Стивен Хантер - Второй Саладин
Теперь Джоанна даже смеялась.
– Мы справимся, клянусь тебе, мы еще им покажем. Мы научимся прощать самих себя – клянусь, мы этому научимся.
– Мы поможем Улу Бегу. И нам станет легче.
– Это поможет нам. Исцелит нас.
Она протянула руку к его шрамам и коснулась их. Ее палец повторил очертания самого страшного рубца, скользнул вдоль завитка – расширяющейся вселенной, спиральной галактики с разбегающимися витками.
– Ох, Пол.
Ее голос пробился сквозь пелену его ярости, его всепожирающей ненависти к самому себе, и они принялись ласкать друг друга. Губы их встретились, и тела напряглись от физического голода. Его охватило пронзительное желание, но в тот самый миг, когда он овладел ею, где-то внутри головы раздался голос русского.
* * *Наступили сумерки. В квартиру позвонили. Чарди не сразу сообразил, что это за звук. Джоанна подошла к стене и спросила в домофон, кто там.
Чарди различил имя Ланахан.
– Пол, – позвала она. – Это за тобой.
– Я слышал, – нетвердым голосом ответил он. – Скажи, что я иду.
* * *Кудесник из техотдела вел фургон по кембриджским улицам к мосту через реку Чарльз. Они выехали на шоссе, повернули в сторону Бостона и через несколько минут оказались на эстакаде, ведущей на 93-е шоссе по направлению к туннелю Кэллахана.
– Куда мы едем? – наконец нарушил молчание Пол.
Ланахан сидел впереди и на вопрос не оглянулся.
– Вы целый день были у нее?
– Куда мы едем? – повторил Чарди.
– Предполагается, что я должен быть в состоянии отчитаться перед руководством, где вы находились весь день. Вы были у нее?
– Я делал свою работу, Майлз. Большего тебе знать не требуется. Я перед тобой не отчитываюсь. Ясно?
Ланахан задумался.
Наконец он сказал:
– Мы едем в аэропорт.
– Я думал, целью этого мероприятия была Джоанна.
– Ну, вы-то свое дело сделали, – заметил Ланахан.
– Не зли меня, Майлз. Я найду, чем тебе ответить.
– Да вы грызетесь не хуже, чем муж с женой, – подал голос кудесник из техотдела.
– Крути свою баранку, – буркнул Ланахан. – Нам нужно успеть на самолет.
Он взглянул на часы.
– Не хочешь рассказать мне, в чем дело, Майлз?
Ланахан выдержал драматическую паузу из каких-то дурацких соображений, на которые Чарди было ровным счетом наплевать, и сообщил:
– По-моему, нам известно, куда направляется Улу Бег. И это не Бостон.
Чарди едва не улыбнулся. Только что он кое-что узнал – кое-что такое, чего по замыслу Майлза ему знать не полагалось. Почему Майлз был не в духе, хотя весь день отдыхал? Теперь Чарди знал почему.
«Ах вы твари», – подумал он.
– Лучше расскажи мне, Майлз, – произнес он.
– Послушайте, – Ланахан обернулся. – На каком уровне вы вели с ним политический диалог во время операции? В Лэнгли захотят это узнать.
– Все было очень просто.
– Вы когда-нибудь обсуждали истоки операции, ее политический контекст?
– Это было несколько лет назад. Я не помню.
– А лучше бы вспомнить.
– Да ничего особенного мы не обсуждали. Он был очень любознательным. Преклонялся перед Америкой. Был неплохо знаком с разными американскими деятелями – слушал Би-би-си, как и все на Ближнем Востоке.
– А Джоанна?
– Она разговаривала с ним, разумеется. Она ведь знает курдский язык, помнишь?
– О чем?
– Откуда я знаю? Обо всем. Она пробыла там семь месяцев.
Ланахан кивнул.
– Мы только что получили потрясающую новость. Один из наших аналитиков – говорят, у него башка варит что надо, – наткнулся на строчку поэмы, которую Улу Бег написал в пятьдесят восьмом. Вы знали, что он поэт?
– Они там все поэты. И все помешаны на мести. Это меня не удивляет.
– А потом он наткнулся на анонимную политическую листовку, написанную много лет спустя, сразу же после «Саладина-два». Ее выпустила радикальная политическая группировка, которая именует себя «Хез». Знаете, что это значит?
– Да. «Бригада». Пешмерга делились на десять хез, от трех до пяти батальонов в каждой. В середине шестидесятых Улу Бег участвовал в крупных сражениях с иракцами в окрестностях Равендуза и командовал батальоном в четвертой хез.
– В общем, «Хез» – название организации ветеранов резкой антизападной направленности. Короче говоря, наш аналитик – он нашел в той листовке точное повторение фразы из поэмы Улу Бега. Точное, понимаете? Такого совпадения быть не может. А поэма слишком безвестная, чтобы это могла быть цитата или аллюзия.
