Лев Рубус - Запах лимона
Все это нисколько не похоже на правду. При всем желании, ничего не могу объяснить себе из этих слов, не могу найти и зародыша всех его невероятных видений. Остается два выхода: или самовнушение, или сознательная, хотя и непонятная ложь. Но не могу удержаться от проверки. Он предлагает идти завтра. Во всяком случае, интересен самый болид, да отсюда от сторожки не так уж далеко, версты три. Он засвистит мне около 5 часов вечера и мы пойдем. Если верить ему, место это найти легко, т. к. главной его приметой является пирамидальная скала, которая видна из сторожки. Отсюда, чтобы найти начало пути, нужно отсчитать…»
Петров испускает сотое за этот день сердито-досадливое восклицание. Страница! Не хватает по меньшей мере одной страницы и самой важной. Отсчитать? Что отсчитать? Шагов, сажен, турецких единиц меры? Куда отсчитать? Что делать дальше, если он, Петров, и увидит эту чертовскую пирамидальную скалу? Нет, это невозможно, невозможно…
Петров неистовствует. Петров не знает, что если не сегодня, так вчера, не вчера, так на прошлой неделе, в Лондоне, сэр Вальсон сердито откинется в жалобно звенящие пружины кресла: «Проклятая бумажонка. Стоило Мак-Кину присылать этот вырванный листок, если из него можно столько же узнать об этом нужном месте, сколько из каталога моего портного…» Принимая за начало восточный край, 180 локтей к лесу, и влезть на то дерево, которое будет прямо перед тобой, тогда, если повернуться спиной к солнцу ровно в полдень, отсюда и только отсюда будут видны три других вершины в виде петушиного гребня. Из них одна наполовину закрывает другую, а за этой средней… «Тысяча петушиных гребней этому дьяволу Утлину! Зачем ему нужно было из всего дневника класть в шкаф в Ростове вместе с другим дневником, дневником опытов, только одну, никому не нужную бумажку. Да, здесь точно указано, как найти закрытую вершину и тропинку за ней, и поворот с этой тропинки, и масса других очень точных примет. Но здесь нет одного. Восточный угол — его надо принять за начало? Дома, пруд, лужайки, ямы, горы… И из-за этой глупой предусмотрительности загорается сыр-бор с самшитом, и лорды тревожатся, и будущность лучших людей Англии — в руках какого-то нелепого Советского Концессионного Комитета…» Вальсон злобно теребит холеные военные усы. Аксельбанты на его груди звенят и путаются. Он не знает — а он знает много, — не знает, не может знать всех свойств того или другого сенбернара, всей обстановки квартиры Петрова, за которой агенты Аз. ГПУ следят слишком тщательно, чтобы она стала видимой Вальсону. Не знает он и о ежевечернем чтении тов. Петрова. И должен мириться с нелепой историей бумажонки, — не зная уничтоженного в ней места, нельзя определить, от какого восточного угла нужно отсчитывать роковые 180 локтей.
Но, вероятно, в дневнике не хватает больше, чем одной страницы. Он начинается неожиданно, вдруг, с восклицания.
«…Совершенно неописуемое! Мохамед раздвинул листву шуршащих самшитовых деревьев, растущих здесь во множестве. Перед нами встала та самая котловина, о которой он говорил мне. Я не удивлен, что он принял ее за кусок рая, свалившийся на Землю. Вся она походит на замерший кратер потухшего давно вулкана, метров 200 или 250 в диаметре. Склоны ее, до красноватых скал, сквозь какие мы только что пробрались, сплошь покрыты какой-то неимоверно-роскошной, похожей на тропическую, растительностью. Из жерла огромной воронки, как из разбитого окна оранжереи, веяло душным, сырым зноем, запахом цветущих магнолий, рододендронов, тепличной земли, пара, — всем ароматом девственной саванны или льяносов Оринокко. В совершенно неподвижном, густом, насыщенном влагой воздухе никли тяжелые огромные гроздья ветвей и цветов, а за их пологом, в непроницаемой темноте сгущающегося вечера словно горел огромный изумрудно-голубой светляк».
Уже поздно ночью Петров передает содержание дневника всем руководителям ГПУ, собравшимся у него на квартире. Решено ознакомиться возможно подробнее со всеми данными по этому сказочному делу, чтобы дружным коллективным усилием распутать чудовищный клубок. В маленькой комнате заперты все окна, — курить приходится выходить в другую, чтобы не повредить больному. Снаружи и внутри сторожкие глаза напряженно следят за всяким, кто приблизится к дому в это время. Трудно допустить, чтобы враги, такие вероломные и сильные, не узнали бы теперь, где находится драгоценная рукопись. Враги… Но кто они такие? Неужели еще долго томиться, упорствовать, ждать удара из-за угла… Все сгрудились около стола. Петров рассказывает.
