Игорь Арясов - Три часа на выяснение истины
Надену-ка я обнову, шерстяное, подумала Елена Петровна. А что? Вечерами становится прохладнее, недели две еще быть в колхозе придется, да и в кабине у этого Серегина чисто. И вообще, он очень приятный, обходительный. И профиль у него благородный. Сразу видно, гордый мужчина. И сильный. Ишь, какой! Нежности ему не хватает, чтобы любили его и ценили. А кому этого вдоволь? Мне, что ли? С ним даже поговорить приятно. Он совсем не такой, как эти мужики из автобазы. Те просто откровенные хамы. А этот искренний, спокойный. Ой, да что это я на старости лет раскудахталась? Мало ли красивых мужиков на свете? Они вон все заняты рябыми. А этот, кажется, и не пьет. Ну, конечно, не пьет, он же крутится со своим хозяйством. Впрочем, такому здоровенному да работящему и выпить не помеха. Сколько он в колхозе будет? Кажется, две недели. Интересно, в холодильнике у нас водка есть? Впрочем, откуда? Кудрявцева открыла холодильник, вынула пузатую медицинскую бутылку с широкой резиновой пробкой. Открыла, понюхала. Кажется, спирт. Капнула на газовую плиту, поднесла горящую спичку. Капля вспыхнула синим прозрачным пламенем. Кудрявцева пошла в спальню, на цыпочках приблизилась к дочери, которая лежала на краешке кровати, прижав к груди Максимку.
— Вера, — прошептала Елена Петровна. — Привет, это я. Ты не вставай, я всего на полчасика. Картошку привезла. Саша ее в подвал носит. Вера, у тебя в холодильнике медицинский спирт, что ли? Так много? А, это для Максимки? Слушай, я половинку отолью, мне надо. Хорошо? Ты в случае чего у Ольги Киреевой в консультации возьмешь, дашь рублей семь, она нальет. Ну ладно, спи!
Ровно через час, приняв ванну и напившись чаю, Елена Петровна сидела на кухне и смотрела в темное окно на улицу. Футбол кончился, и Саша стелил себе на диване. Во дворе вдруг возник яркий горизонтальный столб света, потом второй, и послышалось негромкое урчание мотора. Молодец, Василий Митрофанович, не обманул!
— Саша! — Елена Петровна вышла в большую комнату. — Машина уже пришла, я поехала. Поаккуратней здесь, хорошо?
Ночь была теплая, звездная. И звезды эти, как из огромного мешка, пошитого из синего полотна неряшливой портнихой, сыпались и сыпались то у самого горизонта, то совсем близко, за черным гребнем леса, то рядом, и казалось, что машина, мчавшаяся по шоссе с огромной скоростью, успеет к месту падения, и Елена Петровна вместе с Серегиным остановятся, выбегут на сверкающую под чистой большой луной траву и увидят догорающую звезду, услышат, как шипит она в обильной росе.
— Вам не холодно? — спросил Серегин, поднимая боковое стекло на своей стороне.
— Нет, что вы! — беспечно засмеялась Елена Петровна. — Мне жарко, смотрите, сколько падает звезд, я даже не успеваю загадывать желания.
— А вы не спешите и загадайте только одно, и тогда оно сбудется.
— Вы так думаете?
— Конечно, вот я загадал только одно, и больше не надо.
— И вам его хватит? Одного-единственного.
— Наверно. — Серегин задумался. — А может, и не хватит. Тогда я загадаю еще раз. Хотя загад не бывает богат. Это все писатели выдумали в книжках про звезды, про любовь и всякое такое.
— Вы что, Василий Митрофанович! Разве любви не бывает?
— Не знаю, мне некогда было об этом размышлять. — Серегин сбавил скорость, потом остановил машину на обочине, повернулся к Кудрявцевой, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами. И было в этих глазах столько искренней незащищенной радости, удивления и нежности, что он опешил и прошептал, подавляя в себе вдруг неизвестно откуда появившиеся робость и смятение:
— Вы как хотите, Елена Петровна, можете обижаться, а я вас все равно поцелую, — и правой рукой осторожно притянул ее плечи, запрокинул голову и прижался к ее горячим вздрагивающим губам. Потом, словно испугавшись чего-то, отпрянул, положил тяжелые руки на баранку и сказал глухо, провожая взглядом яркую летящую к горизонту звезду:
— Между прочим, мы почти приехали. Вон за тем поворотом будет наша деревня.
— Так быстро? — не поверила она, рассеянно глядя в густую, влажную, теплую темноту впереди.
— Тебе когда вставать?
— В пять часов. А что?
— Ничего, — усмехнулся он, — я свое слово сдержал. Только на постой к тетке Марусе, как председатель советовал, определиться не успел.
— Я отпустила ее сегодня, то есть вчера, пораньше. А может, поедем ко мне? Моя хозяйка к дочери на неделю в город уехала, ключ оставила, так что я одна.
— И не боишься? — Серегин собрал в горсть у нее на затылке пышные волосы, пахнущие душным сеном.
