Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся]
— Это хорошо. Повышает боевой дух. И плохо — противник насторожился. Удесятерит разведывательную активность. Учитывая ограниченность имеющихся в моем распоряжении ресурсов, главную ставку я делаю на фактор внезапности…
Подполковник понял, что беседа дошла до главного, подобрался.
— Все предыдущие попытки наступления проваливались из-за того, что противник заранее знал направление наших ударов. Если и в этот раз не удастся соблюсти секретность, нас разобьют. Положу сотни тысяч людей, а результата не добьюсь.
«Старик» говорил очень спокойно, тихо. У него была репутация сухаря, человека холодного и резкого. Штабные леденели под взглядом его медленных голубых глаз. Уважать уважали, но не любили. Гневаясь, генерал никогда не кричал — наоборот, понижал голос. Говорили, что и с высочайшим начальством он не церемонничает.
— Ваше управление должно обеспечить подготовке идеальное прикрытие.
Он приподнял брови, позволяя задать вопрос.
— Ваше высокопревосходительство, после того как меня… перевели сюда из Петрограда, — не совсем ловко выразился Козловский, имея в виду кадровую чехарду, случившуюся зимой после смены руководства контрразведки, — я сумел перетянуть на наш фронт лучших своих сотрудников. Уверен, что мы справимся с любой задачей. Однако я должен хорошо понимать ее конкретное содержание.
— Разумеется.
Главком встал и подошел к карте. Раздвинул занавески.
С изумлением князь увидел, что красных флажков, которыми обозначается направление ударов, что-то слишком много.
— Завтра начинается подготовка на 25 участках моего тысячеверстного фронта. Инженерно-саперные работы, движение войск, всевозможная активность. Цель сей суеты — сбить противника с толку. Гетцендорф не будет знать, к какой точке ему стягивать резервы. Этого пока никто кроме меня не знает. — «Старик» вздохнул. Ткнул указкой в один из флажков и неохотно проскрипел. — Участок номер 12. Мы ударим здесь. Теперь это известно двоим: мне и вам. Завтра я посвящу в тайну начальника штаба и четырех генералов, которые возглавят прорыв. Дальнейшее расширение круга посвященных не предусмотрено. Вплоть до дня «Минус Два».
Козловский сделал движение — чуть приподнялся. Это означало: не понял?
— День «Минус Два» — 48 часов до начала наступления. Время, необходимое для размещения на огневых позициях тяжелой артиллерии и переброски подкреплений на передовую. За двое суток австрийцы, даже зная, откуда мы ударим, серьезных резервов подтянуть все равно не успеют. Теперь ваша задача ясна?
— Так точно. Отвести подозрение от участка 12.
— Но учтите: ваши люди не должны проявлять там никакой подозрительной активности. Нельзя резко увеличивать личный состав. Привлечение кадров со стороны может быть лишь самое минимальное, не бросающееся в глаза. Вам самому там появляться не следует. Разве что очень коротко, для видимости, как бы с обычной инспекцией. Понимаю, что все эти ограничения усложняют вашу работу. Однако у противника прекрасно налажена разведка во фронтовой полосе и в нашем ближнем тылу. Малейшая неосторожность чревата катастрофой.
Уяснив задачу, князь дальше слушал вполуха. Про австрийскую разведку и меры маскировки он, слава Богу, знал побольше его высокопревосходительства и уже начал прикидывать, как все устроить и кому поручить.
В дверь постучали. Заглянул старший адъютант, немолодой полковник.
— Ваше высокопревосходительство, вы велели предупредить…
Генерал досадливо скривил губы.
— Уже здесь? Ее императорское величество пожаловали. Пожелали оказать честь личным посещением.
Князь почтительно склонил голову. О приезде ее величества он, разумеется, знал. Царица объезжала эвакогоспитали на собственном санитарном поезде. Неудивительно, что изволила посетить и Главюгзапа.
— Как не вовремя! Мы с вами не закончили. — «Старик» показал в дальний угол. — Встаньте вон там. Долго это не продлится.
Высочайшее посещение
С тех пор, как государь, следуя голосу сердца и своему Божественному предназначению, лично возглавил обескровленную армию державы и перенес резиденцию в Могилев, управлением огромной империей занималась царица. Ей делали доклады руководители гражданских ведомств и губернаторы. Организацией тыла тоже ведала она. Все эти многотрудные обязанности ее величество исполняла старательно, с истинно немецким прилежанием и истинно православной верой в Промысел Господний, но по-настоящему государыне давало отраду лишь попечение над ранеными воинами.
