Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма 7-8)
На двери в специальной ячейке действительно белела карточка с типографской вязью «Флигельадъютантъ полковникъ Назимовъ».
— Вы разместитесь во втором. Оно как раз предназначено для лиц, временно состоящих при ОЖО.
При чем-при чем? А, при Особом железнодорожном отряде, сообразил Романов. Не слишком благозвучная аббревиатура.
Купе, в котором ему предстояло разместиться, было обставлено со всем возможным комфортом. Кроме дивана и стола два шкафа до потолка, крошечный, зато собственный ватерклозет и даже телефонный аппарат.
— Это связь с вагонами охраны, на экстренный случай. Я потом познакомлю вас с людьми. У вас будет возможность побеседовать с каждым. Интересно знать ваше мнение.
Задерживаться не стали. Алексей только снял шинель и фуражку, повесил на крючок шашку, а чемоданчик, где среди прочего лежала коробочка с шпионскими реактивами, запер в один из шкафов.
Дверь следующего купе была нараспашку. Изнутри слышался стрекот пишущей машинки. «Начальникъ пресс-службы г. Сусалинъ», — гласила карточка.
— Новая у нас должность. И человек новый. Там, — полковник показал пальцем на потолок, — принято решение считать связь между престолом и общественностью стратегической задачей первой важности.
«Спохватились, — подумал Алексей. — Не поздно ли?»
— А почему дверь открыта?
— У господина Сусалина всегда так. Образ жизни и принципиальная позиция, — слегка усмехнулся Назимов. — Он здесь единственный не из дворцового ведомства, а из журналистской братии. Сторонник открытости. Входить к нему можно запросто. Что мы сейчас и сделаем.
За столиком точно такого же купе, как Алешино, сидел энергичный господин в вязаной жилетке, с дымящейся трубкой в зубах. Роговые американские очки и свисающая на лоб длинная челка, а в особенности валявшийся на диване клетчатый пиджак с авторучками в нагрудном кармане демонстрировали, что человек это в высшей степени современный, от придворной жизни далекий.
— На минуту, — сказал ему Назимов. — Хочу представить моего помощника, поручика Романова. Ваш новый сосед.
Не прекращая печатать, начальник пресс-службы что-то промычал. Вдруг швырнул трубку на стол, выдрал из каретки лист, скомкал и вышвырнул в приспущенное окно.
— Хреновина какая-то! С утра всё через задницу!
— Господин Сусалин! — Полковник посуровел. — Сколько раз предупреждать: выкидывать бумаги из окон, даже самые пустяковые, строжайше запрещено!
— Что? — Журналист рассеянно посмотрел на офицеров. Хихикнул. — Не «Государь выслушал доклад министра внутренних дел», а «Государь в Ставке: высоко сижу, далеко гляжу». Вот именно! То, что нужно! Цепляет глаз, вызывает теплую улыбку. — Поправил очки и только теперь огрызнулся. — Послушайте, не мешайте, а? У меня срочная статья, пойдет во все агентства. Ступайте, господа, ступайте!
Теперь Алексей его вспомнил: ну как же, тот самый Н.Сусалин, который придал репортажам о жизни царственной особы новую тональность. Вместо прежней всеподданнейшей сиропности слегка дерзновенная, чуть-чуть кощунственная неофициальность, этакая ироническая задушевинка. Кое-кто в интеллигентских кругах прозирает в этой игривости предвестье либеральных перемен. Ну-ну.
Шло знакомство и в училище
— Задача, ради которой мы здесь собрались, вам известна. Вижу, что люди вы серьезные, поэтому разглагольствовать про историческое значение акции не буду…
Зепп обвел взглядом аудиторию. Кажется, поляк и еврей были бы не прочь послушать про мировое значение — у обоих по лицам пробежало разочарование. Русский, финн и украинец кивнули. Балагур подмигнул. Вьюн сонно похлопал ресницами. Тимо одними губами попробовал воспроизвести загадочное слово «разглагольствовать».
— Но, прежде чем перейти к деталям операции, я хочу знать вот что, — всё так же буднично, деловито продолжил Зепп. — Вы согласились участвовать в очень рискованном деле. Возможно, нам всем суждено погибнуть. Я-то немец, кадровый военный, со мной ясно. Но я должен знать, почему в этом деле участвует каждый из вас. Прошу говорить правду. Если чей-то ответ покажется мне неискренним, отправлю восвояси. Ясно?
Настороженное молчание, взгляды искоса по сторонам. Они ведь друг друга совсем не знают. Впервые видят.
— Итак, почему? — начал майор с украинца, потому что тот сидел на передней парте.
