Виктор Михайлов - Бумеранг не возвращается
— Мне нужен инженер Ладыгин, — ответил Никитин.
— Ладыгин уехал третьего дня в командировку на Урал, а Клавдия не иначе сегодня вернется. Извините, у меня постирушка, — сказала она и захлопнула дверь.
Никитин еще раз осмотрел дверь, за которой, быть может, скрывались важные доказательства построенной им версии, и вдруг заметил в глубоком прорезе почтового ящика торчащий уголок розового конверта.
Уже спускаясь по лестнице во двор, Никитин подумал, что вот в этом розовом конверте, возможно, есть новые, неизвестные ему факты, но элементарная чистоплотность не позволяла протянуть руку и взять это письмо. «Верно ли это? — думал он. — Адресат розового конверта мертв, а письмо, быть может, значительно подвинет следствие вперед».
Раздумывая над тем, как ему поступить, Никитин остановился посредине двора этого старого, еще уцелевшего от французского пожара дома и оглянулся: забор был сломан, двор отделяли от улицы чахлые деревья желтой акации. На заиндевевших ветках деревьев мерзло распластанное выстиранное белье.
Движимый силой своего внутреннего убеждения в том, что он должен прочесть это письмо, Никитин вошел в полуподвальное помещение, где находилось управление домами.
В домоуправлении Никитин узнал, что в квартире номер три, кроме Ладыгина, проживает еще Клавдия Аникина, проводник купированного вагона поезда Москва — Красноводск.
Загибая короткие пальцы на толстых волосатых руках, управляющий домами долго высчитывал день приезда Аникиной и в итоге пришел к выводу, что не позже завтрашнего дня Клавдия Петровна должна вернуться из очередного рейса. Весь, от маленьких глаз до кончиков тараканьих усов, этот человек был пронизан любопытством и желанием хоть чем-нибудь, пусть даже самым малым, но быть полезным необычному посетителю.
— Быть может, у вас, товарищ майор, есть желание осмотреть третий номер? Со всем удовольствием! У жены дворника есть ключ, потому что товарищ Аникина подолгу бывает в рейсе, а отопление в квартире печное, от холода комната сыреет — обои портятся, так что они, когда уезжают, всегда ключ отдают дворничихе на предмет отопления.
У Никитина не было ордера на обыск в комнате Ладыгина, кроме того, он был уверен, что Гонзалес и компания никаких следов после себя не оставили. Аникина, вот кто нужен был ему сейчас больше всего, но, вспомнив о почтовом ящике, Никитин сказал:
— Если вы не возражаете, я посмотрю квартиру.
Управдом набросил пальто, без шапки выбежал из комнаты и через несколько минут вернулся с ключом.
— Пожалуйста, проходите! — сказал он в дверях, указывая на лестницу округлым жестом из классического менуэта.
Они вошли в небольшую прихожую, из которой две двери вели в комнаты Аникиной и Ладыгина, а третья на кухню. Воздух был спертый, как во всяком долго непроветриваемом помещении. Никитин вошел на кухню. Здесь стояли два небольших стола. Стол Аникиной можно было узнать сразу: домовитый порядок, кисейная занавеска на полке и сверкающие кастрюли бросались в глаза. На полочке над столом Ладыгина были чайник, кастрюля, пакетик шалфея, флакончик зубных капель и маленькая резиновая грелка. Никитин с интересом осмотрел все эти предметы, не прикасаясь к ним руками, встал на табурет и, посмотрев сверху, убедился, что и на пакетике шалфея, и на флаконе с каплями было меньше пыли, чем на самой полке. Это свидетельствовало о том, что этими предметами пользовались сравнительно недавно. «Ладыгин страдал зубной болью», — сделал вывод Никитин.
Наблюдая за майором, управдом приходил во все большее недоумение. Интерес Никитина к этим пустым, не имеющим никакого значения предметам вызывал его все возрастающее удивление и любопытство.
Закончив осмотр кухни, Никитин вышел в прихожую, вынул из почтового ящика розовый конверт и, даже покраснев от досады, прочел: «Клавдии Петровне Аникиной (лично)» — а в уголке приписку: «Жду ответа, как соловей лета».
Испытывая неловкость от того, что непрошенно заглянул в чужую жизнь, Никитин, собираясь положить этот конверт обратно, заметил в почтовом ящике выглядывающий из-за газеты уголок письма в голубом конверте. Это письмо, адресованное Ладыгину Григорию Ивановичу, было, как указывал обратный адрес, от Татьяны Баскаковой из Южноуральска. Судя по штемпелю Москвы, пришло оно десятого января.
