Виктор Михайлов - Бумеранг не возвращается
— Пат, у тебя что-то случилось, и ты от меня это скрываешь! — сказала она, глядя пытливо в его глаза.
— Нет, у меня все в порядке. Дай мне этот негатив, я закажу отпечатки, — сказал Роггльс и, свернув в ролик пленку, сунул ее в карман. — Ты согрелась?
— Вполне. — Машенька соскочила с кресла и размялась после неудобного сидения.
Роггльс принес лыжи с жестким креплением и подготовил их. Машенька сняла шубку, повернув Патрика спиной к себе, надела лыжные брюки, поверх блузки толстый верблюжьего пуха свитер и выбежала с лыжами на крыльцо. В этом спортивном костюме она казалась меньше и по-мальчишески угловатой.
Они шли просекой, затем лесом и вышли к Серебрянке. В летнюю пору, поросшая осокой, Серебрянка и впрямь точно серебряная лента вилась между крутых, обрывистых берегов. Зимою, в воскресный день, сюда стекались лыжники. На берегах Серебрянки было достаточно естественных препятствий для того, чтобы любители слалома[11] могли совершенствовать свою технику.
Под лучами солнца мгла поредела. Мороз слабел. Поднимался ветер. Дышалось легко, и чистый воздух пьянил, словно молодое вино.
Машенька с трудом поспевала за Патриком. Вот она увидела его черный пуловер с вышитой на спине белой яхтой — это был девиз его клуба, — затем Патрик мелькнул среди елок на крутом берегу, что-то крикнул, прыгнул вниз, и Маша потеряла его из вида.
Когда она подошла ближе к обрыву и посмотрела вниз, Патрик уже был далеко. Вздымая облака снежной пыли на крутых поворотах, он быстро спустился на лед, почти не делая никаких усилий, силой разбега вырвался на противоположный пологий склон Серебрянки и, повернув назад, стал быстро приближаться, идя по берегу энергичным, легким шагом. Сложив ладони рупором и дразня ее, он крикнул с противоположного берега:
— Трусишка! Маша, трусишка! Трусишка!!
Слова Патрика хлестнули ее, точно плетью. Упрямо сжав зубы, со слезами обиды на глазах, Маша подошла к самому краю обрыва и, преследуемая криками Патрика, решительно ринулась вниз.
В ушах ее засвистел и завыл ветер. Мелкая снежная пыль резала лицо. Навстречу с головокружительной быстротой ринулись елки, кряжистые сосны и корневища. От стремительного спуска захватывало дух, и в то же время Машенька была полна чувства радости. С нескрываемым торжеством она взглянула на противоположный берег, туда, где стоял, наблюдая за ней, Патрик, но в это мгновение прямо перед ней, неотвратимо близко, оказалась сосна… Маша сделала резкое движение влево, инстинктивно пригнулась в сторону поворота и, потеряв равновесие, упала, зарывшись в снег… Когда прошло первое ощущение испуга и Машенька открыла глаза, Патрик был около нее. Сделав попытку подняться, Машенька почувствовала резкую боль в щиколотке левой ноги. Пытаясь улыбнуться, она сказала:
— Пат, у меня что-то с ногой… Очень больно…
Роггльс снял с ее ног лыжи и помог подняться.
Боль была нестерпимой и, как Машенька ни пыталась овладеть собой, не удержалась и расплакалась. Сбросив лыжи, Роггльс взял ее на руки и стал подниматься наверх.
Нога очень болела, но чувство обиды было сильней. Машенька как бы видела себя со стороны на руках Патрика, беспомощную и смешную в мальчишеском наряде, и сознание этого делало ее положение невыносимо тяжелым и глупым.
Лыжи пришлось зарыть в снег. По дороге на дчу Патрик часто отдыхал. Несмотря на его вежливую улыбку, Машенька это отлично видела, он был обозлен неудаче.
Добрались они не скоро. Дрова в печке прогорели, но в комнате было тепло. Уложив Машеньку на диван, Патрик снял с нее ботинок и шерстяной носок. У щиколотки была небольшая опухоль. Прощупав ногу, Патрик сказал:
— Растяжение связки. Я тебе туго забинтую ногу, и ты сможешь двигаться.
Когда Патрик бинтовал ей ногу, боль стала совсем нестерпимой. Как Машенька ни крепилась, но, увидев на лице Патрика ироническую улыбку, против воли всплакнула опять.
— Со мной это случалось не раз. Это больно, я знаю, но еще никто не умирал от растяжения связки. — В голосе Роггльса Маша услышала покровительственные, откровенно-иронические интонации. — Ты много и часто говоришь о силе характера, — продолжал Патрик. — Где же эта сила? Ревешь, как капризное беби!