Еще в начале войны она и ее старшие дочери прошли курс медицинского обучения и работали сестрами милосердия, не страшась крови и грязи. Лечебные учреждения, созданные императрицей, почитались образцовыми. И теперь, когда царица чувствовала, что изнемогает под бременем государственных забот, единственный отпуск, который она себе позволяла, заключался в инспекционных поездках по фронтовым госпиталям.
Всякую другую монархиню, столь самоотверженно трудящуюся ради отчизны, в народе бы боготворили. Но у ее величества не было дара вызывать любовь подданных. Все ее поступки истолковывались превратно, в самом благородном деянии видели лишь позу и фальшь.
Подполковник Козловский никогда не наблюдал императрицу вблизи, даже когда служил в гвардейской кавалерии. Поэтому, забравшись в угол кабинета и постаравшись слиться со шторой, он воззрился на открытую дверь с любопытством.
Послышался сдержанный гул голосов. Летящим шагом, который должен был знаменовать решительность и целеустремленность, вошла государыня. Она была в наряде милосердной сестры, с большим, но очень простым медным крестом на груди.
Главком склонил голову. Козловский вытянулся и спрятал палку, чтоб не бросалась в глаза. Он стеснялся своей хромоты.
Впрочем, августейшая особа в его сторону не посмотрела.
— Здравствуйте, милый, здравствуйте, — сказала она генералу с легким акцентом, но с совершенно русскими интонациями. — Ну что вы…
Это она не позволила поцеловать себе пальцы — взяла главкома обеими руками за кисть и прижала ее к своему сердцу.
— Знаю, всё знаю. Великую на себя ношу взвалили, храни и оберегай вас Господь!
Притянула плохо гнущегося генерала к себе, поцеловала в лоб.
«Зачем уж так-то?» — подумал подполковник. И заключил: «Хочет быть душевной, по-русски. Старается». И стало ему вдруг жалко повелительницу империи.
«Старик», деревянная душа, ни польщенным, ни растроганным не выглядел. Мог бы хоть видимость изобразить, из уважения к сану и полу. А он:
— Ваше величество, стоило ли утруждаться. Я бы сам явился к вам в вагон. Вот только дела срочные завершил бы…
В дверях и коридоре стояла многочисленная свита: военные в больших чинах, какие-то штатские господа, дамы.
— Дорогой вы мой, разве сейчас до церемоний? — сердечно молвила императрица. — Ну рассказывайте, что у вас происходит? Что наступление?
Обернувшись, она подала знак, и сопровождающие попятились. Адъютант снаружи прикрыл дверь.
— Я молюсь за успех вашего великого начинания денно и нощно! Как движется дело?
— Готовлюсь, ваше величество, — коротко ответил генерал.
Царица увидела карту с флажками. Подошла.
— Куда ударите? На Львов? На Перемышль?
Главнокомандующий изобразил простодушие — эта мина на его надменном лице выглядела крайне неубедительно.
— Пока еще не определился. Вот, сами изволите видеть: веду разведку на двадцати пяти участках.
Козловский не поверил собственным ушам. Лгать государыне? Невообразимо!
— А когда решите?
— За 48 часов до начала операции, — сказал он твердо и не отвел глаз от ее пристального взгляда.
После некоторого замешательства она спросила:
— Разве так бывает? Вы, верно, к чему-то все-таки склоняетесь?
— То к одному, ваше величество, то к другому.
Ее величество вспыхнула. На бледных щеках проступили красноватые пятна. С лица сползло выражение сердечности, и оно сразу стало более естественным. Неприязненно, с горькой обидой царица смотрела на полководца. Козловский переступил с ноги на ногу, ему хотелось провалиться сквозь землю, только бы не присутствовать при затянувшейся мучительной паузе.
Движение привлекло внимание императрицы. Она взглянула на незнакомого офицера. Он щелкнул каблуками — кивнула. Представлять подчиненного главком не стал, ибо невелика птица.
— Всеподданнейше признателен за высокую честь, — сказал Старик тоном, означавшим: шли бы вы с Богом, ваше величество, мешаете работать.
Князь снова поежился. А императрица — вот что значит выдержка и королевское воспитание — улыбнулась грустно и снисходительно. «Знаю, что меня не любят, — значила улыбка, — но Господь вам всем судья».