Чингиз Абдуллаев - Кредо негодяев
— Значит, ты снова уедешь на три года? — Кажется, она впервые за все время разговора повернула к нему голову и посмотрела на него.
— Если удастся вообще уехать, — пошутил Дронго.
— Ты еще не бросил свои шпионские страсти, — поняла женщина, — они никак не оставят тебя в покое?
— Это не они. Они как раз тут ни при чем.
— Тогда в чем дело?
— Сам не хочу. Ничего другого я делать уже не умею. Мне тридцать шесть лет, и я не научился ни нормально работать, ни нормально жить. Видимо, по-другому я просто не умею.
— Ты мог бы остаться у нас в стране.
— Не говори глупостей, кому нужен перелицованный шпион? Я не гожусь даже в качестве консультанта по мемуарной литературе. Все уже написано и сказано много раз. Мне давно пора уйти на пенсию, в нашем деле главное — вовремя уходить. Но мне всего тридцать шесть лет. По-моему, в это время уходят на пенсию только балерины.
Она улыбнулась.
— Ты не изменился.
— В отличие от тебя. Мне не удалось даже создать за эти годы своей семьи.
Улыбка медленно сползла с ее лица.
— Кто тебе сказал? — спросила она очень тихо.
— Конечно, Барбара. Ты, кажется, проводила с мужем медовый месяц в Сиэтле? Во всяком случае, из разговора с твоей подругой я понял именно так.
— Да, — с вызовом сказала она, — я вышла замуж.
— Поздравляю, — произнес он без особого энтузиазма, — желаю счастья.
— Спасибо. Тебе не интересно, кто он?
— Нет.
— Да? — Она привстала, опираясь на правый локоть. — Почему?
— Это не мое дело.
— Дурак ты, — обиженно ответила она, убирая руку и отворачиваясь к стене.
— Хорошо, — разозлился он, — ты хочешь, чтобы я устраивал сцены ревности, ревновал тебя к собственному мужу, расспрашивал о его тайных пороках, плакал или, как там у Гамлета — «крокодилов ел».
— Потрясающее знание классики. Это все шпионы такие грамотные? — съязвила она, не поворачиваясь к нему лицом.
— Только очень хорошие шпионы.
— А ты хороший шпион?
— Думаю, что хороший.
— Тогда тебе легче.
Они замолчали, и через несколько секунд он уже другим голосом спросил:
— Кто он?
— Нормальный парень, — быстро ответила Лона, словно ждала именно этого вопроса, — он врач-невропатолог. Мы познакомились на выставке импрессионистов.
— Давно?
— Полгода назад.
— Он темнокожий?
— А ты еще и расист, — она наконец повернулась к нему.
— Просто уточняю твои вкусы.
— Я разочарую тебя. Нет, он не темнокожий. Отец у него американец, а мать из Пуэрто-Рико.
— Это, по-моему, тоже американский штат.
— Она «латинос», их сейчас не очень любят в Америке, — деловито пояснила женщина, — впрочем, здесь не любят никого: ни евреев, ни черных, ни «латинос», ни китайцев. Здесь все незваные гости. И русские тоже.
— Да? — удивился он. — А мне говорили, наоборот. Друзья уверяют, что во времена президентства Клинтона и его жены Хиллари, этого двухголового дракона, как их называют некоторые американцы, произошли существенные изменения в общественном мнении всей страны. Теперь, чтобы добиться успеха, нужно быть негритянкой (расовое меньшинство), желательно темнокожей (национальное меньшинство) и совсем хорошо, если она будет лесбиянкой (сексуальное меньшинство).
Лона секунду сдерживалась, а затем оглушительно захохотала, утыкаясь в подушку.
— Я такого не слышала, — наконец произнесла она, — но ты довольно метко подметил наши комплексы.
— Мы не свободны от массы комплексов, — он тоже повернул голову, и теперь они смотрели друг другу в глаза.
— Поцелуй меня, — вдруг попросила она.
Глядя ей в глаза, он исполнил ее желание. Она закрыла глаза во время поцелуя. Он так и остался с широко раскрытыми глазами.
— Ты все-таки изменился, — пробормотала она, немного отодвигаясь от него.
— Я знаю. — Ты женился?
— Типичная женская логика, — усмехнулся он, — а я думал, ты выше этого.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Я не женат. Просто за это время произошло столько всяких событий. Мне действительно было довольно нелегко.
— Ты попался?
— Не в этом дело. Это трудно объяснить, другой образ жизни, ты можешь не понять.
— И поэтому ты даже не звонил?
