорит, разница.
— Так и сказал? Не может быть! — вспыхнула Аня.
— Что же, я врать буду? Факт, так и сказал.
— А вы?
— Я, что же. Неудобно как-то малознакомому человеку сказать, что он чудак, но, между нами, я ему намекнул, пусть обижается, если хочет.
Аня шагнула к полковнику Соколову, прильнула к плечу.
— Вот и чудесно, — поддержал ее Соколов. — Не плачь, все утрясется, и, наверное, раньше, чем окончится мой отпуск, так что у меня имеется шанс погулять на твоей свадьбе. Да, давно хочу спросить тебя — ты Виталия с детских лет помнишь?
— Очень смутно.
— И до приезда сюда никогда с ним не встречалась?
— Ни разу.
— Ну а фото его тех времен у тебя есть?
— Групповое.
— Изменился Виталий с тех пор?
— По тому фото судить трудно, да и его там еле видно в третьем ряду.
Соколов переменил тему разговора.
— Ты, кажется, собиралась стать женой Виталия…
— Нет, — Аня смутилась, говорила с трудом. — Я его не любила, он объяснялся, настаивал, рассказывал о боевом прошлом наших отцов, о большой дружбе наших семей тогда, до войны…
— Понимаю… — задумчиво произнес полковник, — психическая атака.
— Мне казалось, да и сейчас кажется, что Виталий любит меня, и я почти согласилась выйти за него. Выйти… — она на мгновение умолкла, подняла на него глаза. — А потом я поняла, что люблю Алексея Шаврова, — продолжала Аня, — и вот не знаю, что делать. Мне стыдно смотреть Виталию в глаза, — она поправила стоявшую на столе фотокарточку Ельшина.
— Ты перепутала фото. Здесь должна быть другая карточка, — тихо сказал Соколов и протянул ей снимок.
— Кто это? — удивилась Аня.
