Лен Дейтон - В Париже дорого умирать
— Позовите сюда Луазо, — велел я.
Люди Луазо рассыпались по всему дому, простукивая панели и пытаясь найти потайные комнаты. Никаких следов документов или пленок. На первый взгляд казалось, что тут вообще нет никаких секретов, только вот сам дом был сплошной загадкой: странные камеры с жуткими пыточными инструментами, комнаты, сделанные как копия роскошного салона «роллс-ройса», всевозможные странные приспособления для половых актов, даже кровати специфические.
«Глазки» и внутренняя телевизионная сеть предназначались лично для месье Датта и его «научных методов». Мне было интересно, сколько же специфических пленок он собрал и куда утащил, поскольку самого месье Датта нигде видно не было. Луазо грязно выругался.
— Наверняка кто-то предупредил дражайшего месье Датта о нашем приходе! — бушевал он.
Луазо пробыл в доме уже минут десять, когда вдруг откуда-то с третьего этажа громко и настойчиво принялся звать своего помощника. Мы поднялись наверх и увидели, что Луазо склонился к металлической штуковине, похожей на египетскую мумию. Приспособление по форме и размеру грубо напоминало человеческое тело. Луазо натянул хлопковые перчатки и осторожно ощупывал объект.
— Дай-ка диаграмму Казинс, — приказал он помощнику.
Тот откуда-то извлек лист бумаги, оказавшийся патологоанатомической диаграммой, где были красным указаны раны на теле Энни Казинс, с подписанным аккуратным почерком указанием длины и глубины каждого пореза.
Луазо открыл металлическую конструкцию.
— Оно самое, — сказал он. — Так я и думал.
Внутри конструкции, достаточно широкой, чтобы вместить человека, из стенок торчали лезвия ножей точно в тех местах, что и раны на диаграмме. Луазо принялся раздавать приказы, и комната вдруг оказалась битком набита людьми с сантиметрами, белой пудрой и фотокамерами. Луазо отступил в сторону, чтобы не путаться под ногами.
— По-моему, это называется «железная дева», — сказал он. — Читал о них в каких-то школьных журналах.
— Что могло заставить ее залезть в эту чертову штуку? — спросил я.
— Вы наивны, — хмыкнул Луазо. — Когда я был еще молодым полицейским, у нас было так много случаев поножовщины со смертельным исходом в борделях, что пришлось ставить по полицейскому в дверях каждого публичного дома. Каждого посетителя обыскивали, любое найденное оружие отбирали, помечали мелом и возвращали на выходе. Я гарантирую, что никто не мог пройти мимо копа, и тем не менее девушек продолжали резать, иногда насмерть.
— Как такое могло быть?
— Девушки — проститутки — сами тайком проносили ножи. Вы никогда не поймете женщин.
— Не пойму, — кивнул я.
— Я тоже, — ответил Луазо.
Глава 21
Суббота выдалась солнечной, свет искрился и сиял, как бывает только на полотнах импрессионистов и в Париже. Бульвар был весь залит солнцем, и пахло свежим хлебом и темным табаком. Даже Луазо улыбался. Он галопом взлетел по ступенькам к моей комнате в 8.30 утра. Я удивился: доселе он не удостаивал меня визитом. Ну, во всяком случае, когда я был дома.
— Не надо стучать. Входите.
По радио одна из пиратских станций транслировала классическую музыку. Я выключил звук.
— Извините, — сказал Луазо.
— Полицейский везде как дома в этой стране, — хмыкнул я.
— Не злитесь. Я ж не знал, что вы будете в шелковом халате кормить канарейку. Прямо в стиле Ноэла Коуарда. Если я опишу эту сценку, как типично английскую, меня обвинят в преувеличении. Вы разговаривали с канарейкой, — изрек Луазо. — Вы действительно с ней разговаривали!
— Проверяю свои шуточки на Джо, — ответил я. — Но можете не разводить церемоний, приступайте к потрошению комнаты. Что ищете на сей раз?
— Я уже извинился. Что еще я могу сделать?
— Можете покинуть мое обшарпанное, но очень дорогое жилище и держаться от меня подальше. А еще можете прекратить совать свой толстый палец в мой запас кофейных бобов.
— А я надеялся, вы меня кофе угостите. Он у вас легкой обжарки, такого во Франции практически не найдешь.
— У меня много всякого-разного, чего во Франции практически не найдешь.
— К примеру, возможность сказать полицейскому «проваливай»?
— Типа того.
— Ну, в таком разе не прибегайте к ней, пока мы с вами не выпьем кофе, даже если мне придется купить его внизу.