— Раньше я не мог, потом не хотел. Мне казалось, что все, происшедшее с нами, было похоже на какой-то чудный сон, который приятно вспомнить, но о котором всегда твердо знаешь, что это мираж. И потом моя… бывшая работа, — эти слова всегда давались ему труднее всего, — она не располагала к особой откровенности, ты ведь об этом догадываешься и сама.
Лона молчала. Затем внезапно вскочила, усаживаясь прямо на подушку, утыкаясь лицом в собственные колени. В ее грации было нечто кошачье, какая-то особая пластика, присущая темнокожим женщинам.
— А зачем ты приехал теперь? — спросила она, наклонив голову. — Только не лги, что из-за меня.
— Нет, — достаточно серьезно ответил он и невольно погладил ее изящную кисть, — не из-за тебя. Я даже не верил, что смогу снова увидеть тебя. Кто-то из великих сказал, что не стоит возвращаться туда, где ты был раньше счастлив. По-моему, прекрасные слова.
— Ты решил следовать этому наказу? — Она по-прежнему не меняла позы, обхватив руками свои ноги и положив голову на колени.
— Может быть, во всяком случае, если бы я следовал этому изречению, то мне не пришлось бы узнавать о твоем замужестве. Мне было бы легче.
— Легче что? — глухо спросила она.
— Я бы упивался своим самомнением, твердо полагая, что ты по-прежнему любишь меня одного.
— Это так и есть, — внезапно произнесла она, не поднимая головы.
Он всегда боялся, когда говорили на такие темы. Или сознательно избегал их. После смерти Натали Брэй, спасшей ему жизнь в Вене и так нелепо погибшей в аэропорту удивительно красивой столицы Австрии, он не любил говорить о своих отношениях с женщинами и сознательно избегал слишком близких отношений. А после смерти Натали он так и не побывал в Австрии, где она была похоронена. Изумительный город вызывал теперь у него слишком тягостные воспоминания. Там они впервые познакомились с Натали, и там они расстались навсегда.
Иногда ночью она являлась ему во сне, ироничная, наблюдательная, собранная, со своей обычной чуть заметной улыбкой. Он даже иногда говорил с ней. Они впервые увиделись двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года. Он помнил этот день совершенно точно, тогда они должны были встретиться у собора святого Штефана. И он впервые увидел Натали. Потом они даже оставались в одном номере в Сантьяго, и он, верный своим принципам, ночевал на диване, вызывая насмешки молодой женщины.
Тогда ему казалось, что все это слишком несерьезно, и он предпочитал не флиртовать с экспертом ООН, случайно оказавшимся хорошенькой женщиной. Только позднее, в Буэнос-Айресе, когда она вдруг сказала ему, что любит его, он понял, какие именно чувства испытывал сам. Тогда он впервые узнал и ее настоящее имя. Потом был Нью-Йорк. Они сумели тогда предотвратить покушение на жизнь трех президентов, но он уцелел лишь чудом. Тяжелое ранение, в результате которого он оказался в больнице, на несколько лет выбило его из строя, и он увидел Натали в следующий раз лишь через три года, уже накануне развала Советского Союза. Тогда агонизирующая советская система и ее правоохранительные органы не очень утруждали себя вопросами этического характера. Отработавший, по их мнению, Дронго был просто подставлен американской разведке и в результате этой беспредельной в истории спецслужб операции потерял своего связного. А через несколько дней погибла и Натали. Воспоминания об этом до сих пор оставались в глубине его души, там, куда обычно не пускают никого.
И вот теперь, когда Лона неожиданно ответила ему таким образом, он впервые растерялся. Снова терять женщину он не хотел, а пускать ее слишком глубоко в тайники своей души он уже не мог. Но Лона ему нравилась. А может, здесь можно было употребить другое, более подобающее их отношениям слово, но он не хотел признаваться даже самому себе.
— У тебя ревнивый муж? — внезапно, непонятно почему, спросил он.
Она посмотрела на него, тряхнув волосами, ей была непонятна его реакция.
— Нет, — ответила Лона, — он не ревнивый. Я сказала ему, что в Нью-Йорк прилетел мой старый друг, которого я не видела много лет. И он все понял, не стал задавать ненужных вопросов. Мы просто решили жить вместе, наш брак пока не оформлен.
— Тогда я не понимаю женской логики, — пробормотал Дронго.
— Он прекрасный парень, добрый, интеллигентный, любящий меня, — задумчиво произнесла Лона, — но этого мало. В нем нет какой-то искры, какого-то невероятного огня, который есть в тебе. Если хочешь, я могу даже вывести такую формулу. Он идеальный муж, ты идеальный любовник.
