Джон Ле Карре - Шпион, вернувшийся с холода
– Фидлер – это служка, который в один прекрасный день всадит нож в спину своему первосвященнику. Он единственный, кто может сравниться с Мундтом. – Тут Гийом утвердительно кивнул головой. – И ненавидит его всеми фибрами души. Фидлер, конечно же, еврей, а Мундт нечто совсем иное. Довольно взрывоопасное сочетание. Мы решили, – сказал он, имея в виду себя и Гийома, – вложить Фидлеру в руки оружие, которым он уничтожит Мундта. И вам, мой милый Лимас, предстоит подвигнуть его на это. Разумеется, косвенно, потому что вы с ним не встретитесь. По крайней мере мне хочется на это надеяться.
И все расхохотались, в том числе и Лимас. Тогда это казалось недурной шуткой, во всяком случае, для такого остряка, как Контролер.
Должно быть, уже перевалило за полночь. Некоторое время они ехали грунтовой дорогой. Наконец остановились, и мгновение спустя на дороге показалась ДКВ. Выйдя из машины, Лимас заметил, что в ДКВ было уже три пассажира. Двое вышли, а третий остался, проглядывая при свете лампочки какие-то бумаги – худощавая фигура, почти неразличимая в полутьме.
Они находились возле какой-то заброшенной конюшни, метрах в тридцати стоял дом. При свете фар Лимас разглядел низкое строение из бревен и побеленного кирпича. Луна светила так ярко, что на фоне бледного неба четко вырисовывались поросшие лесом вершины холмов. Они направились к дому. Петерс и Лимас впереди, двое других следом. Третий пассажир все еще оставался в машине.
У двери Петерс остановился, поджидая тех двоих. У одного в руках была связка ключей, и пока он возился с замками, его напарник стоял, руки в карманах, охраняя его.
– Да, с ними шутки плохи, – заметил Лимас. – А что они думают насчет того, кто я такой?
– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, обернувшись к ним, спросил по-немецки:
– Он идет с нами?
Немец, пожав плечами, поглядел в сторону машины.
– Придет. Но он любит ходить в одиночку.
Они вошли в дом, человек с ключами шел впереди. Внутреннее убранство напоминало охотничий домик, кое-где старый, кое-где подновленный. Тусклые лампы под потолком слабо освещали помещение. Во всем сквозила какая-то заброшенность и неуютность, словно тут бывали только от случая к случаю. На всем был налет казенщины: инструкции по противопожарной безопасности, канцелярская зелень стен, тяжелые пружинные замки, а в гостиной, довольно комфортабельной по сравнению с другими комнатами, тяжелая темная исцарапанная мебель и обязательные портреты советских вождей. Для Лимаса такие отступления от принципа анонимности были верным признаком постепенного сращения Отдела с бюрократией. Нечто подобное он замечал и в Цирке.
Петерс сел, а вслед за ним и Лимас. Они подождали минут десять, может, чуть больше, а затем Петерс обратился к одному из немцев, почтительно застывших у двери:
– Пойдите и скажите ему, что мы ждем. И принесите что-нибудь поесть. Мы голодны. – А когда тот уже собирался выйти, добавил:
– И виски! Пусть принесут виски и стаканы.
Немец пожал плечами и с явной неохотой вышел, не закрыв за собой двери.
– Вы уже тут бывали? – спросил Лимас.
– Да, несколько раз.
– По какому поводу?
– Вроде вашего. Не совсем, конечно, просто по делам службы.
– Вместе с Фидлером?
– Да.
– И каков он?
Петерс помедлил.
– Для еврея совсем недурен.
В этот момент Лимас обернулся на шум и увидев в проеме двери Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и минералку. Рост примерно метр семьдесят. Темно-синий костюм с длинным не по фигуре однобортным пиджаком. Вид довольно холеный, глаза карие и блестящие. Смотрел Фидлер не на них, а на охранника у двери.
– Ступай прочь, – приказал он. В его немецком сквозил легкий саксонский выговор. – Ступай прочь и скажи напарнику, чтобы принес нам поесть.
– Я уже говорил ему, – вмешался Петерс. – Им уже было сказано. Но они и пальцем не шевельнули.
– Много о себе мнят, – сухо сказал Фидлер, переходя на английский. – Они полагают, что мы должны держать для этого прислугу.
Фидлер провел годы войны в Канаде. Лимас вспомнил об этом, услышав его английский. Родители Фидлера были евреи-эмигранты из Германии, убежденные марксисты, и в сорок шестом они вернулись на родину, исполненные решимости принять участие в построении сталинской Германии, чего бы им это ни стоило.
– Здравствуйте, – сказал он вскользь Лимасу. – Рад видеть вас.
– Здравствуйте, Фидлер.
– Вот и кончилось ваше странствие.
– Что вы имеете в виду, черт побери? – вскинулся Лимас.