— Письмо Ладыгину я возьму для передачи адресату, — сказал Никитин и, получив молчаливое согласие управдома, положил конверт в боковой карман.
Когда они вышли и, заперев квартиру, спускались по лестнице, Никитин спросил:
— Здесь где-нибудь поблизости есть зубная лечебница?
Все больше удивляясь, управдом сказал:
— Как же, здесь неподалеку, выйдите на Самотеку налево, на Колхозной площади и есть зубная лечебница.
Проводив майора до самых ворот, так и не удовлетворив своего любопытства, управдом вернулся в контору, а Никитин спустился по кривому Троицкому переулку к бульвару и, подавляя в себе желание быстрее ознакомиться с лежащим в кармане письмом, направился в зубную лечебницу.
«Таня Баскакова. Почему не Мельникова, а Баскакова? Стало быть, Таня вышла замуж за Баскакова», — решил Никитин. Без труда разыскав стоматологическую поликлинику № 5, он прошел к старшей медсестре в регистратуру.
Предположения Никитина оправдались — перед ним лежала история болезни Ладыгина Григория Ивановича, 1921 года рождения: «…Больной страдал периодонтитом второго большого коренного зуба правой нижней челюсти. Зуб был удален и на его место, с креплением на коронку первого большого коренного зуба, поставлен литой зуб из нержавеющей стали…»
Захватив с собой историю болезни Ладыгина, Никитин на подвернувшемся такси доехал до Управления и взял в следственной части папку с делом об «Обнаружении трупа в Глуховском лесу».
Пропустив большую вводную часть протокола, описание места происшествия и словесный портрет трупа, Никитин нашел интересовавшую его запись: «…На нижней челюсти справа первый и второй коренные зубы представлены протезом из металла белого цвета…»
Сняв копию с этой части протокола, Никитин с удовлетворением захлопнул папку. Сомнений больше не оставалось: убитый в Глуховском лесу не был младшим компаньоном торговой фирмы «Гондурас Фрут компани», это был инженер Ладыгин.
20
ПИСЬМО ИЗ ЮЖНОУРАЛЬСКА
Не знаю, застанет ли тебя мое письмо в Москве или ты уже на пути в наши края.
Как мне к тебе обратиться: Гришей звать — неловко, много лет с тех пор прошло, как был ты для меня Гришей; величать Григорием Ивановичем — обидишься.
Помню я Ореховую горку… Высоко. Небо голубое. Пахнет горькой ромашкой. Ты лежишь на траве и, положив голову на мои колени, медленно разматываешь бинт. Ты выколол иголкой мое имя на левой руке. Рука, видно, болит, а мне радостно и страшно.
Мы были молодые и глупые.
Помнишь, как мы мечтали, а жизнь опрокинула наши надежды, вернее, твои. Получили путевки. Путь-дорога у нас одна, ехать нам в Южноуральск, на завод, нас, молодых, заждались. А ты отступил, не хочу сказать сподличал, хотя было время и так я думала. Словом, комнату тебе обещали в Москве, место хорошее в главке. Ты, видишь, хотел сделать карьеру и остался в Москве.
Мне казалось, что то главное, во имя чего мы жили — перед нами, и мы с тобой на пороге новой жизни. А ты захотел своего, маленького благополучия, позабыв о том, что мы с тобой помечтали вдвоем.
Тебе, я это позже поняла, нужно было все показное, внешнее. Ты вот имя мое на всю жизнь на руке выколол, а из сердца вырвал легко. Ты, Гриша, эгоист, черствый, бездушный себялюбец. Говорю это тебе не потому, что хочу обидеть. Если в тебе еще осталась какая-то забытая чистая струна, она дрогнет и зазвучит. Прислушайся к ней, к этой струне.
Ты, говоришь, списался с директором нашего завода, послал анкету, хочешь бросить Москву, завод, на котором работаешь сейчас, и трудиться здесь, с нами.
Что я могу сказать? Хорошие инженеры всегда нужны, найдется работа и для тебя. Только вот, как бы тебе это сказать, Южноуральск — не Москва, здесь человек весь перед нами со всеми его думами. Если твой порыв искренний, — приезжай, если ты думаешь, что здесь легче сделать карьеру, — глупо, у нас на заводе нет недостатка в хороших, талантливых людях.
Народ у нас живет не замкнуто, людей любят. Места красивые. Природа такая, что хоть век живи — мало! Летом прямо из моего окна видно поросшую по склону липовым подлеском вершину Кабан-Тау, а ниже клубится парок над быстрой речкой Сакмарой. В степи дикие вишенники, розовый бобовник, ярко-желтая чилига. Воздух — не надышишься! Хорошие здесь места, и Кабан-Тау не чета нашей Ореховой горке.