— Ух ты! Теперь я точно знаю, что вам что-то до зарезу надо. Только когда копу что-то от тебя нужно, он согласится заплатить за чашку кофе.
— Нынче утром у меня хорошие новости.
— Восстанавливают публичную казнь?
— Наоборот. — Луазо не отреагировал на мою подначку. — Произошла небольшая стычка среди моего руководства, и на данный момент друзья Датта проиграли. Мне дано разрешение найти Датта и его коллекцию пленок любым угодным мне способом.
— И когда выдвигается бронетанковая колонна? Каков план? Вертолеты и огнеметы вперед, и кто загорится ярче всех, тот и есть носитель жестянок с пленками?
— Вы слишком сурового мнения о французской полиции. Полагаете, мы бы могли работать, как ваши «бобби» в остроконечных шлемах и с деревянными палочками в руках? Позвольте вам сообщить, мой друг, что мы б тогда не продержались и двух минут. Я отлично помню банды, орудовавшие в моем детстве. Отец был полицейским. А лучше всего я помню Корсику. Там были настоящие бандиты: организованные, вооруженные, и они практически контролировали весь остров. Они безнаказанно убивали жандармов. Убивали полицейских и открыто хвастались этим в барах. И в конечном итоге нам пришлось действовать жестко: отправили туда несколько отрядов Республиканской гвардии и устроили небольшую заварушку. Может, это и жестоко, но другого способа не было. На кону стояли доходы со всех парижских борделей. Они дрались и использовали все мыслимые и немыслимые грязные трюки. Это была настоящая война.
— Но вы выиграли войну.
— Это была последняя война, которую мы выиграли, — с горечью сказал Луазо. — С тех пор мы воевали в Ливане, Сирии, Индокитае, Мадагаскаре, Тунисе, Марокко, Суэце и Алжире. Да, война на Корсике была последней, где мы победили.
— Ладно. Это ваши проблемы. Я-то каким боком в ваших планах?
— Как я уже говорил, вы чужак, и никто не примет вас за полицейского, вы отлично говорите по-французски и можете о себе позаботиться. Но самое главное — вы не из тех людей, которые начнут рассказывать, от кого получают инструкции. Будете молчать даже под давлением.
— Звучит так, будто вы полагаете, что Датт может еще лягнуть разок-другой.
— Такие, как он, умудряются лягнуть разок-другой, даже если болтаются на веревке с петлей на шее. Я никогда не был склонен недооценивать людей, с которыми имею дело, потому что обычно, оказавшись зажатыми в угол, они становятся убийцами. И если я вдруг об этом забуду, это один из моих парней рискует словить пулю в лоб, не я. Так что я очень бдителен, из чего плавно вытекает, что у меня в подчинении умелая, надежная, верная команда.
— Ладно, — сказал я. — Допустим, найду я Датта. Дальше что?
— Мы не может допустить повторения прошлого фиаско. И теперь Датт будет готов еще лучше. Я хочу получить все его записи. Я хочу их получить, потому что они — постоянная угроза для очень многих людей, включая людей в правительстве моей страны. Я хочу эти пленки, потому что ненавижу шантаж и ненавижу шантажистов. Они — худшие представители криминального дна.
— Но пока ведь никакого шантажа не было, верно?
— Я не собираюсь дожидаться, пока свершится очевидное. Я хочу, чтобы все это барахло было уничтожено. Я не хочу услышать о том, что оно было уничтожено. Я хочу уничтожить это собственноручно.
— А предположим, я не хочу быть в этом замешанным?
Луазо выставил ладонь.
— Первое, — загнул он палец. — Вы уже замешаны. Второе. — Он загнул следующий. — Вы работаете на некий британский правительственный департамент, насколько я понимаю. И они там очень рассердятся, если вы упустите шанс получить выгоду от этого дела.
Полагаю, я не совладал с лицом.
— Ой, да это моя работа — знать подобное, — отмахнулся Луазо. — Третье. Мария решила, что вам можно верить, а я, несмотря на то что она иногда садится в лужу, склонен верить ее суждениям. В конце концов, она сотрудник Сюрте.
Луазо загнул четвертый палец, но ничего не сказал. Просто улыбнулся. У многих улыбка или смех — признак смущения, молчаливое желание снизить напряжение. Улыбка Луазо была спокойной и уверенной.
— Ждете, что я начну вам угрожать всякой всячиной, если вы откажетесь мне помогать? — Он пожал плечами и снова улыбнулся. — Тогда вы сможете обернуть мои слова насчет шантажа против меня же и преспокойно откажете в помощи. Но я не стану угрожать. Вы можете поступать так, как сочтете нужным. Я очень мирный парень.
