Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»
— Алло. Я могу поговорить с герром Скоглундом? — трубка заговорила по-английски каким-то смутно знакомым голосом.
— Я вас слушаю.
— Здравствуй, Кнут. Это Самуил Бронштейн из Москвы, — от неожиданности Скоглунд чуть не выронил трубку из рук. Вот он — этот звонок, которого он давно уже устал ждать, однако боялся расстаться с последней надеждой.
— Да, Самуил! Очень рад тебя слышать.
— В Сан-Диего ты обещал приехать в Москву. Ты не передумал?
— Нет, что ты! Я с удовольствием приеду к тебе в гости, Самуил. Когда тебе удобно меня принять?
— Как только ты сможешь собраться, Кнут.
— Замечательно. Мне потребуется две-три недели, максимум — месяц. Но я обязательно извещу тебя перед отъездом. Какой подарок тебе привезти?
— Я говорил тебе, я собираю старинные морские карты.
— Постараюсь что-нибудь разыскать.
— Да. До скорой встречи, Кнут.
Кнут в прострации стоял посреди кухни с телефонной трубкой в руках. Запахло подгоревшим хлебом.
— Так что они планируют на сегодняшний вечер? — в кухню вплыла Гедда в одном лишь махровом полотенце, небрежно повязанном вокруг бедер.
Они частенько любили ходить по дому нагишом.
— О, боже, опять сгорели? Эта звонила Хельга? Кнут, да ты же не выключил тостер! — сокрушалась госпожа Скоглунд.
— Гедда, это были не Густавсоны.
— Что? Кто же это был? Кнут, что-то случилось? Неприятности?
— Это был Бронштейн.
— А…, — Гедда облегченно вздохнула, — мы опять задолжали дантисту.
— Да нет. Русский Бронштейн. С которым я подружился в Сан-Диего.
— А, вот оно что… — повисла пауза.
Гедда потянулась к пачке сигарет, Кнут поднес ей зажигалку.
— Я еду в Москву. Гедда, ты слышишь? Я еду в Москву!
— Да? Ну, а я разливаю джин! — Гедда потянулась за бокалами, но тут раздался еще один звонок, и Скоглунд кинулся к аппарату.
— Расслабься, на этот раз Густовсоны. Пошли их к черту с этим пикником, — как бы невзначай, Гедда уронила свою махровую набедренную повязку…
К полудню Кнут и Гедда наконец-то позавтракали и оделись. Окна гостиной были распахнуты в сад, где бесчинствовал май. Фруктовые деревья в белой пене цветов, а молодая травка газонов — яркая, как будто кто-то покрасил ее люминесцентной краской.
Скоглунд стоял у окна, чувствуя себя на двадцать лет моложе. Даже на тридцать: ему казалось, что он — снова пятнадцатилетний мальчишка, и все происходящее — его дурацкие грезы, навеянные фильмами про Джеймса Бонда.
— Надо же, — Гедда по-турецки устроилась на диване, потягивая коктейль, — мы — герои шпионского романа. Причем, отрицательные. Что ж, отрицательные персонажи мне всегда нравились больше. Наверное, зла в мире было бы куда меньше, если бы авторы умели хорошо выписывать главных положительных героев. А то, получается, что единственное возможное обаяние — отрицательное…
— Гедда, я боюсь.
— Я тоже. Но что бы ни случилось, знай — я на твоей стороне. Боже мой, никогда не думала, что такие истории происходят на самом деле. И что это произойдет с нами.
— Так ты первая подала идею?
— Я бы никогда не решилась это тебе предложить, если бы хоть чуть верила, что такое может выгореть.
— Но тогда почему?
— Дурачок. Я хотела тебя хоть чем-то увлечь. Чтобы ты не спился и не спрыгнул с ума. Думала, эта мысль поможет тебе пережить пару-тройку тяжелых месяцев. А там… Время все лечит! Мне абсолютно не улыбалось стать вдовой самоубийцы. Кнут, — Гедда залпом осушила бокал, — пошли ты к чертям этого Бронштейна, всех шпионов всех стран и военно-морской флот ее величества! Махнем на побережье…. Знаешь, я уже давно привыкла к мысли, что мне никогда не обставить Джекки Онасис.
— Нет, милая. Джекки Онасис ты, конечно, не обставишь, а вот жену нашего генерального директора — в ближайшее время. Я не из тех, кто останавливается на половине дороги: надеюсь, ты это заметила.
— Заметила, когда решила выйти за тебя замуж! Что ж, если ты так крут, значит, уже знаешь, как протащишь через границу своего «Посейдона»?
— Мне нужен помощник.
— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?
— Нет, что ты. Я не могу тобой рисковать, моя Сольвейг. Кто же будет ходить ко мне на свидания?
— Тогда придется делиться.