– Прямо противоположное тому, что говорил вам Петерс. Никуда дальше вы не поедете. К сожалению, – с усмешкой добавил он.
Лимас резко обернулся к Петерсу.
– Это правда? – Голос его задрожал от ярости. – Это правда? Ну, выкладывайте!
Петерс кивнул.
– Да, правда. Я всего лишь посредник. Нам пришлось поступить так. Уж извините.
– Но почему же?
– Force majeure, – вмешался Фидлер. – Ваше первоначальное дознание происходило на Западе, а там только посольства в состоянии обеспечить связь такого рода, какая нужна нам. Но у ГДР нет посольств в странах Запада. Пока еще нет. Поэтому в посольствах наших союзников соответствующие отделы предоставляют нам средства связи и тому подобное – все, в чем нам до поры отказано.
– Сукин ты сын, – прошипел Лимас, – паршивый сукин сын! Ты знал, что я ни за что не отдамся в руки вашей поганой контрразведки, поэтому меня и обманули, так? Поэтому вы и обратились к русским?
– Мы воспользовались помощью советского посольства в Германии. А что нам оставалось делать? Но это была наша операция. И мы поступили вполне разумно. Кто же знал, что ваши любезные англичане так быстро по вас затоскуют?
– Кто знал? Когда вы сами натравили их на меня? Разве не так, Фидлер? Недурно подстроено!
«Постоянно давайте им понять, что не любите их, – говорил Контролер. – Тогда они вдвойне будут ценить то, что услышат от вас».
– Смехотворное предположение, – сухо сказал Фидлер и, поглядев на Петерса, добавил что-то по-русски.
Тот кивнул и поднялся.
– Прощайте, – сказал он Лимасу. – И удачи вам! – Устало улыбнувшись, он кивнул Фидлеру и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и повторил:
– Удачи вам.
Казалось, он ждет каких-то прощальных слов от Лимаса, но тот словно не слышал его. Смертельно побледнев, он опустил руки вдоль тела, но при этом выставил большие пальцы вперед, будто готовясь к драке. Петерс застыл у двери.
– Мне следовало помнить, – начал Лимас со странной смесью истерики и гнева, – следовало бы знать, что у тебя, Фидлер, никогда не хватит смелости выгребать дерьмо собственными руками. Это ведь так типично для вашей ублюдочной полустраны и для вашей ублюдочной разведки – дерьмо за вами выгребает добрый дядюшка. Да и какая вы страна, какое у вас, к черту, правительство – третьесортная диктатура политических неврастеников. Ублюдок, садист! – указывая пальцем на Фидлера, заорал Лимас. – Я тебя знаю, это на тебя похоже! Ты ведь всю войну проторчал в Канаде? Неплохое местечко, чтобы спокойно отсидеться. Держу пари, что ты прятал голову к мамочке под юбку, как только над вами пролетал самолет. Ну, и кем ты стал теперь? Вонючая шестерка на подхвате у Мундта! Да еще двадцать две русские дивизии, чтобы вы не дергались. Ладно, мне жаль тебя, Фидлер, проснешься однажды утром – а русские ушли. Тут уж с тобой разделаются – не спасет тебя ни мамочка, ни добрый русский дядюшка. И поделом тебе!
Фидлер пожал плечами.
– Знаете, Лимас, вам лучше рассматривать это как визит к зубному врачу. Чем быстрей все будет сделано, тем скорее вы отправитесь домой. Поешьте и ложитесь спать.
– Вы прекрасно знаете, что мне нельзя домой. Вы сами об этом позаботились. Растрезвонили обо мне по всей Англии – вы, вы оба. Вы прекрасно знаете, что если бы это зависело от меня, я никогда бы сюда не приехал.
Фидлер опустил глаза. У него были тонкие, длинные пальцы.
– Едва ли стоит сейчас заниматься философствованием, – сказал он. – По-моему, вам пока не на что жаловаться. Наша работа – и ваша, и моя – строится на принципах теории, гласящей, что общее куда важнее индивидуального. Вот почему для коммунистов секретная служба – это орудие в борьбе, и вот почему разведка в вашей стране так старательно прикрывается pudeur anglaise. Эксплуатацию отдельного человека можно оправдать только интересами коллектива, не так ли? Ваше негодование кажется несколько смешным. Мы здесь не для того, чтобы препираться о моральном кодексе добропорядочного англичанина. Кстати говоря, – добавил он вкрадчиво, – ваше собственное поведение, если взглянуть на него с пуританской точки зрения, тоже не отличалось особой безупречностью.
Лимас глядел на него с нескрываемым отвращением.
– Знаю я ваш расклад. Ты ведь у Мундта на побегушках, верно? Говорят, ты метишь на его место. Думаю, теперь ты его получишь. Всесилие Мундта подходит к концу. Начинается твое.
