О. Пинто - Друг или враг?
Те, кто читал мою книгу «Охотник за шпионами», вероятно, помнят, что долгое время я вел напряженную работу, очень много ездил и в результате зимой 1944 года мое здоровье сильно пошатнулось. Армейский врач нашел у меня быстро прогрессирующий рак и сказал, что мне осталось жить всего несколько месяцев. Я сразу же вылетел в Лондон, чтобы привести в порядок свои дела. Однако мой лечащий врач опроверг диагноз, поставленный армейским врачом. Несколько месяцев настоящего отдыха поставили меня на ноги.
К марту 1944 года я чувствовал себя значительно лучше, и меня даже стало раздражать вынужденное безделье. Война близилась к концу, а я сидел в Лондоне, рискуя пропустить самое интересное. Я написал рапорт командованию, в котором просил дать мне в Лондоне какую-нибудь нетрудную работу, пока здоровье мое окончательно не восстановится и я не смогу выехать в зону боев. Мне поручили расследовать дело Луизы, которую все еще держали в тюрьме. В сопровождении высокопоставленного голландского чиновника, который в дальнейшем присутствовал на всех допросах Луизы, я отправился в тюрьму, где имел с ней первую беседу.
Перед этим я бегло ознакомился с ее делом по досье, которое было прислано из Рима. Однако я всегда считал, что не имеет смысла знакомиться с деталями дела подозреваемого до первого допроса. Ведь известно, что даже очень опытные наблюдатели редко представляют объективные донесения. Любое донесение в той или иной степени отражает личные взгляды человека, составившего его. Поэтому, знакомясь с каким-нибудь делом по документам, составленным кем-то, вы рискуете попасть под влияние выраженных в них взглядов и начать следствие, имея предвзятое мнение. Вот почему из написанных донесений я всегда предпочитал брать только суть дела, которая служила основой для допроса. Итак, я знал суть дела Луизы, но никак не ожидал увидеть то, что увидел, войдя в комнату для допросов. Луиза действительно была поразительно красива. Чувствовалось, что она очень следила за собой, и поэтому выглядела прекрасно. Ее скромная прическа еще более подчеркивала красоту ее лица. На ней было очень простое платье, но оно удивительно шло к ней. Легкий и приятный запах ее духов наполнял комнату. Она поздоровалась с нами с уверенностью хозяйки, принимающей гостей в своем доме. Я невольно вспомнил, что около трех лет она находилась под арестом, а более двух лет провела в закрытой шпионской школе, где ей дважды грозила смерть. Все это время она находилась в состоянии такого сильного нервного напряжения, которое могло свести с ума любого человека. И я не верил своим глазам, видя достоинство, с которым она держалась.
Из первой беседы, которая длилась несколько часов, я узнал о всех тех фактах, которые изложены в этой главе. Луиза не пыталась уклониться от ответа, когда мои вопросы были слишком прямыми. Она подробно рассказала мне о своих любовных связях — с инструктором шпионской школы и с ее непосредственным начальником в Риме. Она не пыталась умалить значение этих фактов, которые были явно не в ее пользу, но на протяжении всей нашей беседы хладнокровно и упорно настаивала, что, хотя факты и против нее, она никогда не верила в победу Германии и не делала ничего, чтобы помочь немцам.
Я допрашивал Луизу несколько раз, чтобы уточнить некоторые детали, оставшиеся неясными после первой беседы, и чтобы заставить ее повторить свой рассказ снова: она могла допустить незначительную неточность и это говорило бы о том, что ее рассказ в какой-то степени является вымыслом. Но она повторяла одну и ту же историю, несмотря на мои попытки поколебать ее уверенность в себе. И чем больше деталей я узнавал, тем больше я понимал, каким запутанным и даже неразрешимым было дело Луизы. В фактах, которые говорили в ее пользу, имелись детали, которые были против нее, и наоборот, в отрицательных фактах было что-то, говорившее в ее пользу. После долгих размышлений я пришел к выводу, что это дело останется нерешенным. Я не мог ответить на вопрос «друг или враг?» и поэтому решил пока оставить это дело. 15 мая 1945 года я вылетел в Голландию, чтобы доложить, что я здоров и готов приступить к исполнению своих обязанностей. Война в Европе только что кончилась, и штаб главного командования союзных войск больше не нуждался во мне. Поэтому меня назначили начальником отдела по расследованию «специальных дел» в бюро национальной безопасности Голландии, которое находилось в стадии комплектования. Схевенингенская тюрьма, в которую четыре с половиной года назад немцы заключили Луизу, находилась в ведении канадской администрации. В одном из корпусов этой тюрьмы я и расследовал «специальные дела». Это были дела об агентах-двойниках, участниках пятой колонны, известных предателях и коллаборационистах. В одну из камер этого корпуса позднее заключили Линдеманса, который предупредил немцев о высадке парашютного десанта в Арнеме. Являясь начальником отдела по расследованию самых трудных и важных дел, я был единственным голландцем, которому разрешалось входить в «Апельсиновую гостиницу», как называли эту тюрьму.
