Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении
— И, значит, я должен таскать с собой двух орангутангов, чтобы внушать уважение?
— Орангутанги или гориллы, все едино…
— Не все едино. Это вопрос стиля. Гориллы могут подойти мафиози, но они не в стиле бизнесмена. Тон делает музыку, как говаривал тот, с трубкой.
— Эта мысль у него была заимствованной.
— Знаю, но я приписал ее ему, чтобы доставить тебе удовольствие.
Объект разговора появляется со стороны кухни, катя перед собой металлический сервировочный столик. Две чашки кофе и большая хрустальная ваза с печеньем. И все. Ставит привезенное на маленький столик перед камином и исчезает.
— Они и вправду близнецы? — за отсутствием иной темы продолжаю прежнюю.
— Их свидетельств о рождении я не видел, но факт достаточно очевидный.
— А Макс и Мориц — их подлинные имена?
— Эти имена дал им я, но потом забыл, кому — какое, поэтому сейчас избегаю называть их по именам.
— И в каком балетном училище ты их нашел?
— В камере предварительного заключения.
— И в чем их обвиняли?
— В превышении скорости.
— Мелкая провинность.
— Действительно, мелкая, если бы не одна деталь: машина оказалась краденой.
— Уж не у тебя ли?
— Надо же, как ты догадлив. Меня пригласили в полицию для оформления формальностей, и парни смотрели на меня так жалобно, что я решился на широкий жест и уладил дело.
— Вечная признательность в обмен на несколько шиллингов, — замечаю. — Удачная сделка.
— Ты в каждом моем действии ищешь корысть.
— Ищу и нахожу. Может, все-таки приступим к кофе?
Мы усаживаемся в кресла возле столика.
— Макс и Мориц — хорошая идея, — замечаю я. — Хотя мог бы их назвать Кастором и Поллуксом.
— Да хоть Ремом и Ромулом, все равно бы путал.
Он наливает в чашку кофе из своего кофейника и отпивает глоток со страдальческим выражением лица:
— Один только кофе. Да и тот без кофеина.
— Хуже некуда, — соглашаюсь. — И спрашивается, зачем тебе все эти миллионы, если даже поесть по-человечески нельзя.
— Это твое злобное замечание наводит меня на одну мысль. Отчего бы нам не прокатиться завтра до Зальцбурга. Нельзя же все время думать о еде. Лето пройдет, а мы и не заметим.
— Что нам делать в Зальцбурге?
— А зачем нам что-то делать? Всю жизнь мы тратим на то, чтобы что-то делать, и при этом у нас часто ничего не получается. Просто поедем послушаем музыку. Будет большой концерт по случаю годовщины Моцарта…
— Почему ты замолчал? — спрашиваю.
— Жду, что ты спросишь: «А когда он умер?»
На следующее утро мы выходим из бомбоубежища, как иногда ТТ называет свое жилище.
— Почему ты так его назвал? — спрашиваю для справки.
— По глупости, когда был еще очень наивным.
Кроме нас с ТТ в мерседесе — Ромул и Рем… прошу прощения, — Макс и Мориц. Впереди, рядом с одним из них, ведущим машину, сидит Табаков. А сзади, рядом со вторым, расположился я. Автострада не очень перегружена, во всяком случае, не настолько, чтобы не заметить происходящего впереди и позади.
— Они на «чероки», — фиксирую факт, имея в виду украинцев, едущих следом.
— Не повышай скорость, — говорит ТТ водителю, который инстинктивно надавил на газ. — Мы не в гонках участвуем.
— Могут обогнать и перегородить дорогу, — оправдывается парень.
— На автостраде не посмеют.
Продолжаем двигаться на умеренной скорости. То же самое — украинцы в джипе в десяти метрах позади. Табаков с кем-то болтает по мобильнику. Я дремлю. Мир и любовь, как говорит ТТ.
— На следующем повороте свернешь, — приказывает шеф, когда сбоку возникает рекламный щит с гигантским указательным пальцем и надписью «Мотель „Розенбергер“». Знакомое место. Некогда здесь какие-то симпатичные парни подсунули мне в машину сигаретный блок с наркотиком.
А вот и поворот. Дорога плавно сворачивает к холму и тянется вверх к расположенному на вершине мотелю. Идеальное место для шокирующей операции под кодовым названием: «Стоять! Руки за голову!».
Украинцы, очевидно, того же мнения. «Чероки» нас объезжает, берет вправо и перегораживает нам дорогу. Его пассажиры, если не считать водителя, нам уже знакомы. Главарь с перевязанной рукой остается сидеть в машине, в то время как двое других стремительно выскакивают из джипа и блокируют «мерседес» с двух сторон.
