Александр Авдеенко - Горная весна
— Не было? — усмехнулся Андрей. — У нее их столько! Жадная она стала. И для кого только бережет?
— Голубчик, разве можно о родной матери такое говорить! Она души в тебе не чает, а ты…
Андрей положил на край стола два огромных кулака:
— А я вот приеду и поговорю с ней как надо! Сразу шелковой станет!
— Ты этого не сделаешь. Ради меня. Слышишь? Никаких упреков! Зачем тебе нужны обязательно ее деньги? Не все равно, чьи тратить? Наплюй ты на материнские капиталы и пользуйся моими. — Он осторожно, не поворачивая головы, оглянул зал. — Признаюсь, сынок, у меня есть солидный запасец. На всю твою молодость хватит. Пользуйся в свое удовольствие.
Андрей все больше и больше удивлялся. Он никак не ожидал, что этот аккуратный, прилизанный, черный, как ворон, чужой дядя, приятель матери, никогда не отличавшийся особенной щедростью, вдруг окажется таким добрым, любвеобильным и, главное, денежным.
— Люблю я тебя, Андрейка, — говорил Крыж. — Усыновить готов, если будет на то согласие матери. Ну, да ладно, и так, без усыновления, будем дружить. — Он протянул руку: — Будем, а?
— Будем, дядя Любомир! — Андрей ответил крепким искренним рукопожатием.
— Ну, вот и договорились! А теперь, Андрейка, я покину тебя.
— Куда же вы? Вместе в Явор поедем. Скоро автобус…
— Нет, я поеду позже. Дела у меня в Рахове. Вечером встретимся в Яворе. Заходи. Заплати и мою долю, голубчик.
Он положил на чистую тарелку еще одну сторублевку, похлопал Андрея по щеке, погладил по голове и пошел к двери. Отойдя от столика несколько шагов, вернулся:
— Да, Андрейка, чуть не забыл! Ты Олексу Сокача, знаменитого машиниста, помнишь?
— Как же не помнить такого человека! А что? Почему вы спросили? — встревожился Андрей.
— Олекса Сокач получает комсомольский паровоз. Вот бы тебе к нему на практику!.
— Дядя Любомир, вы как в душу мою смотрели. Да про это самое уже две недели думаю, с тех пор как узнал про комсомольский паровоз Олексы.
— Вот и хорошо. Устраивайся. Околдуй Олексу… — Крыж подмигнул. — Ты любого приворожишь, если захочешь. Ну, будь здоров!
Андрей насмешливыми глазами проводил щедрого, с неба свалившегося дядюшку, передернул плечами: «Чудеса, да и только! Уж не побочный ли я сын Крыжа?»
Как и все недалекие, не привыкшие и не умеющие думать люди, он недолго размышлял над тем, что произошло. Через двадцать минут, расплатившись с официанткой, сытый и чуть-чуть хмельной, неторопливо, по-праздничному шагал он по главной раховской улице. Озираясь по сторонам, гипнотизировал своим неотразимым, как он думал, взглядом всех встречных горожан, одетых в золотистые и белые замшевые кожушки, расшитые цветной шерстью.
Пока Андрей прогуливался в ожидании автобуса, Крыж, воспользовавшись первым свободным такси, на полной скорости спускался с холодной Верховины на теплые, обогретые весенним солнцем закарпатские предгорья. Задолго до захода солнца он был в Яворе, на Железнодорожной.
Марта Стефановна встретила его, как обычно встречала в последнее время, — испуганно-радостно, безмолвно, цыганскими своими глазами спрашивая: «Ну, какой у тебя еще сюрприз?»
— Был в Рахове, — начал Крыж без предисловий целуя унизанную кольцами и браслетами руку своей помощницы. — Видел Андрея.
— Андрея? — Марта Стефановна переменилась в лице, с надеждой посмотрела на дверь. — Где же он?
— Часа через два-три будет дома. Предупреждаю: приедет сердитый… Почему? Злится на тебя за то, что ты ему не прислала ни одного денежного перевода.
— Как — не прислала? Каждое первое число переводила телеграфом по пятьсот рублей. Ты же знаешь, Любомир!
— Ты ошибаешься, сердце мое. Переводы были мои, а не твои.
— Любомир, я не понимаю… — Черные, жгучие глаза Марты Стефановны стали круглыми и белесыми, как у совы, от страха перед новым сюрпризом, который, как она предчувствовала, приготовлен ее другом.
— Потом все поймешь. А сейчас выполняй все, что я тебе скажу. Ты должна до поры до времени держать Андрея в черном теле. Хлебом корми вдоволь, а денег не давай. Ни одного рубля. Слышишь? Ни одного рубля.
— Любомир, что ты еще задумал?
— Сама все увидишь скоро. Потерпи.
Он на прощанье похлопал Марту Стефановну по дряблой, натертой карминовым кирпичиком щеке и удалился.
