Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Слушать Тото, оседлавшего своего конька и без конца твердившего: «Дайте мне денег, и я завоюю Кубу», было, безусловно, малоинтересно, но тут проявился дар Ханта-наездника. Он просто увел старого мерина с тропы, время от времени вставляя какой-нибудь довод, чтобы у Тото создалось впечатление, что его слушают. Я попытался заснуть, но был в такой ярости, что не смог. Лишь мое уважение к тебе и к Ханту помешало мне крикнуть: «Ах ты, старая фальшивка! Выкормыш Траффиканте!»
Мы прилетели в Гватемала-Сити на заре и, позавтракав, перенесли все привезенное в «Аэро коммандер», личный самолет президента Гватемалы.
Вот тут я увидел страну. Мы летели невероятно низко над джунглями, раскинувшимися между большими, покрытыми пеплом кратерами потухших вулканов. Ваш гид-рассказчик признается, что никогда не видел такой по-настоящему изумрудной зелени, как в джунглях, а посадка на земляной площадке, расчищенной на склоне горы, привела бы в восторг каскадера. Мы остановились в десяти футах от стены джунглей. Страха я не чувствовал. Я ведь сын Кэла Хаббарда.
Здесь такая глубинка, что трудно себе представить, как могут какие-либо вести поступать отсюда. Мы отправились в Vaquero на джипе, преодолев подъем в несколько тысяч футов, причем грунтовая дорога во многих местах была не шире нашего автомобиля, и, глядя вниз с отвесной скалы, мы видели посадочную площадку, где приземлился самолет. Невольно начинаешь думать о почетных, хотя и весьма тайных похоронах, которые устроит тебе управление.
Как я узнал в течение следующих двух дней, сначала надо было построить лагерь, а уже потом начинать тренировки, и впервые бойцы Бригады работали плотниками, прокладывали дороги, осушали болота, заливали их цементом и строили электростанцию, все время вырубая новые и новые акры джунглей. Естественно, флора и фауна отреагировали с возмущением. Появились уйма ядовитых змей и полчища скорпионов. Никто не решался лечь спать, предварительно не вывернув наизнанку спальный мешок. Клещи были величиной с желудь. Если уж кубинцы жалуются на засилье насекомых, надо понимать, что ты приехал в ад.
По счастью, нас поместили в Гельвеции — господском доме на кофейной плантации, который служит базой для ТРАКСА и сравнительно отвечает цивилизованным нормам. Спим мы в пристройке с жестяной крышей и верандой со всех четырех сторон. Над моей раскладушкой из любезности натянута москитная сетка, а в окнах видны акры плодородных земель, принадлежащих нашему хозяину Роберто Алехосу. На расчищенных холмах и долинах в шахматном порядке выстроились кусты кофе — не знаю, называть ли их кустами или низкорослыми деревьями. А с другой стороны — возвышенность, там стоят бараки, столовые и разбит плац, где на флагштоке развевается кубинский флаг с белой звездой на красном, белом и синем поле.
Как только мы вымылись и собрались в гостиной, Тото — можете не сомневаться — принялся критиковать Пепе Сан-Романа и Тони Оливу за руководство Бригадой. Оба тотчас покинули помещение: не те люди, с которыми можно шутки шутить. Я, как, по-моему, и ты, питаю смешанные чувства к военным, но эти два джентльмена произвели на меня впечатление. Сан-Роман — тонкий, стройный, со злым лицом, абсолютный фанатик. Ни грамма лишнего веса. Если понадобится, готов безоговорочно умереть за свое дело. Человек без юмора, преисполненный кубинской гордыни, которой, кажется, у них еще больше, чем у испанцев; Олива — негр, сражался на стороне Кастро, а потом разошелся с ним. Он показался мне более сложным, чем Сан-Роман, но таким же преданным делу и, пожалуй, даже более бескомпромиссным. Ты скажешь, что я много успел заметить за один быстрый взгляд, но, уверяю тебя, все мы были достаточно накалены и, обмениваясь рукопожатиями, уже давали оценку друг другу. Так или иначе, уход Сан-Романа и Оливы вызвал перепалку между Хантом и прикомандированным к Бригаде американским полковником Фрэнком, здоровенным быком — офицером морской пехоты, получившим медали за Иводжиму, — такой способен вытащить из грязи джип, приподняв его за задний бампер. Однако личное дело полковника вполне может фатально покоиться в верхнем ящике стола. Недавно он послал двенадцать «смутьянов» из Бригады на каноэ по тропической реке в совершенно недоступное место, именуемое «лагерем реиндоктринации», и, похоже, ни минуты не думал о том, как это может задеть национальную гордость остальных офицеров Бригады. Они, естественно, сами хотят наводить дисциплину в своих рядах, а не отдавать это в руки американцев. Полковник Фрэнк отвел нас с Ховардом в сторону и принялся нам выговаривать: «Чем вы, дурные головы, думали, когда везли сюда Барбаро? Если вы тотчас не уберете отсюда этого сукина сына, в Бригаде произойдет взрыв».
