Клавдий Дербенев - Неизвестные лица. Ошибочный адрес. Недоступная тайна
Главное, не надо предаваться паническому страху!
Утром он пригласил меня в кино на восемь вечера. Были в кино.
Он любезен и мил. А что, если совершенно напрасно я его подозревала?
Надо смотреть, вдумываться и проверять.
20 апреля. Прошел еще месяц. Бахтиаров уже ходит к нам домой. На маму он произвел отличное впечатление. Третьего дня она прямо сказала: «Вот, Аннушка, замечательный для тебя муж».
Ведет он себя очень скромно. В конце марта мы несколько раз успели побывать с ним на катке. Он — прекрасный конькобежец. На катке он меня познакомил со своим помощником лейтенантом Томовым. Этот лейтенант несколько обижен ростом, но умный парень и, как видно, хороший товарищ.
Себе самой я могу сказать: Вадим Николаевич мне очень нравится. Очень. Но он не для меня!
Я еще не знаю, кто я для него. Или враг, за которым он охотится, или друг. Я часто перебираю в уме все, что он говорит во время наших встреч. Все пытаюсь отыскать скрытое в его действиях, но ничего не нахожу.
Что же мне делать?
1 мая. Сегодня после демонстрации он зашел к нам. Посидели все вместе за праздничным столом. Потом ему куда-то было нужно по своим делам. Завтра к нему приезжает из Москвы его мать. Он настаивал, но я категорически отказалась знакомиться с ней. Мой отказ его огорчил. Я огорчена больше: мне хотелось бы узнать, какова его мать. Удержало меня от этого опасение: вдруг это вовсе и не его мать, а просто женщина, которая обязана опознать меня. Может быть, эта пожилая женщина — жительница Глушахиной Слободы? Где гарантия, что отцу в 1944 году все хорошо удалось сделать в Глушахиной Слободе? Если ничего не случится со мной и я доживу на свободе до отпуска, то в отпуск под каким-нибудь предлогом съезжу в Глушахину Слободу и сама узнаю, что стало с семьей Жаворонковых и что вообще в народе говорят об этом. Как мне раньше не пришла в голову такая блестящая идея?
Получается, что я опасаюсь за свое положение, желаю его сохранить… А как же быть с признанием, о котором сама не так давно думала?
Бахтиаров попросил помочь усовершенствовать его знания немецкого и английского языка. Я не могла отказать. Занимались конец апреля и продолжим после праздника.
Мама серьезно думает, что Вадим Николаевич будет моим мужем. Ну, а как я думаю сама? Я совсем запуталась! Я и боюсь его и…люблю. Да, люблю! Себе это я могу сказать. Только себе.
Сейчас я сижу дома одна. Вечер. Мама ушла в гости к своим девушкам с фабрики. На улице царит праздничное оживление, а мне и хорошо и немного грустно. Когда же придет конец моим мучениям?
5 июня. Теперь я убедилась, как была неправа, заподозрив Вадима Николаевича в преднамеренном знакомстве со мной. Я глубоко виновата перед ним…
В поликлинике разговаривают относительно отпусков. Вадим Николаевич уже трижды интересовался моими планами на отпуск. Что я могла ему конкретно сказать? Я с удовольствием провела бы время с ним, если бы была полноценным человеком.
Я все же прихожу к убеждению, что нужно порвать с ним. Затягивать наши отношения немыслимо.
4 июля. Поезд несет меня к столице Белоруссии — Минску. Вадим Николаевич был огорчен моим отъездом в «неопределенное пространство». Не могла же я ему сказать, что еду в Глушахину Слободу. Думаю, после этой поездки окончательно решу, что делать. Нет больше сил жить в постоянном обмане. Главное — обманывать приходится замечательных людей. Я еще не придумала «легенду», с которой явлюсь в Глушахину Слободу. Пока в голове пусто.
8 июля, воскресенье. Глушахина Слобода. Смотрю, но не дивлюсь. Видела кое-что и повнушительнее в своем перерождении. Название — старое, а лицо деревни — новое. Нет в помине и той избы, где мы жили с мамой два дня в августе 1944 года.
На какие только ухищрения не приходится идти в моем исключительном положении: я назвалась журналисткой Еленой Строевой, собирающейся написать серию очерков о возрожденной Белоруссии.
Милые люди, они приветливо открыли мне двери в свои дома и путь к своему сердцу. Документов никто не спросил. Да это и понятно: Глушахина Слобода все же не военный объект. Председатель колхоза «Луч победы» — обаятельная пожилая женщина с приятным загорелым лицом и крупными черными глазами, носящая внушительную фамилию — Грозовая. Она провела меня в свой по-городскому обставленный дом и с гордостью стала рассказывать о возрожденной из руин Глушахиной Слободе, о богатой жизни колхозников.