Маша отстранила Патрика, сама надела носок и с трудом натянула ботинок. Улыбаясь и украдкой наблюдая за ней, Патрик сел в кресло и открыл дверцу печи. От горячих углей, чуть подернутых пеплом, шла жаркая, сухая волна. Он налил себе рюмку коньяку и, выпив ее, сказал:
— Твое здоровье, Машенька! — Придя в более благодушное настроение, он добавил: — А случилось действительно нечто такое, что решительно меняет все наши планы. В один день две неприятности.
Маша с трудом добралась до кресла и села против Патрика.
— Я тебя, Пат, несколько раз спрашивала, и ты молчал.
— Да, молчал. Я не хотел испортить нашу прогулку.
— Что же случилось?
— Ты знаешь, в конце этого месяца у меня кончается паспорт. Вчера я пошел в посольство разговаривать по поводу тебя. Думаю, что возражений не будет. Вот заявление о предоставлении тебе визы, подпиши его. — Патрик вынул сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Маше.
— Пат, что случилось? — не глядя на заявление и все более тревожась, спросила Маша.
— Они не желают продлить паспорт. Сенатская комиссия требует моего немедленного возвращения на родину.
— Это первая неприятность, к которой мы с тобой, Пат, были подготовлены, а вторая? — овладев собой, спросила она.
— Вторая, это то, что произошло с тобой сегодня.
— Обо мне, Пат, не беспокойся, это пустяк.
— Нет, Машенька, это не пустяк! — перебил ее Роггльс. — Для меня это большая неприятность. Я переоценил твои возможности. Ты слабенькая девочка. У тебя глаза на мокром месте и совсем нет мужества, без которого не может прожить на моей родине ни один честный человек, если он желает остаться самим собой.
Маша почувствовала такую жестокую обиду, какой еще не знала никогда в жизни. Чтобы сдержать себя, она больно закусила губу.
— Ты говорила, — продолжал Роггльс, — что хочешь равной доли в том, что меня ожидает на родине. А меня ожидает не золотистый песок на пляже Альтаира, а жесткая тюремная койка. Не дансинги Марсонвиля, а неравная драка. Я буду бит и не раз, я это знаю, но если каждый кровоподтек будет утверждать новое слово правды, я все перенесу, чего бы мне это ни стоило. Ты намечтала себе много романтического бреда, это свойство юности. Но в том, что нас с тобой ожидает, — мало романтики. Ты так же, как и я, будешь нюхать хлорную известь тюремных уборных и вместе со мной, мечтая о чашке горячего кофе, давить насекомых где-нибудь в вонючих бараках Спикенбурга. И все это во имя того, чтобы сказать правду простому человеку моей страны, — он налил себе рюмку коньяка и, выпив ее залпом, раскрыл нож и занялся апельсином.
— Ты говоришь, Патрик, что я намечтала романтические бредни… Это неверно. Я умею трезво смотреть на вещи, отлично понимаю, что меня ждет на твоей родине, и сознательно иду на это. Плохо то, что ты утратил в меня веру.
— Я не утратил в тебя веру, но… усомнился в тебе…
— Это плохо. Ты должен верить в меня так, как я верю в тебя. Если бы ты дал мне поручение, сказав, что тебя будут истязать, быть может, убьют, но так нужно… Я бы пошла и, не задумываясь, выполнила все то, что ты от меня потребовал, потому что я верю в тебя, Патрик.
— Видишь ли, Машенька, — мягко сказал Роггльс, — я старше тебя на двенадцать лет, это налагает на меня большие обязательства. Прежде чем мы ступим с тобой на землю моих предков, я должен быть уверен в том, что ты приживешься на этой чужой для тебя земле, что тебя не сломит первый же ветер ненастья.
— Испытай меня, Патрик, испытай мое мужество. Ты увидишь, я крепкая. Я Крылова! Мы на ветру не гнемся. — Машенька сказала это так проникновенно, с такой силой убеждения, что Патрик невольно притянул ее к себе и торжественно, словно скрепляя клятву, поцеловал ее в лоб.
23
ГОСТЬ В НЕПОГОДУ
Уже вторую неделю, подменяя Теплова, живет в его доме капитан Ржанов. Спокойная, размеренная жизнь начинала злить его. Он клял на чем свет стоит Теплова и его рацию, но… «свой человек», как его называл в своем запросе Теплов, был добычей, ради которой стоило ждать и томиться. Ржанов отлично понимал, что Теплову и его рации еще предстояло сыграть немалую роль в далеко идущих планах полковника Кенигстона.
Никто из соседей Теплова в Заозерном поселке не знал об его аресте: Теплов выехал в длительную командировку, а в домике его поселился приехавший из Бреста родственник, необщительный, замкнутый человек.
За это время капитан перечитал всю скудную библиотеку Теплова, решил десятки шахматных задач, перерешал все кроссворды в найденных старых журналах и уже было совсем заскучал, как вдруг Эбергард Ценсер снова дал о себе знать. В краткой шифрованной телеграмме он сообщил «Теплову», что «свой человек» выехал на Урал.