Ховард занял твердую позицию. Это было нелегко. Физически он не под пару полковнику, а это, что бы ты ни говорил, всегда имеет значение.
«Я справлюсь с Тото Барбаро, — сказал Ховард достаточно твердым (учитывая обстоятельства) голосом, — если вы успокоите Сан-Романа и Оливу».
Они уперлись взглядом друг в друга — кто кого пересмотрит, наконец Фрэнк произнес: «Позаботьтесь о своих», — и затопал прочь.
Барбаро держался в рамках, выступая перед бойцами, но сказал, что с его стороны было бы нечестно и безответственно делать вид, будто он приехал просто так, а он приехал сделать серьезное заявление: что бы ни говорили бойцам другие (при этом он бросил гневный взгляд в сторону Артиме), будущее правительство Кубы составит фронт. Таким образом, Бригада не должна принимать никаких ключевых решений по кардинальным вопросам без предварительного согласования с фронтом.
Бойцы стояли «вольно» — я насчитал свыше шестисот человек. Пожалуй, треть из них приветствовала Барбаро, та треть стала, как принято на Кубе, кудахтать, рычать и вопить как попугаи. Самым неприятным в плане морального состояния Бригады было то, что «середняки» стояли молча, с отнюдь не довольным видом.
В этот момент я понял, на что способен Хант. Он стоял рядом со мной, бледный, как ледышка. «Я заставлю этого сукина сына замолчать», — сказал он.
Когда все мы снова собрались в гостиной Гельвеции, Сан-Роман выступил с ультиматумом. Если Барбаро открыто не поддержит его перед бойцами, он подаст в отставку.
«Тото, — сказал Ховард, — пройдем ко мне в комнату. Я хочу поговорить с тобой кое о чем».
То, что произошло, было названо «Чудом Гельвеции». Когда они вновь появились, Ховард был по-прежнему бледен, но, безусловно, тверд. А у Барбаро вид был понурый. Он обратился к нам — Сан-Роману, Оливе, Алехосу, Артиме, полковнику Фрэнку, Ховарду и ко мне — с длинной и витиеватой речью, в которой заявил, что убедился в необходимости хорошенько и тщательно изучить здесь ситуацию, прежде чем составлять план действий. Сегодня днем и завтра утром он проинспектирует маневры в поле.
Его речь звучала так, словно он уже решил, что скажет завтра бойцам. Ховард намекнул нам, что пригрозил Тото изобразить его свихнувшимся и отправить назад в Майами, если он не будет считаться с нашим мнением и сотрудничать с остальными, но в это трудно поверить. Случись такое, фронт был бы разорван на части. Можешь это отрицать, если угодно, но, по-моему, я теперь знаю, почему ни ты, ни Ховард не реагировали на мои открытия по поводу лотереи Траффиканте и связи Барбаро с ним. Нет смысла выкладывать козырную карту, пока не ясно, что игра может быть выиграна. У меня такое чувство, что я получил бесценный урок.
Остальная часть дня прошла неинтересно. Мы имели возможность наблюдать, как лихо бойцы ведут огонь из стрелкового оружия, тяжелых и легких пулеметов, а также мортир и пушек. Я не отрывал глаз от Барбаро. А он всячески демонстрировал веселое настроение. К примеру, пришел в невероятное возбуждение, когда ему предложили выстрелить из 50-миллиметрового пулемета, и хохотал до упаду, когда механизм заело. Он пробовал все снаряжение на вес, надел даже шлем одного из бойцов, вскинул на плечо ружье, бросил парочку гранат со снятым взрывателем, затем и боевую, а потом весело пожаловался, что вывихнул плечо. Я понял, что все это — игра, так изображает радость человек, вышедший на пенсию. А Ховард одобрительно кивал и снимал на пленку руководство, бойцов, местность, попыхивая неизменной хантовской трубкой и улыбаясь, как подобает фотографу.
На следующее утро к бойцам обратились Артиме и Барбаро. Артиме выражался на языке космической поэзии, безусловно, царапавшем наше ухо северян. Он раскручивал каждую тему, как партнер даму в танце. «По воле небес мы собрались здесь, далеко от дома… Господь пожелал, чтобы мы потели и жили в страхе, и, преодолев этот страх, наслаждались братством, пока флаг нашей Бригады не вернется на Кубу, не будет снова водружен в Гаване, столице страны, где кубинцы снова смогут любить друг друга». Такие глаголы, как vencer, triunfar и imperar[169], преобладали в его речи. «Мы победим, мы восторжествуем, мы их одолеем. Мы не можем проиграть в этой войне против коммунистов со стальными сердцами, но если предопределения благостного Господа нашего более сложны, чем нам это представляется, даже если все мы будем перебиты при высадке… — Тут вся Бригада ахнула, завибрировав при мысли, что можно умереть такими молодыми, тем не менее вырвавшийся из груди бойцов вскрик был полон экстаза, словно небеса разверзнутся перед ними, когда они упадут на землю. — …Даже если все мы погибнем, ни один из нас не погибнет зря. Ибо за нашей спиной стоят американцы, это гордая нация, и они никогда не смирятся с поражением, они пойдут следом за нами, волна за волной».
