Лев Овалов - Медная пуговица
— Чем могу служить? — по-немецки обратился ко мне хозяин магазина.
Секунду я колебался, но пароль, полученный мною, звучал столь невинно, что я решил не обращать на Гашке внимания.
— Я разыскиваю первое издание «Фауста». Первое издание, вышедшее в тысяча восемьсот восьмом году.
— Вы хотите слишком многого, — ответил мне продавец.
— Я не пожалею никаких денег, — настаивал я.
— Откуда в моем скромном магазине может быть такая редкость? Но я могу предложить вам одно из позднейших изданий, с отличными иллюстрациями.
— Нет, мне нужно издание тысяча восемьсот восьмого года, — настойчиво повторил я.
— И я бы взял с вас не слишком дорого, — настаивал на своем предложении продавец.
— Нет, — твердо сказал я. — Мне нужно первое издание, если вы не можете его достать, мне придется уйти.
Сказано было все, что следовало сказать для того, чтобы тебя признали своим в этом тесном и темном магазинчике, но почему-то я не был уверен в ответе. Меня смущало присутствие господина Гашке.
Однако продавец не стал медлить и толкнул дверь в помещение, примыкавшее к магазину, — маленькую комнату с убогой железной койкой, с голым, ничем не покрытым столом и с табуреткой, на которой стояло ведро с чистой водой. Похоже, что хозяин жил в этой комнатке, напоминавшей тюремную камеру.
— Прошу вас, — произнес продавец. — Пройдите.
Сам он остался на месте, пропустил меня, и не успел я оглядеться, как в комнату вошел Гашке.
Дверь затворилась.
Гашке держал в руках открытки. Одним движением он сложил их как карточную колоду и небрежно положил на край стола.
— Садитесь, товарищ Макаров, Андрей Семенович, — сказал он по-русски. — Я уже давно жду вас. — Он указал на койку и сам сел на нее.
Я не мог еще прийти в себя оттого, что именно Гашке является человеком, которому я должен предоставить всего себя.
— Мне приказано поступить в ваше распоряжение, — неуверенно произнес я. — Вот я и пришел.
— Зачем так официально? — сказал Гашке. — Нас связывают неформальные узы… — Этот человек точно высвобождал меня из каких-то тенет, которыми я был опутан за время моей жизни под чужим именем. — Давайте знакомиться, — просто сказал он. — Меня зовут Иван Николаевич Пронин. Майор Пронин. В прошлом году мне пришлось заниматься делами, связанными с Прибалтикой. Вот начальство и направило меня сюда… Все это говорилось без всякой многозначительности, с той простотой и естественностью, которая есть непременное свойство мужественных душ.
— Я ничем не должен отличаться от тех, чье доверие поручено мне завоевать, — продолжал Пронин. — Фельдфебель Гашке — я теперь уже не унтер, а выше — не только не хочет отставать от своих офицеров, а кое в чем хочет их даже превосходить. Все в гестапо знают, что ни у кого нет лучших картинок определенного содержания, чем у Гашке. Это создает мне популярность. Под этим предлогом мне удобно заходить к букинистам. Гашке пополняет свою коллекцию!
Пронин прислушался к какому-то шуму за стеной, помолчал, — по-видимому, это была ложная тревога, — и опять обратился ко мне:
— Нам с вами надо обстоятельно поговорить, Андрей Семенович. Сейчас у нас мало времени, да и место для этого неподходящее. Я не должен оставаться здесь подолгу: это могло бы навлечь подозрения на нашего хозяина. А он еще пригодится Латвии. Я предложу следующее…
Он думал всего несколько секунд.
— Завтра… Скажем, завтра между двенадцатью и часом Гашке отправится со своей девицей в Межапарк. В гестапо самая горячка ночью, поэтому днем позволено и вздремнуть, и отдохнуть…
Он достал блокнот, сделанный со всей немецкой тщательностью, вырвал из него листок и быстро начертил нечто вроде плана.
— Вот дорога, вот поворот, здесь развилина, направо дорожный знак… Скажем, у следующего дорожного знака. Вы можете приехать на машине? У этого дорожного знака и будет прохлаждаться Гашке с дамой своего сердца. С вашей машиной что-нибудь стрясется, скажем, заглохнет мотор. Вам не останется ничего другого, как обратиться за помощью к благодушествующему фельдфебелю…
Все было совершенно ясно.
— Я пойду, а вы выходите минут десять спустя и возвращайтесь другой дорогой, — распорядился Пронин. — Кстати, у вас есть с собой деньги?
