Владимир Волосков - Синий перевал
— Скажите, имя-отчество майора Петр Христофорович?
— Так точно. Петр Христофорович.
Обветренное лицо женщины слегка порозовело, в карих глазах мелькнуло что-то затаенное.
— Тогда передайте ему привет от меня. Скажите: от Сони.
— Сони? Гм… А отчество?
— Просто от Сони. Он знает.
— Ну это он. А я? — неожиданно для самого себя проявил любопытство Бурлацкий.
— От Софьи Петровны, если это вам так важно.
— Очень важно, — подтвердил Бурлацкий и, чувствуя, что поступает бестактно, все-таки не сумел сдержаться: — А еще что сказать ему? Где вы, откуда, в каком качестве?
Настырность молодого офицера не смутила Софью Петровну. Она чуть улыбнулась, припдурилась, разглядывая Бурлацкого.
— Откуда? Эвакуирована с Кольского полуострова. Теперь работаю здесь. О семейном положении тоже доложить?
— Желательно, — брякнул Бурлацкий.
— Была замужем. Разведена. Детей нет, — с подчеркнутой иронией сказала Софья Петровна, видимо, не желая принимать всерьез нахальство собеседника.
— Понятно, — улыбнулся Бурлацкий, самым странным образом радуясь отчего-то за майора. — Привет будет передан…
Передать привет сразу он, однако, не смог — Селивестров почти круглосуточно находился в Зангартубуевке. Остаться наедине ни разу не пришлось. А когда это случилось, Бурлацкий почему-то промолчал. Не то чтобы побоялся в столь важный момент отвлекать майора, а просто решил подождать. В Бурлацком крепло убеждение, что в привете Софьи Петровны для Селивестрова может быть много значительного. Пусть Купревич с Селивестровым вершат свои дела спокойно. А то, что суждено узнать, так или иначе будет узнано. Только не теперь.
Расхаживая по кабинету, Бурлацкий ловит себя на мысли, что сейчас ему очень хочется оказаться на совещании, в кабинете Батышева, в котором наверняка — иначе и быть не может — дым стоит коромыслом.
В кабинете директора химкомбината в самом деле дымно. И шумно. Шумно, хотя спорят всего двое: Батышев с Селивестровым. Все прочие участники совещания уже высказались и теперь сосредоточенно курят, ожидая, когда директор с майором выговорятся до конца.
— Тридцать километров магистрального трубопровода. Три насосных станции. Шутка сказать! — гремит Батышев. — Каким проектом, какой сметой это предусмотрено?
— Никакими не предусмотрено, — хмуро роняет Селивестров.
— Вот именно! Вы толкаете нас на авантюру! — взмахивает короткими, толстыми руками директор. — Нам предлагают вогнать все наличные материальные ресурсы и средства в мероприятие, которое может оказаться стопроцентной фикцией.
— Я повторяю — это единственный наш шанс пустить все комплексы на полную мощность еще в этом месяце. Иного выхода нет.
— Шанс? Какой? Не вижу этого шанса. Что даст нам ваш пресловутый Синий перевал? Там еще не пробурено ни одной скважины, не добыто ни грамма воды.
— И тем не менее, не дожидаясь результата буровых работ и опытных откачек, предлагаю начать строительство насосных станций и трубопровода от Песчанки к Синему перевалу. — Селивестров кладет на стол стиснутые кулачищи. — Чем раньше мы приступим к строительству, тем раньше вода придет на комбинат.
— Какая вода?
— Которую даст нам Синий перевал.
Батышев оглядывается на присутствующих, как бы желая сказать: «Ну, что прикажете делать с этим твердолобым солдафоном?!»
— Значит, другого варианта не будет? — тихо спрашивает Купревич.
— Не будет! — Селивестров пристукивает кулаками по столу.
Трое суток вынашивал майор в себе этот план. Колебался, убеждал самого себя не спешить — и все-таки решил действовать. Конечно, лучше всего дождаться результата буровых и опытных работ. Спокойно и безопасно. Никто не сможет упрекнуть гидрогеологов в медлительности. Но ведь это минимум три недели. Три недели военного времени. В переводе на готовую продукцию — сотни тонн порохов и взрывчатки. Было над чем подумать.
Трое суток не уезжал Селивестров из деревни. Ждал, что скажут геофизики. Электропрофилирование дало хорошие результаты. Майор убедился — в районе Синего перевала в самом деле залегают водоносные известняки. Не купол, не изолированный массив, а ответвление от общеуральской полосы. Электроразведчики шли на запад и ежедневно подтверждали эту гипотезу.