— Открывай! — звучит грубая команда.
Вместе с ней, однако, звучит и вой полицейской сирены. Бандиты недоуменно оборачиваются назад, а в это время сирена звучит уже и спереди. Теперь, в свою очередь, окруженным оказывается «чероки». Мы снова как в кино. И фильм опять о гангстерах. Две полицейские машины, прибывшие с двух противоположных сторон, приближаются к джипу и его пассажирам для проверки. Происходит изъятие пистолетов, слышится щелканье наручников — детали нам уже известны. Нас даже не приглашают выйти из «мерседеса». Вместо этого офицер, руководящий операцией, коротко кивает Табакову, давая понять, что мы можем ехать дальше.
— Этот вроде знаком с тобой, — замечаю.
— Почему он должен быть со мной знаком?
— Он у нас даже документов не спросил.
— Это тебе не наши катишники. Здешние полицейские с первого взгляда понимают, кто порядочный гражданин, а кого надо арестовать.
— Когда их выпустят, они снова заявятся.
— Для начала они посидят. А потом не только они, но и их внуки близко не смогут приблизиться к Австрии.
Оставляем позади мотель и снова выезжаем на автостраду. Свернули мы сюда явно не для того, чтобы выпить по бутылочке швепса. Можно было и не спрашивать ТТ, знакомы ли они с полицейским офицером.
Чуть погодя — новый поворот и новый мотель. «Мондзее». Он возвышается на холме над самым озером и внешне представляет собой обычную бетонную конструкцию. Зато озеро, окруженное лесистыми горными склонами, по-настоящему красиво, насколько я способен судить о красотах природы.
— Знаешь, — говорит Табаков, когда мы выходим из машины и направляемся к мотелю, — если ты не очень рвешься послушать своего Моцарта, то я предложил бы не тащиться в Зальцбург.
— Насчет Моцарта это ты придумал, — отвечаю. — И только лишь затем, чтобы я спросил тебя, когда он умер. Не уверен, правда, что ты сможешь ответить на другой вопрос: когда он родился?
— Хватит биографических подробностей. Давай-ка лучше зайдем посмотрим, чем тут можно перекусить. Говорят, есть на свежем воздухе не так уж вредно.
В этот солнечный послеобеденный час еще тепло, но здесь горы, и прохладный ветерок тоже горный.
— А эти двое? — спрашиваю.
— Их место в машине. В багажнике достаточно припасов. Чтобы подчиненные тебя уважали, первое условие: никаких поблажек!
И, принимая у подошедшего кельнера меню, погружается в проблему выбора блюд.
Воздержусь от подробного описания заказа, чтобы избежать многословия. С этой же целью опускаю описание самого процесса поглощения пищи. Когда наступает заключительный этап с кофе и миниатюрной рюмкой французского коньяка, позволяю себе заметить:
— Рад за тебя: может, здоровье у тебя и не самое хорошее, зато аппетит отменный.
— Ты не представляешь, насколько ты прав. Ибо именно потеря аппетита — первый зловещий признак зарождающейся злокачественной опухоли. Ничем таким я не страдаю, не надейся. У меня нет диабета, нет в прошлом перенесенного инфаркта, и старческое слабоумие мне не грозит. Правда, что касается печени и желудка, тут дело обстоит несколько иначе, но для чего тогда придуманы диеты, как не для того, чтобы наказывать нас более долгой жизнью.
— Но ни о какой строгой диете твое телосложение не свидетельствует.
— Это обманчивое представление, дорогой. Как раз в соответствии со старым правилом, гласящим, что дела не таковы, какими кажутся.
Он страдальчески вздыхает и похлопывает себя по животу, словно бы желая удостовериться, не увеличился ли он в размерах.
— Поскольку ваши проверяли меня на наличие слабых мест, тебе, вероятно, известно, что я человек без пристрастий. Бабником я никогда не был. Пьянство мне противно, поскольку никогда не мог понять, что за удовольствие мутить ясный ум алкогольным отупением. Карты и рулетка — глупое подражание той серьезной азартной игре, в которую я играю, занимаясь бизнесом. И что остается? Остается самое простое, насущное и приятное — хорошая еда.
— И забота о человеке, — подсказываю.
— Вот именно. Притом о самом главном человеке — о самом себе. Если это тело и эта голова покорно служат тебе с утра до вечера, то разве не твой долг позаботиться об их добром здравии?
— Да ладно, перекусил двумя-тремя сандвичами, запил их чашкой кофе — и довольно.
— Дикость. Это все равно, что излить свое семя на женщину и думать, что это и есть любовь.