Андрей тем временем не очень рвался в Явор. Погуляв по Рахову, проветрившись, окончательно отрезвев, он последний раз взглянул на праздничных верховинок и только тогда отправился на автобусную станцию, которая была расположена на набережной, в двух шагах от Тиссы.
Ежась под холодным ветром, дувшим сверху, от истоков Черной Тиссы, Андрей подошел к остановке. На длинной скамейке под навесом ожидал автобуса единственный пассажир — девушка с рюкзаком на спине, с непокрытой головой, в теплой, мужского покроя куртке, в грубых башмаках, с книгой в руке.
— Вы последняя на автобус? — спросил Андрей тем мягким, немного певучим голосом, каким разговаривал — только с людьми, которым очень хотел понравиться.
Девушка с досадой закрыла книгу, подняла голову, посмотрела на Андрея. У нее были удивительно свежие, крепкие, смуглорозовые щеки, чистые сияющие глаза и яркие, будто накусанные губы.
— Я и последняя, я и первая, — снисходительно-насмешливо ответила она и, опустив голову, снова принялась читать.
«Ишь ты, какая гордая!» — подумал Андрей, улыбаясь и с удовольствием рассматривая затылок девушки, покрытый светлым пухом волос. Несмотря на свою молодость, Андрей не испытывал никакой робости перед девушками, знакомыми и незнакомыми. Ему еще не было и шестнадцати лет, когда он начал завоевывать их благосклонность редкими галстуками, цветными свитерами, особого покроя курточками, стройной спортивной фигурой. К двадцати годам он прослыл среди товарищей бывалым кавалером, опасным сердцеедом.
— Вы вверх или вниз? — присаживаясь рядом с девушкой, спросил он.
— Вниз, — неохотно ответила она.
— До Явора?
— Нет, дальше, до Ужгорода, — сказала она после строгого, продолжительного молчания.
— А скоро будет автобус?
Она посмотрела на часы, потом на мокрую дорогу:
— Должен быть с минуты на минуту, если не опоздает.
Эти незначительные вопросы подготовили, как казалось Андрею, почву для знакомства. Он был уверен, что через несколько минут ему будет известно, кто эта девушка, где она была, работает или учится, на какой улице живет и т. д.
Продолжению так удачно начатого разговора помешало появление женщины из цыганской слободки, каких в Закарпатье немало. Позванивая ожерельем из старинных монет — русских, австрийских, венгерских, румынских, чешских, немецких, — цыганка подошла к Андрею, бесцеремонно села рядом и, закинув за плечи иссиня-черные косы, достала из бездонного кармана широченной цветастой юбки пухлую засаленную колоду карт:
— Погадаю, чернобровый! Всю счастливую судьбу предскажу. Позолоти ручку!
Андрей положил на ладонь цыганки три рубля:
— Гадай, да только поскладнее ври.
Цыганка заученной скороговоркой предсказала Андрею, что в самом скором времени его ждет большая удача в жизни, что все самые темные углы его дома посветлеют, что его счастью будут завидовать люди.
Андрей со снисходительной улыбкой посмотрел на цыганку, сказал:
— А нельзя ли конкретнее погадать насчет счастья? Какое оно? Скоро, например, я женюсь?
— Ты, чернобровый, в мыслях своих уже собираешься свадьбу праздновать, уже молодую жену свою на престол возводишь…
— Довольно! — остановил Андрей цыганку. — Спасибо.
Она охотно оставила в покое Андрея и принялась за девушку с рюкзаком:
— И тебе, красавица, погадаю.
Девушка засмеялась и спрятала руку за спину, решительно покачала головой:
— Не хочу!
— Боишься правде в глаза смотреть? — спросила цыганка, презрительно щурясь.
— Ладно, шагай дальше, пророчица! — Андрей слегка подтолкнул цыганку в спину.
Она удалилась, что-то недовольно бормоча вполголоса.
В верхнем конце набережной показался большой красный автобус. Девушка поспешно спрятала книгу, поднялась со скамейки и направилась к остановке. Андрей пошел за ней.
Лихо подкатил автобус. Шершавые черные его скаты распороли глубокие дождевые лужи, выбросив налево и направо два крыла мутной воды. Андрей во-время успел заслонить девушку, приняв холодный душ на себя. Весь он, от ботинок до фуражки, был забрызган, но нисколько не досадовал. Наоборот, был доволен тем, что ему представилась такая счастливая возможность проявить рыцарство по отношению к понравившейся ему девушке. Вытирая большим цветным платком грязное лицо, он пытливо посмотрел на нее: в должной ли мере она оценила его поступок? Да, оценила, и еще как! Смеясь, она бросилась к нему на помощь: смахнула с куртки комья грязи, дружески просто, будто делала это уже сто раз, вытерла ему своим платком заляпанную шею, ухо, подбородок. Он покорно позволял ей делать с собой все, что она хотела: руки ее были такими теплыми, такими мягкими, такими доверчивыми и нежными.
