Олег Горяйнов - Дежурный по континенту
– Комиссар, за каким дьяволом тебе это нужно? – сказал он. – Ты, может, хороший парень, комиссар, честный и храбрый, но это не твой уровень, клянусь маньянским гимном. Ты, комиссар, мелкая полицейская сошка. Твой уровень – казённый кошт, да изредка тысчонка-другая от меня, благодетеля и отца родного…
‑ Уже не тысчонка, ‑ сказал комиссар и с проворностью игуаны сожрал какую-то розовую таблетку.
‑ Что? – переспросил Ольварра.
‑ Тысчонкой они от меня не отделаются.
‑ Кто?
‑ Norteamericаnos. Предлагаю взять вас в долю.
Ольварра вытаращил глаза.
‑ На нашем гербе изображен орёл, который разрывает змею, сидящую на кактусе, ‑ продолжал комиссар. – Эту аллюзию можно понимать по-разному. Часто оказывается так, что в роли змеи выступает цвет нации – предприимчивые и трудолюбивые люди, наживающие богатство своим горбом. А коварный и жестокий орёл – это террористы, вырывающие у них из глотки последний кусок. А кактус – это государство, представителем которого я в данный момент являюсь. Почему бы змее иногда не опереться о кактус и не дать отпор орлу?
Ольварра почесал над носом, потом вдруг рассмеялся и сказал:
– Ты мне начинаешь нравиться, комиссар. Поц ты, конечно. Но оборотистый. Возможно, мы с тобой и поиграем когда-нибудь в одной команде. Только не думай, что тебе будет позволено напирать на меня. Если ты решишь когда-нибудь, что ты – капитан команды, а я – третий запасной, я добавлю тебе еще один рот – под подбородком – и заставлю улыбаться обоими. Ну, спрашивай, что ты там жаждал узнать.
– Так что же, досточтимый Дон, хотели от вас террористы? – просил Посседа и неожиданно улыбнулся какой-то кривой улыбкой.
‑ Что хотели от меня террористы – это не твое собачье дело, комиссар.
‑ Тогда подскажите, как мне найти место, где прячутся эти террористы, ‑ сказал Посседа, продолжая улыбаться.
Пока только одним ртом из двух возможных.
Глава 14. Ещё один очевидец
Это было дьявольски опасно, и всё же Агата, то есть Габриэла, снова превратившаяся в Агату, облазила весь парк аттракционов из конца в конец. Она была одна-одинешенька на всём белом свете, и никому не могла поручить сделать это за себя. Мигель не убил её с одним условием: она должна была в самые кратчайшие сроки выяснить, что за товар обещал поставить покойник Октябрь дону Фелипе Ольварре взамен десяти миллионов долларов задатка. Агата ездила с Октябрём на переговоры, которые сорвались по её же вине, стало быть, кому же, как не ей поручить отыскать концы? Чтобы она сдуру не выкинула чего-нибудь, за ней издалека присматривал Хуан. Но чувства безопасности его присутствие в неё не вселяло: вмешиваться, случись чего, ему Мигель запретил. Он должен был только отзвониться, а выкарабкиваться из возможных неприятностей Агате предстояло самой.
Прошло три недели с того дня, как её рисованный портрет показали по всем телеканалам. Ни один профессионал, мало-мальски знакомый с правилами конспирации, её поступок бы не одобрил. Но надо же было откуда-то начинать. И она начала с Чапультепека.
Чтобы уменьшить вероятность быть узнанной, она оделась на этот раз в чёрное, как сельская замужняя маньянка, волосы и простреленное ухо прибрала под косынку, кобуру с револьвером прицепила на три дюйма выше левого колена с внутренней стороны бедра, в руки взяла молитвенник. Была вначале мысль позаимствовать где-нибудь детскую коляску и прикинуться мамашей. Мамаша гуляла бы своего младенца, а приближаясь к группам толкующих о чём-либо служащих, начинала бы ему гугукать и ворошить пелёнки. А под пелёнками – станковый пулемет, пошутила она несмешно. С одной стороны, на мать с младенцем вообще никто не обращает внимания, но с другой стороны… с другой стороны ей этого делать почему-то не захотелось.
Первый разговор, непосредственно касающийся её, она подслушала в кафе-павильоне, пустом по случаю буднего дня и утреннего времени. Два официанта вспоминали стрельбу трёхнедельной давности и эмоционально дискутировали с чёрным барменом по поводу того, какого несчастья великому Октябрю Гальвесу Морене понадобилось искать в их парке аттракционов. Один официант утверждал, что стреляла друг в друга русская мафия, а Октябрь здесь вовсе не при чём, он просто мимо проходил. Другой говорил, что norteamericanos, уничтожив своих террористов, наводнили своими оставшимися без дела войсками не только Ирак, но и Маньяну, и эти войска выдавили маньянских террористов из укромных местечек в горах, где те отсиживались. Вот и вынуждены несчастные террористы теперь бродить по городам, нарываясь на пули. Чёрный бармен всё это называл чушью, потому что после терактов в Нью-Йорке весь терроризм закончился – те, кто этим небожеским делом занимались, вернулись к мирной жизни, потому что правительство их негласно простило. Кроме Октября, которому мирная жизнь не полагалась. Вот он и поплатился за свою строптивость.
