Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 3-4)
Козловский говорил и посматривал в стекло. Шахова должна была появиться слева и пройти аккурат мимо двери подъезда. Чтобы не вызывать лишнего любопытства соседей, князь оделся бедненько-скромненько, в паршивую тройку с бумажной манишкой, засаленный котелок, стоптанные штиблеты.
— Идет!
Он отпрянул в тень.
Мимо — Алеша едва успел рассмотреть — процокала каблучками барышня, похожая на экзотическую птицу. Что-то очень тонкое и ломкое, в черных перьях и крылообразной пелерине. Глаза резануло нечто ярко-оранжевое — кажется, боа.
— Видал? Ридикюль она держит под мышкой, — прошипел ротмистр. — Фотопластина спрятана за подкладкой. Горничная обнаружила. Ты понял, что ридикюль — главное? Das Fisch[4] клюнет на него.
— Понял, понял. Ну, я пошел.
Выскользнув из двери, Алексей декадентской, то есть вялой и разболтанной походкой двинулся по направлению к бывшему складу роялей.
Прохожие от него шарахались.
— Мама, гляди, клоун! — радостно пропищал мальчуган. Мамаша дернула его за руку.
Бабка в платке перекрестилась:
— Оссподи, страсть какая!
Романов оглянулся на подъезд, где в окошке торчала усатая физиономия князя. Тот показал большой палец: не робей, всё отлично.
Ну, поглядим.
Под скорбными готическими буквами покойной фирмы «Бекер» висела другая вывеска, украшенная разноцветными лампочками.
«ДЪТИ ЛУНЫ»
КЛУБЪ-КАБАРЕ
Под названием — изображение воющих на луну волков, каких-то могилок с крестами. Ниже вкривь и вкось выведено: «Оставь надежду всякъ сюда входящт!» И, будто этого мало для отпугивания посетителей, перед входом еще торчал огромный рогатый-хвостатый черт в черном трико со страшными, налитыми кровью глазами. Он, видно, и решал, кого пускать в клуб, а кого нет.
Девица Шахова не устрашилась адского создания, прошелестела мимо него своими размашистыми юбками, не задержавшись, а черт приветственно помахал ей ручищей.
Следом к дверям приблизились еще двое. Молодой человек в сутане до пят и остроконечной шляпе, над которой реял воздушный шарик, вел за руку девицу в платье из рыболовной сети, увешанной не то настоящими, не то марлевыми водорослями. На распущенных волосах русалки белел венок из кувшинок. Ни в одно мало-мальски приличное заведение такую парочку не пустили бы, а черт сказал им (Романов был уже недалеко и услышал):
— Здравствуй, брат. Здравствуй, сестра.
Заходите. Но когда двое совершенно презентабельных господ в хороших визитках и котелках, заинтригованные вывеской, попробовали войти, поперек дверного проема косо лег трезубец.
— Шли бы вы отсюда, — мрачно сказал черт. — Нечего вам тут делать.
— Это почему еще? — захорохорился один из мужчин, но посмотрел снизу вверх на нехорошие глаза привратника и попятился.
— Плюнь, Мишель! — тянул его второй. — Это какой-то шалман. Охота тебе сидеть с хамьем? Тут за углом есть кафешка — прелесть.
Ушли.
Алексей приблизился к суровому стражу не без трепета. Вдруг не пропустит? Что же тогда, вся операция к черту?
Но двухметровый громила, окинув Романова взглядом, дружелюбно прогудел:
— Добро пожаловать, брат.
В зеркальном стекле двери прапорщик наконец увидел свое отражение и вздрогнул.
Под мушкетерской шляпой, прямо посередине лба, очень натурально был нарисован широко раскрытый глаз.
Операция начинается
Прямоугольное помещение с некрашеными стенами. Они задрапированы тканью, но голый кирпич высовывается из-под нее то здесь, то там. Бывший склад превращен в кабаре с минимальной затратой времени и средств: в одном конце соорудили небольшую сцену; поставили столики; всюду, где только возможно, понавесили портьер и кривых зеркал.
Занавеси колышутся и шуршат, зеркала бликуют огоньками и искажают представление о пространстве. Шорох, сумрак, фальшь, тихий смех и громкий шепот.
Прапорщик Романов постоял у входа, укрывшись в тени бархатной шторы цвета венозной крови. Оглядел район предстоящих боевых действий.
