Юлиан Семенов - Неотвратимое возмездие (сборник)
Пришлось приложить немало усилий, чтобы доказать, что проводить процесс в Ташкенте политически нецелесообразно. Со мной вполне согласился член РВС фронта П. И. Баранов, при активной поддержке которого удалось убедить тогдашнее Туркестанское правительство в необходимости слушать дело или в Андижане, или в городе Ош. Остановились на Оше. Следствие было закончено лишь в конце августа.
19 сентября 1922 года Полевая выездная сессия военного трибунала Туркестанского фронта вместе с обвиняемыми специальным поездом выехала в Фергану. Район железной дороги, станция Карасу и город Ош были объявлены на военном положении. Ходили упорные слухи, будто бы зять Муэтдина — Нурмат Мин Баши, действовавший в окрестностях Оша, вошел в соглашение с Исламкулом, Карабаем и другими басмачами и убедил их в том, что надо отбить Муэтдина в пути или во время самого процесса. До станции Карасу сессию сопровождал бронепоезд, а затем для охраны сессии и обвиняемых был сконцентрирован кавалерийский полк под командованием Я. Д. Чанышева и броневик для перевозки басмачей до Оша.
В распоряжение трибунала были выделены взвод курсантов ГПУ и взвод курсантов Военной школы имени Ленина. Персональная ответственность за охрану Муэтдина возлагалась на начальника отдела по борьбе с бандитизмом Леонова, который в пути следования поместил всех 14 обвиняемых в бронированный вагон и сам находился вместе с ними.
Все эти предосторожности диктовались тем, что с басмачеством еще не было покончено. Поэтому процесс необходимо было сделать гласным и открытым для населения всей Ферганы, чтобы окончательно оттолкнуть колеблющиеся элементы от поддержки басмачества. В город Ош на процесс прибыло 1500 человек бедноты из всех пострадавших от басмачей районов области.
Вопрос о начале слушания дела осложнился тем, что назначенные Москвой по представлению ТуркЦИКа члены суда из представителей местного населения к сроку не прибыли. Ферганские адвокаты, кроме того, под всякими предлогами пытались уклониться от поездки в Ош, предлагая в качестве защитников довольно подозрительных местных «ходатаев» по делам.
На процесс прибыли члены Туркестанского ЦИКа тов. А. Кадыров и Н. Рустемов, о назначении которых в состав суда я срочно дал телеграмму в Москву.
В 15 часов 21 сентября на площади Хазратабал рядом с мечетью, у подножия горы Солейман Тахта, открылось судебное заседание. Государственным обвинителем выступал ответственный секретарь ЦК Коммунистической партии Туркестана тов. Н. Тюрякулов, защитником был выдвинут тов. Гумеров,
Свидетелей было вызвано около 150 человек. В первый же день процесса вся обширная площадь Хазратабал сплошь была покрыта народом. Великолепно дисциплинированная охрана исключала возможность побега или беспорядков.
Суду были преданы: Муэтдин Усман Алиев, его начальник штаба Янги-бай Бабашбаев, начальники отрядов Саиб Кари Тюрякулов, мулла Тока Алиев, Исхак Нисанбаев, палач банды Камчи Темирбаев, басмачи из личной охраны Умурзак Широходжаев, Сатыбай Матназаров и четверо других, лично приближенных к Муэтдину басмачей.
Всем им были предъявлены обвинения по статьям 58, 76 и 142 УК РСФСР.
Тяжелые картины прошли перед судом и народом во время шестидневного разбора дела.
Выжженные кишлаки, изуродованные дехкане, изнасилованные девушки, разодранные на части младенцы. Гул негодования сопровождал каждое показание свидетелей. По личной инициативе являлись делегации из самых отдаленных уголков Ферганы, чтобы развернуть перед судом страшную картину басмаческого владычества.
И на каждое показание свидетелей Муэтдин упорно и резко отвечает: «Ложь... Неправда...» Того лошадь задавила, тот сам себя убил, этот погиб в бою, а тот умер от водки и т. д., и лишь изредка бросает отрывисто: «Да, этих двух казнил я».
— Как казнил? — спрашивает суд.
— Я отдал приказ, но, как казнили, не знаю, — отвечает уклончиво Муэтдин.
На четвертый день на процессе присутствовало около 3000 жителей.
Один из свидетелей мулла Мухамед Умаров рассказывал о потрясающих картинах пыток и убийств, учиненных Муэтдином: «Я сам уцелел лишь потому, что Муэтдин не рискнул меня убить: меня как духовника уважало население».