– Значит, это он написал ту листовку? – спросил Чарди.
– Да. Знаете, о чем она была?
– Нет.
– О великом и знаменитом американском злодее, организаторе предательства курдов. И завершалась она смертным приговором.
– Президенту?
– Нет. Джозефу Данцигу.
Чарди улыбнулся.
– Старине Джо, – протянул он.
– Пол! – Ланахан был в ярости. – Вы представляете себе, что будет, если один из обученных и финансируемых управлением курдских повстанцев с полученным от управления оружием всадит девять пуль в голову одному из самых знаменитых людей Америки? Возможно, вам и удастся где-нибудь в архивах отыскать какой-нибудь занюханный государственный документ о том, что когда-то на свете существовала организация под названием ЦРУ, но для этого придется немало потрудиться.
Но Чарди видел в этом свою логику. Свирепую справедливость по-курдски. Джозеф Данциг подтолкнул ЦРУ, то подтолкнуло Пола Чарди, а он, в свою очередь, Улу Бега – к пропасти. И вот прошли годы, и настал черед Улу Бега толкнуть того, от кого все пошло. Та же цепочка, та же последовательность.
– Пол, на вашем месте я бы не улыбался. Наверху очень этим расстроены. Очень. Теперь им, разумеется, придется идти к Данцигу, а их это не радует. Они послали людей в Ногалес, попробовать отследить все на месте. Они…
– Еще бы они не были расстроены. Давай, Майлз, расскажи мне, как они расстроены?
Ланахан ничего не сказал.
Фургон уже подъехал к аэропорту Логан, но Чарди еще не договорил.
– Вы, должно быть, меня совсем за дурака держите, Майлз. Ты, Йост и кто еще? Сэм? Сэм тоже в этом участвует?
– Чарди, я…
– Заткнись, Майлз. Ты думал, я не заметил, что на первых совещаниях мы никогда не уделяли много времени возможным целям Улу Бега? Думал, я это прохлопаю? Думал, не соображу, как важно вам держать меня в поле зрения – следить за мной? Думал, не замечу, как вы расстроились сегодня утром, когда не смогли меня найти?
Майлз сидел, как каменный, не оборачиваясь.
– Ты думал, что знаешь, на кого идет охота. Так сказали тебе твои аналитики. Те самые, которые утверждали, что курд двинет к Джоанне. Ты считал, что его цель – я.
Фургон подкатил к стоянке такси и остановился перед восточным терминалом.
– Ребята, вам не мешало бы поторопиться, – посоветовал кудесник из техотдела. – Как раз успеете на рейс в половине седьмого.
– Минуточку, – заявил Чарди. – Настоящий план был именно таков, правда? Не взять под наблюдение Джоанну, а ловить на меня, как на живца.
– Вы не соображаете, что несете, Чарди, – разъярился Майлз. Потом сказал: – Мы вынуждены были использовать наши активы по максимуму. Вы все время находились под прикрытием.
– Это вы, что ли, меня прикрывали, Майлз? Хотел бы я посмотреть, как бы вы попробовали помешать Улу Бегу получить, что ему нужно.
– Мы сделали так, как было лучше. Для всех. Кому-то приходится принимать нелегкие решения, Чарди. Это и есть…
– Тут есть одна шутка, Майлз, хотя сомневаюсь, чтобы она показалась тебе смешной. Шутка в том, что ни один человек в Америке не может быть в большей безопасности от Улу Бега, чем Пол Чарди.
Чарди фыркнул с горькой иронией, и если он сейчас улыбался в лицо этим людям, то лишь потому, что выучился никому не показывать своей боли.
– В стране, которая на картах значится как Ирак, а нам с тобой известна под именем Курдистан, в одном из сражений чужой войны я спас жизнь его старшему сыну, и Улу Бег назвал меня своим братом.
Глава 14
Собственное умение приспосабливаться порой поражало его; пожалуй, в этом и заключался его подлинный секрет – а у него вечно выпытывали, в чем его «секрет». За свои пятьдесят шесть лет он привык быть сначала евреем в Польше, потом поляком в Бронксе. Привык к жизни в Гарварде, сперва в качестве студента, затем – профессора. Потом привык к руководящей роли, к политике. А с политикой и к власти. А с властью к известности. А с известностью…
К свету.
Его жизнь казалась путешествием из мрака невежества к свету знания, и не только в метафорическом смысле. К свету в самом буквальном смысле слова. Он жил на свету, и порой ему казалось, что его глаза вот-вот ослепнут от фотовспышек, от сверкания телевизионных миникамов (он был знаком с современным техническим жаргоном) или, как вот сейчас, от освещения в телестудии.