Леонид Николаев - Феникс
– Я солдат, – пытается объяснить Саид и тем самым определить свое независимое положение.
– В Германии это не имеет значения, – с дрожью в голосе отвечает человек в штатском.
«Черт возьми! Он дает понять, что я иностранец. Догадался. А может быть, знал».
– Идите вперед.
Он шагает. Шагают другие. Две женщины. Одна с сумочкой, другая с цветами. Старуха. И мужчина. Уже легче. Берут не его одного. Всех.
«Опель» стоит на прежнем месте. Все такой же яркий, сверкающий в лучах предвечернего солнца. Только стекло выбито. Пулей. Не прострелено. Раскололось, словно от удара.На мостовой человек. В костюме. Шляпа отлетела в сторону. Катится. Ветер мчится по Бель-Альянс. Подхватывает шляпу, несет, перекидывает. Бросает. И секунду-две она покоится на асфальте.
Человек мертв.
Полицейские уже оцепили улицу. Перекрыли движение. Народ скапливается на тротуарах, у подъездов.
Все хотят увидеть лицо человека. Лицо мертвого. И Саид хочет. Ему нужно увидеть обязательно. Хотя бы знать, кто шел к нему. Кто он? Кто пожертвовал собой ради него? Здесь, в Германии. На чужбине. Но лица не видно. Оно припало к асфальту. Скрыто. Теперь уже навсегда.
В руке пистолет. Неужели отстреливался? Бился. Пытался уйти. К своему «опелю». Тот бы выручил. Во всяком случае, продлил бы борьбу. Жизнь продлил.
Подошла машина. Крытая. Карета для арестованных. И санитарная машина подскочила.
«Какое сегодня число? – почему-то подумал Саид. – Какое же число?» Идя сюда, хотел запомнить этот день. День удачи. Радости. Нужно ли теперь? Хотя он сам запомнится. Без числа. Черный день. Небо ясное. Предвечернее берлинское небо… Как противоречива жизнь.
Рядом человек в штатском. Подбежал. Растерян. Взволнован. Даже напуган. Закуривает. Дрожащими руками.
Тот, что задержал Исламбека, спрашивает:
– Кто стрелял? – Он тоже растерян. Тоже напуган.
– Сам штурмбаннфюрер.
– Как всегда?
– Да.
Он увидел лицо мертвого. Показали. В гестапо.
– Вы должны знать его.
Исламбек долго смотрел на бледные впавшие щеки. Без кровинки. Может быть, он был болен? Глаза закрыты. Какие глаза? Судя по волосам, или карие, или серые, или голубые. Шатен. Как плохо, что он не видел этих глаз. Не прочел предназначенное ему. Ведь было же предназначено. Ради чего же шли друг другу навстречу. Для чего шел из леса, из Беньяминово, Саид? Для чего приходил каждую вторую и четвертую среду, каждую первую и третью пятницу к могилам на Бель-Альянсштрассе этот сероглазый человек? Пусть будет сероглазый. Приходил всю зиму. И весну приходил.
– Узнали?
– Нет.
– Постарайтесь узнать. Вспомните, когда и где вы его видели. На фотографии, возможно. Ну!
– Нет. Не видел никогда. И это правда.
Его повели по коридору. В другую комнату.
«Прости, брат».
Здесь горели лампы. Несколько ламп: на стене, под потолком, на столе. Здесь не пытали. Во всяком случае, он не заметил ничего похожего на возможную пытку. Он был готов. Внутри. Ждал.
С ним говорили. Вначале один из участников операции на Бель-Альянс. Потом штурмбаннфюрер.
– Вам доверили то, что доверяют не всем немцам. Вы в форме СС. Вы в сердце Германии.
– Я понимаю.
– Этого недостаточно. Вы должны сказать все, что знаете о том человеке. Что думаете о нем. Что предполагаете, наконец.
Он ожидал более легкого вопроса. Более жестокого, более ясного и удобного. А ему предлагают рассуждать, даже фантазировать. И в отвлеченной болтовне спотыкаться, мыкать, терять нить, связь. А потом все эти мыки, все «спотычки» превратятся в зацепки и улики. Его поймают на случайной фразе или даже не на случайной, а неточной: «Почему вы так думаете, откуда у вас такое предположение?»
– Я искал другого человека… – повернул разговор Исламбек на все сто восемьдесят градусов.
– Что?!
Напряжение во взгляде штурмбаннфюрера сменилось удивлением. Только глаза это выдали. Лицо оставалось таким же холодно суровым, каменным. Крупное лицо, вписанное в прямоугольник. Квадратный лоб, квадратный подбородок. Ровная линия рта. Профессиональная сухость. В разговоре с людьми – с подчиненными, с арестованными. Он мог улыбаться. Умел. Но не хотел. Не пользовался, как другие, мягкостью. Она мешала. Она приближала людей. Вселяла надежду на возможную слабость штурмбаннфюрера. Слабость была. Были слабости. Но слабость мешает делу.
– Я искал Мустафу Чокаева.
Побежала мысль. Наткнулась. Штурмбаннфюрер вспомнил. Это тоже профессиональное.
– Когда вы прибыли в Берлин?
– В воскресенье.
– Встретились с ним?
– Хотел этого… Господин Чокаев – друг моего отца.
– Как?
– Друг моего отца…
– Вы были у него в больнице? Накануне?
– Нет… Мне сказали, что Мустафа-ака на днях выйдет. Ему лучше… Его навещал только один человек.
– Кто?
– Каюмов… Вали Каюмов…
– Это предположение?
– Так говорят люди… Так он сам говорит… В то утро Вали-ака был у Мустафы. А я так и не увидел его…
Штурмбаннфюрер втиснул палец в розетку настольного звонка. Где-то вспыхнул сигнал. Здесь тишина не нарушилась.
Отворилась дверь. На пороге застыл дежурный.
С Исламбека штурмбаннфюрер перевел взгляд на вошедшего и сказал сухо:
– Позовите Рудольфа Берга!
– Слушаюсь.2
Звонок застал Ольшера в кабинете, хотя был уже одиннадцатый час ночи. Шестнадцать минут, кажется. Так, во всяком случае, отметила для себя по привычке дежурная стенографистка и переводчица Надие. Она входила в кабинет с бумагами и услышала звонок. Увидела, как капитан взял трубку. Поднес к лицу. Надие застыла у двери, ожидая знака шефа – уйти или остаться и присутствовать при разговоре. На часы она взглянула автоматически – Ольшер мог потом спросить: «Когда… мне звонили?»
Она осталась. Капитан разрешил. Жестом показал, чтобы села. Вероятно, придется что-то записывать. Подчинясь привычке, Надие раскрыла блокнот – он всегда у нее в руках, как и карандаш.
– Мой человек?
Удивление в голосе капитана.
– Не помню что-то. Повторите!
Взгляд на Надие. Ясно. Она готова. Карандаш нацелен. Пишет уже: «Саид Исламбек». Так повторил за кем-то Ольшер. Так приказано зафиксировать.
– Везите!
Трубка – на место. Капитан все еще удивлен, и, когда говорит Надие, чувствуется смущение.
– Найдите список завербованных… Последний. С ходатайством Чокаева. Там, кажется, всего шесть человек.
– Сию минуту.
Надие выскочила, а Ольшер задумчиво откинулся на спинку кресла. В такой час к нему приходила усталость. Он бы мог, имел право передохнуть. Закрыть глаза и несколько минут наслаждаться тишиной. Так и делал капитан обычно. Сейчас помешал звонок. Звонок из гестапо. Он удивил, но и обрадовал. В какой-то степени: дело Чокаева не затихало. Обнаружилось лицо, связанное с судьбой лидера туркестанских эмигрантов. Связанное, кажется, с убийством. Вот только Ольшер не уточнил, кого ловили на Бель-Альянштрассе гестаповцы. Кого застрелили? И отношение ко всему этому имеет его человек. Человек в форме СС, сотрудник подшефного Ольшеру учреждения на Ноенбургерштрассе.
– Есть такой. Пятый. – Вошла Надие. Тихо. Туфельки тонули в ворсе большого голубого ковра. Только у порога один раз щелкнули о паркет.
– Пятый?
Ольшер принял из ее рук список. Пробежал глазами весь текст: от адреса до подписи. Заметил и фамилию. Она, верно, стояла пятой. Это не главное. Это ничего не говорит.
– Папку со сведениями!
Через двадцать секунд появилась и папка. Серая папка с орлом на обложке и со свастикой в его когтях. Внизу белел череп и перекрещенные кости. Все папки с документами имели такое тиснение. Как и все бумаги, исходившие из управления на Моммзенштрассе. Они украшались орлом, свастикой и черепом. Даже штамп, подтверждающий, что документ оформлен и приобрел силу действия, представлял собой того же орла со свастикой в когтях.
Сведений о пятом номере было не так уж много: анкета, текст присяги с подписью завербованного, биография. Довольно скромно для такого случая. Ольшеру попались и другие анкеты, но он не обратил на них внимания.
– Странно… – Это капитан сказал по поводу анкеты Саида Исламбека. – Я никогда не думал, что там… – Он сделал паузу и едва кивнул куда-то назад. На восток, видимо. – Там сохранились люди с таким прошлым…
Надие высоко вздернула брови. Они и так гнездились довольно высоко и округляли ее большие глаза, а теперь совсем ушли от ресниц.
– Я не имею в виду вашу судьбу, фрейлейн Надие.
– Понимаю, господин капитан.
– Значит, сохранились… Очень странно.
Вспыхнула лампочка на внутреннем телефоне. Ольшер поднял трубку.
– Уже?
Кивнул.
– Ведите!
Надие машинально встала.
– Вы мне понадобитесь, фрейлейн, – произнес капитан. – Останьтесь.
Через смерть человека лежал путь на Моммзенштрассе, 55. Через смерть товарища. Боевого друга. Ни слова не сказано. Не пожали руки. Не открылась тайна. Хорошо, что не открылась. Для других. Но для Саида она должна была открыться. Должна была прозвучать. Иначе его появление в Берлине бессмысленно. Один на «необитаемом» острове. Чтобы он ни сделал, чтобы ни узнал, останется при нем и умрет с ним. Не станет оружием. А оружие это необходимо. За линией фронта, где идет битва. Где каждая весточка Саида – новый патрон в обойме.
– Вы Исламбек? – вопрос был задан по-русски.