Проводя предварительные расследования в отведенном мне корпусе тюрьмы, я случайно наткнулся на двух голландцев, которые вместе с Луизой учились в шпионской школе. Их еще не оправдали, так как было известно, что они «добровольно» перешли на сторону немцев. Я допросил по отдельности каждого из них, и они подтвердили, что действительно условились встретиться в ресторане в третье воскресенье после освобождения Голландии, чтобы отметить это знаменательное событие. (Голландия действительно была освобождена, но по иронии судьбы эта встреча не состоялась, ибо все трое, из которых по меньшей мере двое были истинными патриотами, сидели за решеткой: голландцы — в Схевенингенской тюрьме, а Луиза — в Холловейской.)
Голландцы не только подтвердили слова Луизы, но и очень хорошо отзывались о ней. Они были уверены, что Луиза в период пребывания в шпионской школе оставалась истинной патриоткой и с нетерпением ждала разгрома немцев. Они знали о ее связи с инструктором-немцем, но не придавали этому факту никакого значения.
Показания голландцев говорили явно в пользу Луизы, но я не сомневался, что следователи из MI-5 согласятся, что она оставалась истинной патриоткой только до прибытия в Рим, где влюбилась в начальника немецкой разведки. Нерешенным оставался один вопрос: насколько сильным было его влияние?
VIIЯ вылетел в Лондон, чтобы продолжить расследование дела Луизы. К этому времени я окончательно убедился, что распутать это сложное дело можно только на психологической почве. Проникнуть в душу Луизы, проанализировать все мотивы, которыми она руководствовалась и которых сама не понимала, — таков был мой путь. Поэтому я еще несколько раз посетил Луизу вместе с высокопоставленным голландским чиновником, о котором упоминал раньше. Я разрешал Луизе часами говорить на посторонние темы — о литературе, философии, о ее детстве. Специалисты психоанализа давно пришли к выводу, что человек вольно или невольно раскрывает себя, говоря о себе. Но специалисты психоанализа имеют преимущество: их пациенты обычно приходят к ним сами: кроме того, такие специалисты беседуют со своими пациентами в роскошных кабинетах в атмосфере спокойствия. Я же оказался в очень невыгодном положении: Луиза все время была настороже. Да и решетки на окнах играли свою роль. Однако терпение помогло мне ослабить ее недоверие ко мне. Большую роль сыграло и то, что, являясь соотечественником Луизы, я готов был слушать ее без конца. Четыре года быть настороже! Не говорить с соотечественниками! Вскоре я почувствовал, что нервное напряжение, которое скрывалось за приятными манерами и удивительной внешностью Луизы, постепенно ослабло, и она стала относиться ко мне, как к своему духовнику.
Через несколько недель я уже достаточно знал о Луизе, чтобы принять определенное решение по ее делу.
Я изложил читателям все факты, чтобы они могли судить, насколько правильными были мои рассуждения, помня, однако, что в военное время поступки людей не всегда логичны.
Чтобы судить о человеке, надо знать его: только тогда можно понять, чем он руководствовался, совершая те или иные поступки. Однако читатель, к сожалению, находится в особом положении.
Я закрылся в своем кабинете, отказавшись принимать кого бы то ни было, и стал размышлять над делом Луизы. У меня не было никаких записей, но благодаря своей удивительной памяти я держал в голове все факты. Я рассуждал так.
A. Следователи из MI-5 и английская разведка в Риме признавали, что Луиза до своего прибытия в Рим была истинной патриоткой. Я был согласен с ними. Она, по-видимому, последовала совету герра Ларха притвориться уверовавшей в нацистскую философию, чтобы сократить срок тюремного заключения. За поведение Луизы в шпионской школе, несмотря на ее связь с инструктором, ручались ее соотечественники.