— Не слишком много, — сказал я. — Я не знал…
— Много и не надо. Будете уходить, купите на всякий случай у нашего хозяина две-три книжки…
Пронин забрал картинки и вышел, я услышал дребезжание колокольчика на двери и вернулся в магазин. Хозяин равнодушно на меня посмотрел. Я купил у него несколько немецких журналов, вышел на площадь и окольным путем отправился домой.
Вечером я предупредил Янковскую:
— Завтра с утра мне понадобится машина.
Она усмехнулась:
— Ого, как вы стали разговаривать!
— Но ведь машина-то моя?
— Если вы действительно решили стать преемником Блейка, несомненно. — Она подумала и спросила: — Куда же вы собираетесь на этот раз?
— На свидание, — смело ответил я. — С одним из оперативных работников гестапо.
— Это в плане ваших разговоров с Эдингером? — Янковская испытующе посмотрела на меня.
— Да, — твердо сказал я. — Думаю, мне стоит с ним сблизиться.
В ее глазах почти неуловимо — в этой женщине все было неуловимо — сверкнула искорка радости.
— Что стоит вам делать, я объясню несколько позже, — сказала она дружелюбно. — А что касается машины, я загоню ее во двор, и утром вы можете ехать в ней хоть до Берлина.
Утром Марта накормила меня жареной камбалой — у нее были какие-то особые хозяйственные связи с рыбаками и огородниками из-под Риги, — затем я вывел машину, пожалел, что рядом нет капитана Железнова, и поехал за город.
Военному, как правило, достаточно лишь намека на карту, для того чтобы отыскать требуемую географическую точку, а Пронин вычертил путь к своему сегодняшнему местопребыванию достаточно тщательно. Я доехал до развилины, нашел дорожный знак и неподалеку от второго знаки в тени деревьев увидел расположившегося на траве Гашке.
Сухая теплая осень пришла на смену мягкому прибалтийскому лету. Желтые и оранжевые краски окрасили листву. Бронзовые листья нет-нет да и слетали с ветвей и, медленно кружась, точно умирающие бабочки, опускались на дорогу. Трава обвяла, сделалась суше, жестче, лежать на ней было уже не так приятно, как весной… Но Гашке чувствовал себя, по всей видимости, превосходно. На траве перед ним был расстелен лист синей оберточной бумаги, на бумаге лежали холодные сосиски и бутерброды с колбасой и сыром, около бумаги прямо на траве стояла початая бутылка с водкой, и возле нее валялись два бумажных стаканчика; все это было куплено, конечно, в магазине, обслуживавшем только немецких офицеров, — таких специальных магазинов в Риге было достаточно.
Но главную прелесть подобного времяпрепровождения представляла, конечно, молодая девушка, сидевшая против Гашке.
Эта белокурая красотка, с правильными чертами лица, голубоглазая, крупная и высокогрудая, могла бы покорить не только скромного фельдфебеля!
Как и было условлено, моя машина остановилась прямо против отдыхающей парочки.
Я соскочил, поднял капот машины, поковырялся в моторе…
— Эй, фельдфебель! — крикнул я. — Желаю вашей девушке хорошего мужа! Вы понимаете что-нибудь в моторах?
Он встал, усмехнулся.
— Откуда вас только принесло?…
Он что-то сказал девушке, та кивнула, сорвала веточку лилового вереска, прикусила стебелек зубами, еще раз кивнула и пошла к повороту.
Пронин подошел ко мне.
— Давайте ваши инструменты!
Я достал сумку с ключами и отвертками. Пронин разбросал их перед машиной, а мы сами отошли к обочине и сели лицом к дороге.
— Где это вы отыскали такую красавицу? — не удержался я от вопроса.
— Хороша? — горделиво спросил Пронин.
— Маргарита не Маргарита, валькирия не валькирия… — подтвердил я. — Обидно, что такая девушка снисходит до немецкого фельдфебеля.
— А она не снисходит, — насмешливо пояснил Пронин. — Работница с кондитерской фабрики и комсомолка, она знает, кто я такой. Она делает свое дело, и если направится обратно в нашу сторону, учтите, это будет значить, что появились ненужные свидетели и нам придется заняться мотором.
Но они так и не появились за время нашего разговора.
Здесь мне следует оговориться и сказать, что масштабы деятельности Пронина в оккупированной гитлеровцами Риге были очень велики, в своем рассказе я не пытаюсь даже хоть сколько-нибудь изобразить эту деятельность. Я рассказываю только о событиях, непосредственным свидетелем и участником которых был я сам, и поскольку Пронин принимал в них участие, рассказываю о нем лишь в связи с этими событиями, хотя, повторяю, в общей деятельности Пронина они занимали очень скромное место.