Народу в зале было довольно много. Выглядели все — кошмар и ужас. В нарядах преобладала могильная и потусторонняя тематика. Неподалеку в зловещем одиночестве сидел субъект, наряженный палачом: красный обтягивающий костюм, остроконечный колпак с дырками для глаз, кожаные перчатки с раструбами. Еще эффектнее выглядела компания, изображающая собою не то скелетов, не то рентгеновские снимки. У каждого на черной рубахе нарисованы кости грудной клетки, вместо лиц — маска Адамовой головы. Впрочем, у некоторых посетителей рожи были такие, что и без маски смотреть жутко. Бледные, с ввалившимися щеками, кривыми ртами, погасшими взглядами. Должно быть, тоже пациенты клиники Штейна, предположил Алексей, высматривая девицу Шахову.
Вон она где, красавица. Сидит одна за столом, расположенным в самом центре. На скатерти табличка «Заказанъ».
Наверху — очень кстати — люстра в виде огромного паука. Наконец можно изучить шпионку как следует, а то фотографии, предоставленные подполковником, были все старые, гимназической поры: свеженькая мордашка с наивно раскрытыми глазами, никакого намека на будущую скверную судьбу.
С тех пор мадемуазель сильно подурнела. Пухлость сменилась болезненной худобой, свежесть — синеватой бледностью. Тонкий, с горбинкой, нос кажется высеченным из прозрачного льда. Губы фиолетовые (ну и помада!). В костлявых пальцах дымится длинная пахитоска. Подглазья темны. Взгляд влажный, черный, мерцающий — будто из другого мира. Шляпу барышня швырнула на стол. На длинных черных волосах переливается муаровая лента. М-да, характерная особа.
Долго торчать у входа, однако, было нельзя. Алеша увидел, что один из столиков, находящийся в удобной близости от Шаховой, свободен, и направился туда.
На сцене колыхалась долговязая певица с выбеленным лицом, по-гамлетовски держала перед собой лакированный черный череп и ныла под аккомпанемент фортепиано пьяную прозу Игоря Северянина.
Она вошла в моторный лимузин,
Эскизя страсть в коррэктном кавалэре,
И в хрупоте танцующих рэзин
Восстановила голос Кавальери…
Что должен был символизировать сверкающий череп, Алексей не понял. Вероятно, блеск и преходящесть моторных лимузинов и коррэктных кавалэров. Огни рампы радужно множились в большом кривом зеркале, тощая певица преломлялась в нем гигантской восьмеркой.
Всё в этом выморочном месте было не таким, как на самом деле. Не было — мерещилось.
Подошел официант, наряженный вампиром, улыбнулся размалеванным красным ртом — вроде как в брызгах крови. Протянул карту с напитками.
— Не желаешь ли чего-нибудь, брат?
— А что у вас подают?
Романов поглядел вокруг. Здесь никто ничего не ел, только пили.
— Могу предложить «Цианид», «Мышьяк», «Цикуту». Рекомендую новинку — «Крысиный яд». Клиенты хвалят.
— Давай «Цикуту», — выбрал Алексей самое дешевое (рубль семьдесят пять, дороже бокала хорошего шампанского).
Он осторожно поглядывал на шпионку, прикидывая, как бы подобраться еще ближе. Шахова сидела беспокойно. Нервно затягивалась, шарила по сторонам ищущим взглядом. Она явно кого-то или чего-то ждала. Ридикюль висел на спинке стула.
Нравы у «детей Луны» были самые непринужденные. Это прапорщик понял очень скоро.
К столику слева, где скучал манерный молодой человек в шелковом цилиндре, подсела совсем молоденькая девушка (на щеках нарисованы черные слезы) — очевидно, хорошая знакомая.
— Как поживаешь, кровосмеситель?
Романова подобное приветствие ошарашило, но франт весело ответил:
— Привет, беспутная.
Поцеловались, сели плечо к плечу, о чем-то вполголоса заворковали.
У столика справа разыгралась сценка еще удивительней. Там, наоборот, сидела одинокая девица, краше в гроб кладут, и меланхолично потягивала какую-то отраву. Подошел такой же потусторонний юноша, без приглашения сел. Алеша подумал: наверное, приятель. И ошибся.
— Мне нравится твое лицо, — сказал юноша замогильным голосом. — В нем так мало жизни. Как тебя зовут, сестра?
— Экстаза.
— А я Мальдорор.
По бледному лицу живой покойницы скользнула улыбка:
— Чудесное имя.
Тогда кавалер взял прелестницу за руку и смело впился поцелуем в восковое запястье. Протестов не последовало.
В общем и целом здешний кодекс поведения был ясен. Простота этикета, пожалуй, облегчала задачу.
Вампир принес чашу, где в янтарной жидкости плавала черная ромашка. Прапорщик недоверчиво пригубил, из чистого любопытства — и удивился. Вкусно!
— Еще одну «Цикуту» вон на тот стол, — велел Романов, поднимаясь.
