Норман Мейлер - Призрак Проститутки
(12 апреля 1960 года)
В последующие два месяца СИНЯЯ БОРОДА время от времени звонит АКУСТИКЕ, упоминая о междугородных разговорах с ЙОТОЙ и РАПУНЦЕЛОМ. Очевидно однако, что такие контакты происходят все реже и реже. ЙОТА все же позвонил ей после первичных выборов в Западной Виргинии. Фрагмент из последовавшего за этим разговора СИНЕЙ БОРОДЫ с АКУСТИКОЙ (11 мая) имеет смысл привести.
«Синяя Борода. Он позвонил мне в тот же вечер. Мне было слышно, как его люди празднуют победу. Он сказал, что теперь его уже не остановишь и он будет жить мечтой — именно так и сказал: „мечтой“ — о нашей встрече в Лос-Анджелесе после победы на съезде. И пригласил меня приехать туда на неделю, пока будет идти съезд.
Акустика. Небось ты обалдела от радости?
Синяя Борода. Конечно, я была счастлива от него это услышать. Душа успокоилась. Теперь я знаю, что сумею продержаться оставшиеся два месяца. И я снова чертовски уверена в себе».
(11 мая 1960 года)
18
Шла вторая неделя июля, и я с удивлением обнаружил, что живу не столько уже наступившим летом, сколько минувшей весной — в своем сознании я постоянно перемещался вслед за Моденой между Майами, Чикаго и Вашингтоном. Собственно, я понял, насколько отвлекся от своей жизни, лишь в тот момент, когда июльским вечером переступил порог нашего зенитского офицерского клуба и увидел на телеэкране Джона Фиццжералда Кеннеди, выступавшего перед прессой в кулуарах съезда демократической партии. Я наблюдал это зрелище как завороженный, словно оказался на спиритическом сеансе. Впечатление было такое, будто я читал роман и один из героев вдруг обрел плоть и шагнул в мою жизнь.
Именно в это мгновение я понял, что присутствие Модены на съезде в Лос-Анджелесе казалось мне не более реальным, чем подробности ее прошлой жизни, которые я еженощно так старательно пересылал УПЫРЮ.
Однако пронзительный голос Джека Кеннеди открыл для меня новые истины. Время, осознал я, это отнюдь не привольно текущая река, на ней полно вентилей и шлюзов, которые надо преодолеть, если хочешь вынырнуть к третьей неделе июля. Понадобились сутки, чтобы переварить это откровение, и лишь тогда я принялся названивать в «Фонтенбло» чуть ли не каждый час, чтобы узнать, не вернулась ли Модена. Когда на девятый вечер я наконец услышал на другом конце провода ее голос, оказалось, что она только что вошла в дверь. Уверен, она восприняла мой звонок как предзнаменование и как свидетельство моих необычайных способностей, ибо немедленно разрыдалась.
Я прибыл на место через сорок минут, и наш роман начался. Русалка на крючке? Да ни черта подобного! Если кто намертво и заглотнул крючок, так это я. Впервые в жизни я оказался в постели с такой красавицей, как Модена. Конечно, в борделях Монтевидео у меня бывали приятные минуты, которые не выкинуть из памяти, но им был неизменно присущ и коммерческий элемент, — иными словами, пока мое тело наслаждалось новым опытом, душа разрывалась на части от угрызений морального свойства: такие фантастические взлеты при полном безразличии к объекту! С Моденой же все было иначе — одной ночи хватило, чтобы влюбиться в нее без памяти. И хотя одна моя половина любила ее больше, чем другая, мое целое двигалось тем не менее в магистральном направлении. Мне казалось, что я никогда не смогу насытиться Моденой Мэрфи, и эта страсть заставила меня забыть, что я нарушаю первую заповедь Проститутки. Если в отсутствие Модены джебики запустили сюда «жучка», мой голос уже звучал на пленках ФБР. В пылу нашего первого объятия я все еще тешил себя надеждой, что они по крайней мере не узнают имени Гарри Филда. Ведь, мчась во весь дух к отелю, я успел нацарапать на листке бумаги: «Зови меня хоть Том, хоть Дик, но, ради Бога, не Гарри!» Дверь захлопнулась за моей спиной, и мы бросились друг другу в объятия, потом перевели дыхание и обнялись снова, потом целовались, потом она заплакала, и только потом, минут через пять, когда она перестала плакать и стала смеяться, я сунул ей в руку бумажку, а когда она наконец прочитала послание, то рассмеялась еще звонче и прошептала:
— Почему?
— У твоих стен есть ушки, — шепнул я в ответ.
Она кивнула. Потом ее передернуло. На лице появилась проказливая гримаска. Несмотря на поплывшую тушь и размазанную по губам помаду, выглядела она очаровательно. Ее главная прелесть была в самоуверенности, и Модена только что вновь обрела ее. «Микрофоны кругом — ну и пусть, главное — я в центре внимания!»
— Том, — отчетливо произнесла она, — давай потрахаемся.
Пройдет какое-то время, прежде чем я пойму, как редко она употребляет это слово.