Подтверждая показания о массовых зверствах Муэтдина, на вопрос суда: «А как же шариат?» — седобородый мулла закричал: «Он никакого шариата не признавал. Его шариат — грабежи и убийства».
В заключение Умаров заявил суду, что его уполномочило население трех Гаукатов сказать, «что, если хотя бы один из этих преступников будет освобожден, мы все бросим свои родные места и уйдем в горы или в Мекку».
Совершенно неожиданно мулла Умаров обращается к народу, и тысячная толпа опускается на колени и начинает молиться. Я не знал, как мне реагировать на все это. Член суда товарищ Рустемов объяснил мне, что они возносят аллаху мольбу за праведный суд, укрепление Советской власти и справедливое возмездие Муэтдину и его сообщникам.
Пришлось прервать заседание суда, пока молитва не закончилась.
Нашей охране неоднократно приходилось оттаскивать от обвиняемых бросавшихся на них свидетелей, намеревавшихся лично отомстить за погибших родственников.
А Муэтдин угрюмо молчал, изредка покусывая губы.
Дважды кто-то поднимал ложную тревогу о приближении басмачей. Выдержка суда и воинских частей предотвратила панику. Процесс продолжался.
Речь товарища Тюрякулова, требовавшего расстрела бандитов, сопровождалась сплошным гулом одобрения.
Совершенно неожиданно разыгрался инцидент с защитником Гумеровым. Когда он перечислил обстоятельства, смягчающие вину подсудимых, и предложил заменить расстрел лишением свободы, дикие крики взорвали площадь. Оказалось, что это были угрозы по адресу Гумерова, которого заподозрили в сочувствии басмачам.
Пришлось адвокату объяснять, что речь защитника ни к чему не обязывает суд, но что Советская власть такая справедливая власть, что даже таких закоренелых преступников, как Муэтдин, не оставляет без защиты.
26 сентября в 11 часов 30 минут дня суд вынес приговор. Муэтдин и 7 его сподвижников были приговорены к расстрелу.
И тут мы узнаем, что басмач Нурмат Минбаши с джигитами показался под самым Ошем. Полк должен был немедленно выступить для операций против Рахманкула и других басмачей. Создавалась определенная угроза попытки организовать побег. А между тем суд должен был ожидать утверждения приговора из Москвы. Как быть?
Выносим дополнительное постановление: военный трибунал в полном сознании революционной целесообразности и необходимости считает необходимым приговор привести в исполнение немедленно.
Даю предписание коменданту: отвести осужденных к подошве горы Солеймана и немедленно расстрелять, оцепив сначала прилегающий район.
Сам с составом суда иду на место расстрела. Но пока делались предварительные приготовления, прибежал перепуганный Леонов. Он сообщил, что тысячная толпа прорвала воинские цепи и пытается учинить самосуд над осужденными. Кое-как удалось оттеснить напиравшую толпу. Выбиться из сплошного окружения не было никакой возможности. Во избежание паники и других последствий пришлось действовать решительно. Даю знак начальнику конвоя.
Резкая команда: «По бандитам и врагам революции, взвод, — пли!»
Два залпа — и с Муэтдином и его подручными покончено.
Толпа бросилась к яме и стала закидывать ее заранее заготовленными отбросами и нечистотами. Вся накопившаяся ненависть исстрадавшегося населения и злоба к бандитам вылилась в этом порыве.
И долго в моих ушах стоял оглушительный рев толпы: «Сдохни! Сдохни!» — в ответ на последнюю просьбу осужденных принять от них разломленные куски хлеба как символ прощения за все обиды.
До позднего вечера раздавались в городе звуки восточных оркестров. Через два дня я был в поселке Куршаб и в городе Узгене. И здесь все население стихийно и единодушно праздновало конец Муэтдина.
Через два месяца, с 27 ноября по 2 декабря, на базаре туземной части города Коканда с Полевой сессией трибунала я слушал дело узбекского главнокомандующего басмаческими бандами Рахманкула и его штаба. Процесс однородный с. муэтдиновским, и преступления равноценны.
Узбекское население требовало беспощадной расправы с насильниками, точно так же, как население Оша требовало расправы с Муэтдином. 11 человек басмачей было расстреляно в день вынесения приговора.
Третий вожак басмачей — Эмир Ляшкар Баши (Ислам-Кули) был расстрелян по приговору военного трибунала фронта уже после моего отъезда из Туркестана в 1923 году.
Полковник юстиции
Е. САМОЙЛОВ
От белой гвардии — к фашизму
17 января 1947 года в газете «Правда» было напечатано сообщение:
