Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов
— Не могу, — сказала она, и в голосе ее Петро почувствовал слезы. — Война… война… Скажите, когда это кончится?
Она сжала виски тонкими пальцами, унизанными кольцами, и смотрела на Петра жалобно, чуть ли не плача.
Петро вспомнил рассказ Кремера. Муж Лотты, физик, подававший большие надежды, погиб в Берлине в первые месяцы войны во время бомбежки. “У каждого свое, — подумал он. — Эта маленькая симпатичная немка ненавидит войну, как все женщины”. Ему стало жаль се, но сказал он совсем не то, что хотел, внутренне краснея за выдавленные им из себя фальшивые, напыщенные слова:
— Война принесет нам, фрау Лотта, невиданное процветание. Лучшие люди Германии всегда мечтали об этом, и мы счастливы, что на нашу долю выпало осуществить их мечты.
— И вам нравится ходить с этой палкой? — кивнула фрау Лотта на Катрусин подарок.
— Потери неминуемы, — тянул свое гость. — Но это ничего не стоит по сравнению с тем, что мы приобретем.
— С вами невозможно разговаривать. — Хозяйка безнадежно махнула рукой. — Все мужчины Германии точно обезумели — война, оружие, кровь… А мне ничего не надо… У меня было все, а остались только эти дурацкие, нелепые ковры и перстни на пальцах. А зачем они? Для чего все это, скажите?
“А ведь она вовсе не так проста, как казалось”, — подумал Петро.
Он стоял у окна и не знал, что сказать ей в ответ. В искренности Лотты не сомневался, но имел ли право ответить тем же? Нет, лучше промолчать.
Пауза затянулась. Петро смотрел в окно и сердился сам на себя. В конце концов почему он должен сочувствовать этой Лотте? Скорее всего муж ее был наци, да и сама кто она? Дочь богатого ювелира, барынька, которая всю жизнь ничего полезного не сделала. Да и небось легкомысленна…
И все же Петру было жаль Лотту — он смотрел в окно, а видел ее наполненные слезами глаза и тонкие пальцы у висков. Повернулся и увидел: ломая спички, она пытается закурить сигарету. Поднес зажигалку.
Немного посидели молча, пуская дым, потом Лотта предложила:
— Пойдемте вниз, в гостиную, я вам немного поиграю. Вы любите Бетховена?
Они вышли на лестницу, которая вела в холл. Прислуга как раз кого-то впускала. Лотта, опираясь на руку Петра, стала на цыпочки, чтобы увидеть, кто пришел. Вдруг захлопала в ладоши.
— Боже мой, неужели Роберт?!
Прислуга пропустила в холл двух мужчин. Впереди шел эсэсовский офицер — высокий, с неприятным лицом. Тонкие влажные губы под узкими усиками, недобрые черные глаза, словно мелкие маслины.
Петро невольно выпустил палку из правой руки и сунул руку в карман, где лежал пистолет. Ведь это же он! Никогда не забыть этих усиков и сердитых черных глаз. Еще секунда — и он бы стрелял, но, увидев тревожный взгляд Лотты, опомнился. Оперся на перила и сказал:
— С ногою что-то…
Лотта подала ему палку и побежала по лестнице вниз. Петро, тяжело ступая, последовал за ней в холл.
— Это Роберт, Роберт Мор — друг и сослуживец моего мужа, — отрекомендовала она лысоватого средних лет мужчину с глубоко посаженными глазами.
— Эрих Амрен! — стукнул каблуками эсэсовец, не дожидаясь, пока его представят.
— Наш страж. Можно даже сказать — нянька… — добавил Роберт иронически.
Петро до боли в суставах сжал трость и сдержанно ответил на поклон Амрена. Только что он, как мальчишка, едва не выдал себя. Но кто мог ждать такой встречи здесь, в холле, устланном ярким ковром?
…Петро хорошо помнил свою первую встречу с Амреном. Вблизи Житомира гитлеровцы организовали огромный фильтрационный лагерь. Огородили несколько гектаров колючей проволокой — и все. Тысячи пленных спали на голой земле под дождями, которые, будто нарочно, не утихали. Начались болезни, раненые умирали ежедневно десятками. В центре лагеря стоял полуразрушенный двухэтажный дом, где гитлеровцы на скорую руку организовали кухню: в огромных котлах варили немытую, полугнилую капусту и свеклу. Однажды Петру посчастливилось попасть в команду, подносившую овощи. Посчастливилось, потому что можно было украдкой оторвать листочек от кочана капусты или погрызть кусочек свеклы. После работы пленные забрались на чердак и, обрадованные тем, что можно, наконец, хотя бы немного подсушить одежду, уснули там. Утром их заметила охрана. Явился начальник лагеря — именно этот Амрен — и устроил кровавый спектакль, который Петро никогда не забудет.
На чердак ворвались эсэсовцы. Они заставляли пленных прыгать с чердака, подталкивая их прикладами.
Первый, кому пришлось прыгать, сломал себе ногу. Второй упал и не поднялся: он расшибся насмерть. Третий перехитрил эсэсовцев: ему удалось ухватиться руками за водосточную трубу и благополучно спуститься. Амрен выхватил пистолет, но парень запетлял, как заяц, и скрылся в многотысячной толпе пленных. Еще одному удалось удачно соскочить, но Амрен тут же пристрелил его.
Последний был Петро. Он увернулся от эсэсовца, который, громко хохоча, попытался столкнуть его, схватился за водосточную трубу и пополз вниз. Эсэсовец, пытаясь столкнуть Петра, сам потерял равновесие и плюхнулся спиной на кучу наваленного внизу битого кирпича. Это спасло Кирилюка — падение эсэсовца вызвало замешательство начальника лагеря, и Петру посчастливилось скрыться среди пленных. Но тогда начальник лагеря вставил новую обойму и стал стрелять но толпе. Семь пуль — семь раненых или убитых… С каким удовольствием Петро всадил бы сейчас пулю в этого палача! Чтобы сдержаться, он обратился к Лотте:
— Вы, кажется, хотели нам сыграть…
— Прекрасно! — подхватил Мор. — Фрау Лотта — отличный музыкант. Жаль, что она не выступает в концертах.
В гостиной уже были опущены шторы, но Лотта не разрешила включить свет. Она долго сидела за роялем, безвольно опустив руки, словно боясь нарушить очарование предвечерней тишины.
Когда прозвучали звуки “Патетической сонаты” Бетховена, Петро увидел перед собой совсем другую Лотту — не ту, подвижную и легкомысленную, которая только что кокетничала с ним, а умную, с вдохновенным лицом женщину. Казалось, существует какая-то таинственная связь между ее внешностью и музыкой. Ощущение было такое, что она не играет, а поет величественную песню. Петро весь отдался музыке. Когда последний звук растаял в полумраке, он с удивлением огляделся. Все вокруг — ковры на стенах, огромные окна, человек в черном мундире — казалось таким неестественным и нереальным, что Петру стало жутко. Он встретился со взглядом Роберта Мора и в его глазах прочел то же, что чувствовал сам. Тот подсел к нему и спросил:
— Понравилось?
Петро посмотрел на него с недоумением — вопрос показался ему бессмысленным, и он не скрыл этого. Мор не обиделся, наоборот, охотно согласился с гостем. Они с первых же слов почувствовали симпатию друг к другу, сразу преодолели тот барьер отчужденности, который обычно возникает у незнакомых людей, и заговорили, как давние добрые приятели. Начав с музыки, незаметно перешли к проблемам общественного значения литературы и искусства. Обоих радовала общность взглядов.
Амрен подсел к ним и, потягивая коньяк, который распорядилась подать хозяйка, стал прислушиваться к беседе. На его лице отразилась такая напряженная работа мысли, что Мор не выдержал и рассмеялся.
— Не ломайте себе голову, Эрих, — посоветовал он, — и не корите себя: нас трудно было бы понять самому генералу войск СС, а не то что простому штурмбаннфюреру.
— Не думайте, что вы ухватили быка за рога, Mop, — злобно проворчал Амрен. — Ваше университетское образование еще не доказательство ума. Не исключено, что оно не спасет вас от полосатой робы…
— И тогда вы в конечном счете докажете, — скривился в гримасе Мор, — кто из нас умнее? О, это удастся вам довольно легко и быстро…
— Благодарите судьбу за то, что вы нужны нам, — хмуро продолжал Амрен. — В противном случае вас давно уже ели бы вши на Восточном фронте…
— Поосторожнее, Эрих! — сказал Мор. — Или вы уже забыли слова рейхсминистра о том, что каждый из сотрудников нашего института стоит целой дивизии, а наше новое оружие…
— Шутить изволите, — повысил голос Амрен. — Вы всегда были шутником! Потому-то мы и не обращаем внимания на ваши выходки…
— Иногда хочется и пошутить, — как-то сразу сник Мор и резко переменил тему разговора — начал рассказывать фрау Лотте о концертах Берлинского симфонического оркестра.
Петро налил себе коньяку. Он чувствовал себя, как гончая, напавшая на след. Институт — охрана — новое оружие… Шутка? Но ведь Мор говорил совершенно серьезно и, когда Амрен осадил его, испугался. А ведь он, судя по всему, не из пугливых. Выходит, сболтнул такое, за что может поплатиться головой…
Оставив Мора с Лоттой, Петро подсел к Амрену. Тот смерил его недоверчивым взглядом, но выпить не отказался.
— Вы настоящий ариец, господин штурмбаннфюрер, — восторженно произнес Петро. — Вы очень верно подметили: университетское образование далеко еще не признак ума. Я тоже считаю, что гнилая интеллигентщина вредит нашей нации, расслабляет ее.
