Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна
— Я знаю набор 1945 года особенно хорошо, так как с ним начинал свое деканство… Формально биография Крижача весьма обычная для уроженцев Пылковщины. К моменту поступления в институт он жил у родителей. Отец у него поляк, по фамилии Крижановский. Когда-то он имел свою лавчонку и кое-как сводил концы с концами. Но фактически Ян воспитывался у своего дяди, ярого националиста Павла Рудченко…
— Павло Рудченко! — перебил капитан декана. — Не он ли был представителем Рады в Париже в восемнадцатом году?
— Профессор Рудченко — автор «Обзора украинской литературы XIX–XX веков». Вы знаете эту книгу? Она оплевала всю украинскую литературу.
— Он же был во время оккупации Пылковщины редактором националистической газеты «Самостійна Україна». Ясно. Кстати, почему Крижач, а не Крижановский?
— Не знаю. Кажется, дядя настоял на перемене фамилии. В 1944 году Рудченко бежал в Германию, оставив в Пылкове всю свою семью. На вступительных экзаменах Крижач прошел только потому, что у нас в тот год был огромный недобор. Учился еле-еле. Больше держался за счет своей жены, которая делала за него и курсовые работы и дипломный проект.
— Значит, он был женат? — переспросил Иван Иванович. Эта деталь опрокидывала предположение об интимных отношениях Крижача и Дубовой, и его обрадовало это сообщение.
— Не совсем так. Я позволю себе грубое выражение. Когда Крижач перешагнул порог института, он был восемнадцатилетним сопляком, но воображал себя донжуаном. Одевался он всегда по последней моде. Я, получая около трех тысяч в месяц, и то не всегда мог позволить себе того, что было доступно Крижачу. С деньгами он обращался чересчур свободно. Ну и одна из местных девушек Анна Заяц, не разобравшись, что это за человек, решила связать с ним свою жизнь. На втором курсе она стала матерью. А Крижач никаких моральных обязанностей признавать не хотел. Твердил и Анне Заяц и всем о своем каком-то особом призвании. Кончилась вся эта история тем, что он расписался с ней, когда почувствовал, что после окончания института придется ехать в район. Тесть нашел ему местечко. А Заяц осталась при нем в качестве дипломированной жены.
— Где его жена сейчас? Где он?
— Для Анны Борисовны Заяц работы в городе после окончания института не нашлось, и сейчас она живет на иждивении родителей. Крижач работает юрисконсультом на картонажной фабрике.
— А не сможете вы мне сообщить их домашний адрес?
— Широкая, 37, квартира 4.
Улица Широкая была одной из центральных в городе, и запомнить ее особого труда не представляло.
По характеристике декана, Ян Крижач был человеком, которым ни в коем случае не могла заинтересоваться Нина Владимировна. И все же капитан спросил:
— Скажите, какое отношение мог иметь Крижач к Дубовой?
— Крижач к Дубовой? — удивился декан. — Никакого, насколько мне известно. Да и что у них могло быть общего? Крижач случайный человек в нашем обществе. А такими людьми, как Дубовая, может по праву гордиться не только институт, но всякое учреждение, где бы они ни работали.
— А в порядке общественной работы?
— Ах да. Дубовая была партприкрепленной в группе. Она первая и заметила ненормальность отношений между Крижачем и Заяц. Бывала у них на квартире; кажется, даже писала отцу Крижача в Польшу. В общем помогала наладить семейную жизнь. Заяц ее пригласила и на свадьбу, которая состоялась весной, перед выпуском.
— И Дубовая была там?
— Да, была. Вместе с товарищами по группе.
Капитан подождал, пока для него приготовят личные дела Крижача и Заяц, а потом отправился на картонажную фабрику.
Но на фабрике Долотову ничего узнать не удалось. Оказывается, Крижач уже год как уволен отсюда. По штатному расписанию служащих картонажной фабрики юрисконсульт как оплачиваемая должность в смете на 1952 год была ликвидирована, и Крижач попал под сокращение штатов.
— А не знаете, куда он мог перейти работать? — спросил капитан у директора фабрики.
— Я, право, не интересовался.
Теперь оставалось одно — отправиться на квартиру к Заяц. Но там предполагался арест, поэтому надо было идти вдвоем.
Полковник Иванилов, выслушав сообщение капитана о Крижаче, оживился.
— А вы, Иван Иванович, уже начали было отчаиваться. Как видите, все проясняется. Если так пойдет дальше, то через несколько дней мы сможем доложить генералу о ликвидации диверсионно-шпионской банды, организовавшей убийство Дубовой.