Я несколько раз пыталась дать понять Грозовой, что мне, как журналисту, нужны исключительные по своей остроте факты не только из текущих дней, но и относящиеся к периоду войны, изгнания оккупантов. Грозовая, будто не слыша меня, продолжала свое повествование.
Во время нашей беседы в дом вошла молодая рослая женщина с красивым загорелым лицом, светловолосая, с печальными серыми глазами. Вошедшая кивнула в мою сторону и села на стул у раскрытой настежь двери.
Грозовая продолжала свой рассказ, но внезапно, словно спохватившись, замолчала, глянула на молодую женщину и, переведя взгляд на меня, сказала:
— Вот вы, милая, просите рассказать о самом интересном. Анюта, — повернулась она к молодой женщине, — это писательница. Приехала, чтобы описать нашу жизнь. Расскажи ей, пожалуйста, о ваших…
Сказанное Грозовой, видимо, было не совсем по вкусу женщине. Она нахмурилась, что-то пробормотала и подошла к председательнице. Тут она вполголоса стала рассказывать что-то о работе своей бригады. Я раскрыла блокнот, дожидаясь, когда они кончат. Грозовая дала женщине какие-то указания и встала. Женщина в нерешительности посмотрела на меня. Грозовая ласково потрепала ее по плечу, приговаривая при этом:
— Ничего, Анюта. Надо же помочь товарищу.
Поблагодарив Грозовую, я вышла из дома вместе с Анютой. Первые шаги мы сделали молча. Сзади просигналил мотоцикл. Когда я обернулась, то увидела за рулем машины Грозовую. Широко улыбаясь, она пронеслась мимо.
— Везде она поспевает, — сказала с доброй улыбкой моя спутница.
И вот тут я услышала такое, отчего мои ноги подкосились и я схватилась за Анюту. Оказалось, что я иду рядом с той самой Анной Жаворонковой, под именем и с жизненной историей которой я живу на советской земле…
И хотя эти строки я сейчас пишу, все еще находясь под впечатлением услышанного, у меня не находится слов запечатлеть все то, что я пережила. Это было ужасное состояние. Моя собеседница заметила мое волнение и объяснила усталостью. Она предложила мне отдохнуть в ее доме.
Когда я несколько поуспокоилась, подлинная Анна Жаворонкова подробно рассказала мне свою историю. В день гибели ее родителей, братишки и сестренки она была далеко от Глушахиной Слободы — в Орше. Я стала уточнять отдельные моменты после того, как Анна мне все рассказала. Тут я пришла к глубокому убеждению, что отец, подбрасывая меня в эту деревню, действовал через своих агентов и при этом был допущен просчет. Было также очевидным, что просчет вскоре был обнаружен и делалась попытка его исправить. Об этом доказывает рассказанное Анной. Оказывается, через несколько дней после возвращения Анны в Глушахину Слободу там появилась какая-то с виду очень благообразная и добрая старушка. С продуктами питания тогда было очень плохо, а старушка, развязав свою котомку, стала наделять ребятишек из своих скромных запасов. Узнав о несчастье с Анной, старуха приласкала ее, долго не отходила, расспрашивая, как получилось, что она отстала от родителей. Старуха интересовалась, куда уехала женщина с девочкой, которую приняли за Анну Жаворонкову. Потом, оставшись с Аней вдвоем, старуха сказала, что знает в лесу тайник с немецкими мясными консервами. Жалеючи сиротку, может только ее одну провести туда. Аня поверила, никому ничего не сказав, ушла со старухой. Километрах в пяти от деревни, в лесу, старуха оставила ее «на минуточку». Моментально появился незнакомый бородатый мужчина с бельмом на правом глазу. Он предложил Ане следовать за ним. На вопрос о старухе мужчина не ответил. Аню обуял страх. Она поняла, что происходит что-то недоброе, и попыталась убежать. Мужчина пригрозил пистолетом. Углубляясь в лес, Аня увидела советских солдат и закричала. Мужчина, спрятавшись за дерево, открыл стрельбу. Но стрелял он не в солдат, а по убегавшей девочке. Солдаты тоже взялись за оружие, и мужчина был убит. Перепуганную Аню солдаты проводили до деревни.
В деревне ее рассказу не поверили, сочли, что девочка с горя немного «тронулась». И по сей день Анна ничего толком не знает. Для нее по-прежнему остается неясной цель старухи, сманившей ее в лес.
Но мне все понятно. Я узнала «работу» отца по исправлению допущенного промаха.
12 июля. Снова в поезде. Сейчас он везет меня к Москве. Теперь я могу, как говорят деловые люди, подвести некоторые итоги своей поездки к порогу, через который я перешагнула в Советский Союз.