— С тобой мне ничего не страшно, Василий Митрофанович, — медленно и нежно произнесла она его имя и отчество. Как будто погладила горячей рукой.
— А разговоры?
— Плевать! Плохая та женщина, о которой сказать нечего.
— Гляди-ка! — засмеялся Серегин и завел мотор. — Ну тогда, Елена Петровна, полный вперед!
Тот прошлогодний сентябрь действительно был счастливым. Серегин хорошо запомнил, как председатель, узнав, что он так и не стал жить у тетки Маруси, однажды подошел и спросил с завистью:
— Откуда ты такой взялся, Василий Митрофанович?
— Такого прислали! — хохотнул Серегин, забираясь в кабину.
Две полные машины с ворованной картошкой он сумел отвезти домой, а Кудрявцевой сказал, что выписал ее у председателя. С работы Серегин возвращался за полночь. Елена Петровна ждала его с нетерпением и жадностью, потому что в столовой во время обеденного перерыва ничем не выделяла среди других, но водители, которые раньше пытались заигрывать с ней или шутить, все поняли сразу и, едва Серегин появлялся в столовой, тут же примолкали, лица их становились подчеркнуто равнодушными, мужики ели наскоро и, отрывая талоны и отдавая их поварихе, вежливо благодарили, без обычных намеков и словечек.
В избе она поливала ему на руки теплой водой из чайника, усаживала за стол и, положив подбородок на кулачки, зачарованно смотрела, как неторопливо, уверенно он берет ложку, хлеб и ест, глядя на нее задумчиво и спокойно. Временами ей казалось, что так было всегда, что не было никакого замужества, не было Кудрявцева, который и пил, и бил ее, и пропадал ночами, а возвращался только под утро, просил на коленях прощения, чтобы через неделю повторить все сначала. Ей казалось, что не было и ее поездки в Магаданскую область, и не видела она могилы Кудрявцева — серого песчаного холмика с фанеркой на палке, не было ужаса от сознания того, что она теперь осталась совсем одна. Ей казалось, что теперь в этой деревенской избе с низким для Василия Митрофановича потолком навсегда поселилось ее счастье, которое столько лет бродило неизвестными дорогами по белу свету, пока не устало и не нашло ее. Елена Петровна понимала, что на самом деле обманывает себя, но память о том, что у Серегина есть дом, жена, дети, своя, чужая ей жизнь, — эту память Кудрявцева гнала прочь, как назойливую муху, потому что память эта казалась ей несправедливостью: ну, почему всяким рябым и больным столько счастья, а вот ей, и не старой еще, и симпатичной, и нежной, и умной, так мало его? Кто говорит, что в ее возрасте не бывает любви, тот никогда не любил сам и не был любим, тому просто-напросто неизвестно, неведомо это чувство, когда весь смысл твоей жизни и вся ты сама наполнена вот этим большим, умным, красивым, спокойным мужчиной, который хочет взять и берет у судьбы как можно больше радости, удовольствия, нежности!
Елена Петровна с ужасом считала дни, оставшиеся Серегину в колхозе, но, переполненная счастливой благодарностью за радость, которую он принес ей, не спросила ни где он живет, не взяла с него слова, что они встретятся в городе. А когда вернулась домой, помолодевшая, поверившая в себя и свою звезду, дочь заметила в ней перемену и сказала удивленно:
— Ты, мама, раньше из колхоза приезжала такая разбитая, а теперь вернулась словно с курорта. Что это с тобой?
— Со мной? — Кудрявцева улыбнулась, и глаза ее счастливо заблестели. — Ничего особенного. Просто влюбилась.
— Ты? — обомлела Вера и вдруг рассмеялась так звонко и весело и этим смехом так больно ударила Елену Петровну в самое сердце, что она сникла, глаза потухли, руки опустились, и маленькая фарфоровая чашка, которую она мыла над раковиной, упала в нее и разбилась.
— Ох, Вера, ну что ты своим смехом наделала? Последнюю красивую чашку разбила из-за тебя.
— К счастью, мамочка, к счастью посуда бьется. Примета такая. — Вера распахнула халат и дала Максиму грудь. — Ну, сыночек, маленький, ты что, испугался?
Кудрявцева собрала осколки, выбросила в ведро и присела к окну на то самое место, где всего две недели назад в половине двенадцатого ночи она ждала машину еще совсем чужого, неизвестного ей Василия Митрофановича Серегина.
Так пролетел почти год. И Кудрявцева, завертевшись на работе и дома, уже перестала ждать и звонка, и письма, и даже нечаянной встречи на улице. В памяти сохранился только золотой сентябрь, единственный счастливый месяц в ее жизни. Когда в цехе повесили объявление о предстоящей уборке в подшефном колхозе, Елена Петровна пошла в профком и отказалась. Ей не хотелось возвращаться туда, где она нашла и спрятала далеко в сердце свое короткое счастье.
![Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]](/uploads/posts/books/133581/133581.jpg)