Той ночью чем глубже Модена и я познавали друг друга, тем больше оставалось еще узнать. Я никогда не был так ненасытен, но ведь и никогда доселе я не ласкал ни любовницу кандидата в президенты Соединенных Штатов, ни женщину, у которой был роман с самым популярным в Америке певцом, ни ту, которой, возможно, придется лечь под звероподобного предводителя преступного мира. Ничего себе увертюра, но я не грохнулся на пороге — во мне вдруг проклюнулся циклоп по прозвищу Мародер. И тут уж я пограбил от души.
Когда все было кончено, мы спустились с небес на землю и уснули в объятиях друг друга, но около двух часов ночи Модена проснулась и прошептала:
— Я хочу есть, Том, есть хочу.
Мы ели на южной оконечности Майами-Бич, среди круглосуточной суеты Коллинз-авеню с ее никогда не закрывающимися кинотеатрами, стриптиз-барами и мотелями, где номера сдаются на час, а выписанные неоновыми трубками названия противно шипят, — жевали бутерброды, пили кофе и пытались разговаривать. Мне казалось, что я плыву в лодке и к тому же мертвецки, но удивительно сладко пьян. Никогда в жизни я не испытывал такой умиротворенности. Последняя приливная волна моего служебного рвения воплотилась в предложение перейти на условный язык. Она радостно подхватила эту мысль. Страсть к конспирации сидела в ней, как джинн в бутылке. Мы договорились встречаться в барах отелей неподалеку от «Фонтенбло», но у каждого отеля будет псевдоним: если, например, я говорю ей «Бо риваж», это значит «Иден-рок», а если «Иден-рок», то это «Довилль», ну а «Довилль» будет на самом деле означать «Рони-плаза». Встреча в восемь вечера начнется в шесть. Инструкцию я составил в двух экземплярах и один вручил ей.
— Мне угрожает опасность? — спросила она.
— Пока нет.
— Пока?
Я не знал, хочется ли мне вообще возвращаться в реальный мир.
— Меня беспокоит мистер Флад, — сказал я наконец.
— Сэм меня пальцем не тронет, — убежденно заявила она.
— Тогда, — сказал я, — он может тронуть меня. — Я тотчас пожалел, что это сказал.
— Знаешь, — сказала она, — мне так хорошо. Мой отец был мотогонщиком, и мне кажется, что его кровь бурлит во мне сегодня. Я будто в небесах парю…
Негр-сутенер в дальнем углу зала пытался поймать ее взгляд, но она не обращала на него внимания, и он испепеляюще посмотрел на меня.
Я чувствовал себя так, словно наконец причалил к берегу, о котором мечтал всю жизнь.
19
Прошло две недели, прежде чем я узнал, отчего Модена была так безутешна, вернувшись домой. Теперь, когда мы стали любовниками, Модена рассказывала о себе куда меньше, чем во время наших двух коротких свиданий за рюмкой вина. Мы могли без конца говорить о ее детстве и о моем, о певцах и ансамблях, о фильмах или книгах. Она, например, считала, что «Великий Гэтсби» критики «перехвалили» («автор не знает о гангстерах ничего»), а «Унесенные ветром», конечно, классика, «хотя понадобился фильм, чтобы убедить меня в этом».
Меня все это мало интересовало. Если бы мы были женаты, ее вкусы могли бы показаться мне порядочной тошнотиной, но тут до меня вдруг дошло, что я просто никогда не задумывался, а каково мое собственное отношение к «Великому Гэтсби». Об этом просто не раздумывают. В Йеле уж точно. Это было столь же нелепо, как задаться вопросом, трогает ли тебя святой Франциск Ассизский. К счастью, наши мнения совпали по поводу «Над пропастью во ржи».
— Божественно! — воскликнула Модена! — Хотя и не классика.
На этом с литературой было покончено. Зато ели и пили мы ох как неплохо. Она знала все лучшие рестораны в Южной Флориде. Как только у меня выдавался свободный денек — а теперь, когда мой БЕСПЕЧНЫЙ добрался наконец до настоящего времени, свободные субботы и воскресенья стали реальностью, — мы (несмотря на ее сверхдлинные ногти) нередко катались на водных лыжах или занимались подводным плаванием у коралловых островков, а субботний вечер коротали за полночь в барах Ки-Уэста. Самое удивительное, дело обошлось без единой драки. В сущности, я был настолько зелен в роли кавалера потрясающе обворожительной девушки, что мгновенно изготавливался к бою, стоило только кому-нибудь поглядеть на нее. Не слишком полагаясь на свой потенциал в боевых единоборствах — азов этого искусства, преподанных на Ферме, было явно недостаточно, — я тайком взвешивал внешние данные каждого предполагаемого оппонента, но в конце концов сообразил, что драка весьма маловероятна, пока вашей даме не взбредет в голову самой ее спровоцировать. Модена в этом смысле была молодцом. Не знаю наверняка, как это у нее получалось, но думаю, что переработка десятка тысяч, а то и более пассажиров в год на борту самолета благодатно сказалась и на моем здоровье. Она была мила с незнакомыми самцами, но без излишнего флирта, и всегда давала понять, что ее выбор на этот вечер — я и она будет со мной. Короче, я остался цел. Более того, я расцвел. Возможно даже, что выглядел со стороны куда лучше, чем в собственных глазах. Клянусь, я был готов умереть, прежде чем с моих губ сорвалось бы чудовищное: «Да бери ты ее и пользуйся», и я знал, что мне суждено всю жизнь терзаться вопросом, врал ли Дикс Батлер или говорил правду.