— Ради свободы Украины, — коротко, без пафоса сказал Чуб. Будто его спросили, сколько времени, а он ответил.
— Вы? — Зепп посмотрел на Маккавея — этот сидел на третьей парте, за Финном, но северный человек морщил лоб, а еврей сам поднял руку.
— Я представитель угнетенного народа. Мне есть за что посчитаться с Николашкой. За погромы, за черту оседлости, за унижение, за…
Он продолжил бы и дальше, но Теофельс жестом и кивком показал: спасибо, ясно.
— А вы? — Он смотрел на поляка.
— Za niepodległos´c´ Rzeczypospolitej Polskiej! Dla zrzucenia jarzma rosyjskiego![8] — воскликнул, поднявшись, Кмициц. Порозовел, сел.
— Вы?
Теперь Финну было легко, после стольких подсказок.
— Я тозе. — Подумав, он счел необходимым всетаки прибавить. — За свободу Суоми от российского ярма, вот.
Теофельс разглядывал Ворона.
— Но вы-то русский. Почему вы здесь?
— Да, я русский. И я сделаю это ради свободы России.
Ишь, глазами-то сверкнул. В связные его, никаких сомнений. Такой живым не дастся. А значит, и не выдаст.
Свой вопрос Зепп задал, конечно, не в расчете на правдивый ответ. Важно не что человек говорит, а как. Что ж до настоящей причины, побудившей вас ввязаться в это, прямо скажем, гиблое дело, то знаю я вас, тварей божьих. У каждого есть какой-то истинный резон, да ведь не скажете, а может, и сами его толком не сознаете.
«Ну а сам ты? — спросил себя Теофельс. — Не ради же Германии? Тогда почему?»
А потому что на свете существует только одна вещь, ради которой стоит жить и умереть: победа. Есть победа — умереть не жалко. Нет победы — незачем и жить. Ну а кайзер и Deutschland-uber-alles[9] — пустое.
Но про это тс-с-с. Passons[10].
Генералъ-маiоръ Дубовскiй
На карточке был указан только чин, без должности. Фамилия генерала, занимавшего четвертое купе, Алексею была незнакома. Густой, звучный голос за дверью с выражением декламировал:
— …При виде раненого героя слезы умиления выступили на прекрасных глазах государя. «В твоем лице, мой храбрый друг, я лобызаю всю Россию», — возгласил помазанник Божий и запечатлел на челе солдатика августейший поцелуй.
— Это что? — шепотом спросил поручик. — То есть кто?
— Еще один… сочинитель. — Лицо полковника оставалось невозмутимым. — Генерал свиты его величества. Ведет летопись высочайших поездок. Но не для связей с общественностью, а для истории.
— И этим занимается генерал?
— В отставке.
Алексей не мог взять в толк.
— И что, для летописца необходимо держать купе в поезде сопровождения? Здесь же места наперечет!
Наконец полковник объяснил так, что стало понятно:
— Господин генерал — старинный приятель государя. Раньше он вообще располагался в литерном «А», но бывает… невоздержан, поэтому переведен сюда. Однако очень часто, особенно при перегонах в вечернее время, находится при особе государя.
— Читает свою летопись?
— Нет. Играет с его величеством в домино, — поколебавшись, выдал государственную тайну Назимов. — Сейчас я вас представлю.
И постучал в дверь, за которой все рокотал прочувствованный бас.
— Войдите! Кто там?
За накрытым белейшей скатертью столиком, где переливался гранями хрустальный графин и стояла закуска, сидел краснолицый генерал с седым бобриком и черными усами-стрелками. Его шея была повязана салфеткой. В одной руке обитатель четвертого купе держал исписанный каракулями лист, в другой, на манер дирижерской палочки, куриную ножку. Рядом в почтительной позе стоял лакей в ливрее с императорским орлом и держал наготове крохотный серебряный подносик с рюмкой.
Назимов представил поручика, снова аттестовав его своим новым помощником. Генерал велел звать его попросту, Апполинарий-Самсонычем, слуга же оказался камер-лакеем, приставленным обслуживать свитский вагон литерного поезда «Б».
— Вот, зачитываю Федору из последнего, — помахал Дубовский листком. — Про посещение государем полевого госпиталя. Присаживайтесь, неутомимейший полковник. И вас, молодой воин, милости прошу. Налей им, Федор, коньячковского. Вы только послушайте, господа. — Взмахнув куриной ножкой, генерал прочитал. — «За ваше величество не то что ноги, самое жизни отдать не пожалел бы!» — вскричал калека, потрясенный до глубин души…
![Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма 7-8) [«Мария», Мария… + Ничего святого]](/uploads/posts/books/243664/243664.jpg)