Ничуть не продвинувшись в сборе информации, Агата вышла из кафе и побрела по парку. Спустя пару часов она решила, что ошиблась в своем маскараде: никто к ней не клеился, принимая, как и следовало ожидать, за замужнюю даму из сельской местности. Более того, встречаясь с нею взглядом, попадавшиеся навстречу мужчины отводили глаза: не дай бог, где-нибудь под ближайшим кустом сидит ревнивый муж из крестьян с кулаками каждый весом в кинтал. Нет, пожалуй, в этом обличье она тут ни черта не нароет. Ладно, рискнём. Она зашла в женский туалет – переодеться в свои обычные джинсы и рубашку. Чёрные волосы все же спрятала под цветастой банданой.
В женском туалете уборщица клялась какой-то Амаранте, сидевшей в кабинке за фанерной дверью, что нехристи целились в инкассатора банка Credito de Mаñana, расположенного прямо за парком, того самого, которого потом по ошибке арестовали, а в diplomato ruso попали железной пулькой по чистой случайности. Амаранта кряхтела из-за фанерной дверки и, в свою очередь, клялась уборщице, что не только не ставит под сомнение слова собеседницы, но и сама своими глазами видела того самого сеньора с саквояжем, мелкой рысью улепётывающего через парк в сторону банка сразу после стрельбы и спрятавшегося там за стеклянными вращающимися дверями. Это уже было кое-что. Агата сунула руки под рукомойник и прислушалась.
Уборщица с некоторой ядовитостью и даже с некоторым торжеством попытала Амаранту, зачем сеньору с саквояжем было улепётывать через парк в сторону банка, если его в конце концов арестовали в устричном баре Хосе Аранго, который от места убийства – аккурат в противоположной стороне, а кроме того, когда его выводили в наручниках из бара, никакого саквояжа при нём не было. Амаранта надолго задумалась, а потом ответила из кабинки, что, возможно, он сбегал в банк, сдал саквояж с деньгами кассиру, от греха подальше, а потом зашёл в устричный бар выпить пива и съесть пару креветок, которые у старого Хосе, конечно, не самого высокого качества, но иногда можно снизойти и до них. Правда, добавила она, тогда бы он ей попался на обратном пути через парк, а он не попался.
А вот у нас в деревне тоже был случай, сказала им Агата, по-деревенски растягивая слова. Один цыган украл у старосты Алонсо Бахамонде золотой перстень с надписью: Ab incunabulis ad infinitum и понес его…
Нет, этот был не цыган, из кабинки перебила её Амаранта. Очень прилично одетый, несмотря на жару, господин. В костюме с галстуком, и это когда солнце печёт так, что хоть догола раздевайся, прости Господи… Чего?! Уборщица возмутилась. Ври да не завирайся, Амаранта. Какой костюм, какой галстук? Парень был в белой рубашке и мокрый от пота, как курёнок. Или, скажешь, он вместе с саквояжем сдал в банк костюм и галстук?..
Ну, во-первых, не парень, ответила Амаранта. Не парень, а лысый сеньор средних лет. Как бы не лысый, воскликнула уборщица. У него волос на голове больше, чем у тебя на сиськах, а сиськи твои – знаменитые на всю Маньяну…
Так вот тот цыган, продолжала Агата, растягивая слова, ну, тот, что спёр у Алонсо Бахамонде золотой перстень, понёс этот перстень в банк, где шурин самого Алонсы как раз работал инкассатором…
Значит, это был не инкассатор, закричала Амаранта из своей кабинки. Инкассатор был лысый и бежал с саквояжем денег через парк по диагонали. То есть как раз к банку. А волосатый был не инкассатор, а просто не пойми кто. Какой-нибудь пьяница, поскольку приличные маньянцы к Хосе Аранго не ходят. А может, и лысый был не инкассатор, задумчиво произнесла уборщица. Может, он тоже не пойми кто. Хотя перед не пойми кем двери банка бы не распахивали во всю ширь.
Через пятнадцать минут Агата сидела в устричном баре Хосе Аранго. Еще через полчаса она знала во всех подробностях о поспешном аресте русского дипломата и – покамест без подробностей – о загадочной гибели полицейского, арестовавшего его, Пабло Карреры. Вместе с лысым сеньором-саквояжником, мелкой рысью улепётывающим через парк, это уже был какой-никакой, а улов. Но связать воедино все нити никак не получалось.