Когда студенческое дело Крижача было просмотрено, капитан заключил:
— Придется Крижача арестовать, а на квартире произвести обыск.
— Да. Я пойду с вами. Возьмем еще одного работника.
К Заяц они отправились после восьми вечера, когда, по их предположению, вся семья должна быть в сборе.
Дом № 37 по улице Широкой был выстроен в стиле «люкс». На второй этаж вела изящная лесенка, облицованная карпатским камнем под мрамор.
Офицеры остановились около глухих дверей с небольшой дощечкой. На белой эмали выделялись черные латинские буквы «Adw. Seizell». Полковник усмехнулся. Крижановский после бегства дяди стал Крижачем, Заяц в период немецкой оккупации — Зайцелем. Ловко.
Капитан нажал кнопку. За дверью задребезжал звонок. Через мгновение женский голос спросил:
— Кто это?
— Скажите, могу я видеть Анну Борисовну Заяц? — спросил по-польски капитан.
Звякнула отброшенная цепочка, и капитана пропустили в квартиру.
Перед ним стояла женщина маленького роста и необычайной толщины. Определить ее возраст было трудно. Она предстала перед посетителями в пестром халате. Должно быть, испугавшись, что вместо одного вошло сразу трое, она бессознательным движением закрыла пухлой рукой шею и оторопело моргала глазами.
С фигуры этой женщины, должно быть, срисовывают те объемистые мешки, которые, топорща шевелюру из пшеничных колосьев и хитро подмаргивая, напоминают со страниц сатирических журналов, что руководители таких-то отраслей хозяйства плохо подготовились к приему нового урожая. Только теперь этот мешок не улыбался, а испуганно таращил глаза.
— Мы работники органов государственной безопасности. — Полковник предъявил документы.
— Папа, папа, — закричала женщина, — иди сюда…
В одной из многочисленных дверей по обе стороны широкого коридора появился пожилой мужчина.
— В чем дело? — обратился он к вошедшим.
Полковник протянул ему удостоверение личности и ордер на обыск.
— Вы хозяин квартиры?
— Да. Чем могу служить?
— Мы хотели бы видеть Яна Крижача.
— Его нет, — отвечал адвокат Заяц.
— А его жена?
Женщина в халате посмотрела на вошедших, потом на своего отца, как бы спрашивая его согласия. Отец слегка наклонил голову, и она ответила:
— Я его жена.
— Когда ваш муж будет дома?
И опять, прежде чем ответить, женщина дождалась одобрения отца.
— Он… не живет здесь.
— Как не живет?
Анна Крижач беспомощно смотрела на отца, не зная, что ответить. Адвокат Заяц решил прийти ей на помощь.
— Видите ли, вот уже год…
Но капитан перебил его.
— Гражданин Заяц, вы извините, но вопрос был задан вашей дочери.
— Мы разошлись. Он ушел от меня…
— И совсем не бывает здесь?
— Нет, не бывает.
— А ваш развод с Крижачем оформлен через суд?
— Нет.
— Я попрошу вас, гражданка Заяц, показать нам вашу квартиру.
— Прошу.
Хотя обыск вели вдвоем (лейтенант на всякий случай остался дежурить у дверей), поиски затянулись. Адвокат Заяц занимал большую квартиру. И капитан и полковник почти не сомневались, что Ян Крижач сумел заблаговременно избавиться от излишних улик, но искали они тщательно. В деле розыска обычно всегда бывает так, что основной компрометирующий материал преступнику удается уничтожить. В руки следователя попадают «несущественные мелочи», которые в дальнейшем и помогают обнаружить преступника. Но в квартире Заяц такой мелочи не оказалось.
После обыска в гостиной состоялся разговор работников органов государственной безопасности с Анной Заяц, на этот раз без ее отца.
— Давно у вас начались нелады с мужем? — спросил капитан.
— Еще в институте. Вначале Ян даже не хотел признавать дочь за свою. Только наш групорг… в институте в нашей группе была одна коммунистка, боевая партизанка, Нина Владимировна Дубовая… Так вот она помогла мне. Но даже и после этого Ян долго не хотел расписываться. Правда, мы обвенчались с ним, но церковный брак законной силы не имеет. Он жил у меня мало. Два-три дня в неделю. Потом уходил на свою квартиру, которую ему оставил его отец, когда уезжал в Польшу. — Женщина помолчала, потом раздраженно продолжала: — Он ругал меня за то, что толстею, будто я в этом виновата. «Ты, — говорит, — никакого интереса для меня не представляешь… Посмотреть, — говорит, — только на тебя, и жить не захочется…» Но я же в этом невиновата. Толстеть я начала после вторых родов…