Тогда-то и оформилась идея. Он знал — если и удастся где-то найти воду, то только здесь. Значит, водопровод надо тянуть именно сюда. И он незамедлительно бросил топографов на изыскание трассы. А сам взвешивал, сомневался. Известняки известнякам рознь. Все зависит от площади и условий их питания, от трещиноватости, водопроницаемости. В прошлом не раз случалось встречать настолько монолитные массивы известняков, что скважины были практически безводными. Правда, их можно торпедировать — производя взрывы на глубине, создать искусственную трещиноватость, но таким путем «большой воды» не получить.
Окончательным толчком послужило неожиданное воспоминание.
Ночью сидели у костра. Крутоярцев с Гибадуллиным толковали о фронтовой жизни. Военная судьба у обоих сложилась довольно удачно. Попали на передовую лишь осенью прошлого года. Участвовали в наступлении: один на Северо-Западном фронте, другой под Ростовом. Не отступали, в окружении не бывали. А Селивестров всех этих горестей вкусил полной мерой.
Тут, у костра, вспомнилось ему вдруг, как дивизия выходила в последний раз из окружения. Вспомнилось и совещание у полковника Гурьевских, на котором решалась судьба соединения.
Случилось так, что дивизия рывком вышла к участку фронта, где сконцентрировались значительные фашистские силы. Времени для маневра не оставалось. Уходить куда-то в сторону не имело смысла: более подвижные немецкие моторизованные части тотчас организуют преследование — это понимали все.
Решали, каким путем организовать прорыв. Большинство командиров сошлось во мнении, что необходимо прорываться «по всем правилам», то есть эшелонироваться, обеспечить сильное прикрытие с флангов, сильный арьергард — и тогда вгрызаться в тылы гитлеровцев. Но Гурьевских решил по-иному. Все полки выдвинул в один эшелон, все силы бросил на прорыв. Буквально за цепями красноармейцев потоком шли автомашины, повозки, артиллерия в походном порядке… Это был смертельный риск. Но, как впоследствии оказалось, — риск спасительный.
Противник, оказывается, уже готовился нанести дивизии смертельный удар и, неожиданно для себя, попал под удар сам. Гурьевских на несколько часов опередил немецких генералов. Едва забрезжил рассвет, все полки одновременно рванулись на юго-восток, по касательной к линии фронта. Приготовившаяся к обороне, закопавшаяся в траншеях фашистская пехота в восточном секторе (где ждали немцы прорыв) так и осталась не у дел. Дивизия вышла к своим. Потерь оказалось настолько мало, что этому вначале не поверили. Ударившие с флангов подвижные немецкие части угодили по пустому месту. Риск оправдал себя.
Сидя у костра, Селивестров вспомнил счастливые лица бойцов и командиров, вспомнил Гурьевских… Глаза неулыбчивого комдива светились радостью, а в темных волосах четко обозначилась новая седая прядка. Это была цена риска лично для него.
И тогда Селивестров понял, что, позволив себе ждать три недели, он тем самым обеспечивает лично для себя сильные фланги и арьергард, спасает себя от будущих неприятностей. Но не мог променять свой спокойный тыл на многодневную работу огромного комбината. Решился.
Теперь, находясь в кабинете Батышева, он и не думает об отступлении — его лишь злит шумливость директора.
— Послушайте, майор, — глухо говорит Батышев. — Вы понимаете, какие потери в дефицитных материалах, деньгах и во времени мы понесем, если построенные станции и водопровод окажутся ненужными?
— Понимаю. В полном объеме.
— Тэк-с… — Батышев проводит ладонью по седому ежику. — И вы сознаете, что такая акция может быть воспринята как вредительство? И сознаете, что нас с вами могут расстрелять? Ведь это… По законам военного времени!
— Вы ни при чем. Всю полноту ответственности беру на себя.
— Каким образом? — вскипает директор.
— Письменное заключение за моей подписью у вас под руками. — Селивестров заставляет себя говорить спокойно.
Батышев хватает лежащие на столе листки, глядит на них — вроде бы не читал, — протягивает зачем-то Купревичу.
Купревич поправляет очки. Наступил решающий момент. Сейчас он должен взять на себя свою долю ответственности. А стоит ли? Стоит. Перед ним возникает лицо жены. Она не простила бы ему трусости… Он, Купревич, мало понимает в гидрогеологии, но он верит в решительность и упорство Селивестрова. Разумеется, такой нематериальной вещью, как внутренняя вера, руководствоваться в решении вопроса государственной важности нельзя, но иного не дано.