«После долгих уговоров, ему удалось убедить напуганного турка сойти в долину и произвести подробный осмотр ее. Все оказалось таким или почти таким, как в его рассказе. По средней линии впадины протекал крошечный ручеек, бравший начало почти в ее центре, несколько западнее. Камни в нем, его вода, случайно упавшие в его русло предметы, даже легкий туман над поверхностью его — сильно светились прозрачным голубым светом. Было очень жарко, жара эта все увеличивалась, и в западной части круга-кратера доходила до 54–57 градусов по Реомюру (видимо, Утлин носил с собой термометр). Растительность, похожая на тропическую, при ближайшем осмотре оказалась еще более странной. Формы ее напоминали общекавказские: но размеры, пышность, блеск, превосходили тропики. В частности, самшит, растущий за пределами кратера в обычном своем низкорослом виде, здесь превращался в великолепную пальму». Все это химик заметил, видимо, мимоходом, быстро пересекая лощину с целью пробраться в чащу леса, где за рощей деревьев будто светился чудовищный зелено-голубой фонарь…
«Ну, ну!..» с каждым перерывом речи Петрова сосредоточенные лица придвигаются все ближе, глаза блестят все ярче. «Ну!»
— «Ну, и когда они вошли туда, — увидели, что метеор (Утлин до конца дневника не сомневается, что это он) упал саженях в двух правее и выше начала источника. В полную противоположность картине пышного сада поодаль метеора, вблизи его была сущая пустыня. Ближайшие кусты обгорели и опустили обугленные ветки, трава была выжжена с корнем. Сам камень, круглый обломок величиной со средний валун, очень маленький в сравнении с произведенным им эффектом, лежал на небольшой отмели из сухого белого песка, слившегося в стеклянную чашу вокруг места его падения. Он был совершенно черен, но вдоль него шла зигзагом ярко сияющая трещина, откуда, как мякоть плода, выступало огненное содержание. Кругом нее по земле были разбрызганы крупинки того вещества, которое составляло его сердцевину. Эти крупинки и песок вокруг них и испускали ровное, яркое, голубое сияние».
«Я прошу особенно заметить вот что, товарищи!» — Петров обращается к своим сослуживцам и к молодому химику, приглашенному на совещание. «Вот что очень важно для нас… Впрочем, я прочту подлинные слова Утлина».
«Пишу это при свете электрического фонарика, ночью, в кратере, в двух шагах от моего чуда. Мохамед ушел, он не в силах преодолеть страх. Я один. Наверху крупные звезды, да рядом со мной этот яркий, немерцающий и не убывающий свет.
Стараюсь привести в порядок свои мысли. Представляю себе все это так. Из мировых пространств и, несомненно, из бесконечного далекого мира к нам на землю падает за все ее существование первая такая глыба. Глыба эта, насколько можно судить сейчас, состоит из чего-то, напоминающего наши кварцы, только очень темного цвета, тяжелая, с характерно-раковистым изломом. Глыба сама по себе ничем не замечательна, но в ней, внутри ее, по исключительной милости судьбы, как в чемодане, запакован кусок жилы или самородок какого-то на земле неведомого вещества. Оно крайне активно химически и механически, оно в течение нескольких месяцев произвело, действуя в очень малых количествах, в виде пыли и выбрызгов, огромные изменения в окружающем его пространстве природы. Сейчас, до света, до исследования боюсь, хотя бы с большей или меньшей полнотой, делать выводы, но уже и то, что вижу — почти невероятно огромно.
1) Действие термическое. Оно нагревает с большой силой все соприкасающиеся с ним предметы. Воздух в лощине нагрет все время до 60 градусов. Если принять во внимание потерю тепла через конвекцию, лучеиспускание и пр., какой же огромный запас теплородной энергии нужно предположить в нем?
2) Действие электро-магнетическое. Компас мой пляшет, как во время самой сильной магнитной бури. Видимо, все силовые линии перепутаны. На влажных листьях деревьев, на остриях скал, — огни св. Эльма. Волосы потрескивают, я чувствую себя, как внутри огромной спирали д’Арсонваля. Мне кажется, я вижу потоки электронов, несущихся от него вместе с этими странными голубыми искрами в наэлектризованном воздухе.
3) Химическая активность. Вода светится. У нее особый кисловатый вкус, хотя непосредственного соприкосновения нет. Почва изменила состав. Живая природа, растения, эти первые в мире химики совершенно метаморфозируют.