— Скупой платит дважды…
* * *В один из воскресных дней, когда солнце уже приближалось к зениту, Рун Киркебен, наконец, решился покинуть свое широкое, покрытое лиловыми атласными простынями ложе. Профессор университета Осло, объект безнадежных воздыханий молоденьких студенток, щедрый благодетель хорошеньких студентов, двоюродный племянник ее величества королевы, Рун Киркебен питал в этой жизни одну единственную страсть: к своему отражению в зеркале. Потому покрытых амальгамой стеклянных поверхностей в его небольшой, но с шиком обставленной квартире в центре Осло было больше, чем в борделе времен Мопассана. Напротив его двуспальной кровати, этого полигона для исследования сексуальных возможностей человеческого тела, целую стену занимал зеркальный шкаф-купе. И первое, что увидел открывший глаза Рун — пробившийся в щель между тяжелыми портьерами луч, ласкающий его лицо и волосы. В этом свете шевелюра Руна полыхала огнем, а лицо и точеное, правда, слегка худоватое тело отливали алебастровой белизной. Он по-детски заулыбался отражению и сладко потянулся под простынями. Еще с полчаса он пребывал в сладкой неге, созерцая свой образ и игнорируя столь же рыжую, как сам Рун, кошку: это была единственная представительница женского пола, за последние 20 лет появлявшаяся в его постели. Наконец, Рун вылез из кровати, чтобы увидеть себя в каком-нибудь ином ракурсе. Озираясь на зеркала, в которых мелькала его молочно-белая задница, озаренная полуденным солнцем, он раздвинул портьеры и влез в сиреневый атласный пеньюар. Быстро кинув Розе ее порцию завтрака — Рун с детства был добрым мальчиком и никогда не обижал зверюшек, он направился в зеркальную душевую кабину, где еще минут двадцать наслаждался своим обликом, живописно расплывшимся в клубах пара и сверкающих брызгах. Только после этого он выпил стакан апельсинового сока, составлявшего его завтрак.
Еще три года назад он любил с утра подкрепиться гренками с сыром или джемом, либо парой сэндвичей с отличной жирной ветчиной, завершая трапезу крепчайшим кофе. Перед завтраком и после него он выкуривал длинную ямайскую сигариллу. Но сейчас Руну было 34 года, и хоть он все еще казался двадцатилетним, в его сердце уже поселился тоскливый страх перед временем.
Медленно потягивая сок, Рун передислоцировался к третьему зеркалу — над старинным, в стиле модерн, туалетным столиком. Этот предмет интерьера вопреки всем правилам обитал не в спальне, а в кабинете. Рун бережно расчесывал мягкой массажной щеткой свои тициановские волосы: перед ним, в овале зеркала, разворачивалось восхитительное зрелище, напоминающее оживший портрет эпохи возрождения. Однако от этого занятия Руна оторвал звонок в дверь. «Кого принесла нелегкая в такую рань, да еще и без предварительного телефонного звонка? — раздраженно подумал Рун, открывая дверь. — Приятные посетители не появляются раньше пяти часов».
Однако этот визит составлял исключение: на пороге стоял Кнут Скоглунд, и черт возьми, Рун был рад его видеть!
— Привет! — Рун протянул руку. Ему хотелось расцеловать старого товарища, но он понимал, что с его стороны это бы выглядело двусмысленно…
— Привет! — в прихожей Кнут крепко пожал его руку, — В два часа дня ты еще в халате? Рун, Рун — ты неисправимый мальчишка-разгильдяй.
— Ты сам неисправим. Ворчишь, не успев войти в дверь: десять лет не можешь привыкнуть к тому, что я уже не твой студент. Ладно, если тебя смущает мой вид, старый ханжа, я переоденусь.
— Да уж, пожалуйста.
— Но сначала приготовлю тебе кофе.
— Я сам приготовлю кофе. И даже тосты поджарю.
— С джемом!
Размахивая полами халата, Рун поспешил в спальню, оставив Кнута хозяйничать на кухне. Они были друзьями: друзьями! Не подумайте дурного. Как это ни удивительно, и гомосексуалисты бывают способны на «настоящую мужскую дружбу» — вопреки наивному страху гомофобов, они отнюдь не к каждому представителю собственного пола питают любовную страсть. Впрочем, когда-то много лет назад студент Рун питал платоническую любовь к молодому преподавателю. Рун понимал всю безнадежность своей страсти, знал, что Кнут был стопроцентным натуралом, еще и женатым на красивой девушке, но тем не менее, стремился быть к нему поближе. Для этого он даже подружился с его женой, сопровождая Гедду на вечеринках, провожая домой, составляя компании в долгих походах по бутикам. Кнут был прекрасно осведомлен о предпочтениях Руна, потому не ревновал и очень ценил эти бескорыстные услуги молодого приятеля. У них оказалось много общих интересов, но ни одного общего желания: Рун не был честолюбцем, женщины его не интересовали, и все возможные причины для крупной ссоры отсутствовали. А непохожесть этих двух людей делала их крайне интересными друг для друга, поэтому, когда «увлечение» Руна прошло, дружба осталась.
