Егор Иванов - Негромкий выстрел
Он был в отличном настроении, глаза лучились, на щеках играл здоровый румянец, густая, несмотря на преклонный возраст, шевелюра серебристого тона оттеняла загорелое лицо. Чтобы еще больше походить на немца, он подстриг свои усы а-ля кайзер и впрямь стал смахивать на Вильгельма.
— Как ваши успехи, Альфред? — поинтересовался он, глубже располагаясь в кресле.
Полковник зажег спиртовку под серебряным кофейником, наполнил малюсенькие рюмки напитками, подал гостю, уселся в соседнее кресло и лишь тогда заговорил:
— Я был третьего дня в Вене, у Урбанского. Судя по его реакции, коллеги в Генеральном штабе строят только догадки, для чего в Черногории мобилизованы две бригады и вся артиллерия. Шеф Эвиденцбюро ничего толком не знает, а следовательно, и не может информировать Конрада фон Гетцендорфа. Мои венские друзья из министерства иностранных дел, с которыми я встречался вечером того же дня, убеждены, что войны против Австро-Венгрии пока не будет, а активность славянских дипломатов на Балканах направлена на создание только будущего союза, вероятно, против нашей монархии…
— Неужели они не способны предположить существование коалиции балканских народов против Турции? — изумился Стечишин. — Ведь это элементарно.
— Австро-Венгерский Генеральный штаб в полном неведении тех событий, о которых информировали наши сотрудники из Болгарии и Сербии, — подтвердил полковник. Он на минуту занялся сигарой, обрезая конец и раскуривая. Затем, после обстоятельного доклада, Редль вынул спичечную коробку и протянул резиденту. Стечишин, не раскрывая, переложил в свой жилетный карман и, довольный, похлопал себя ладошкой по круглому животу так, что в коробке задребезжали спички.
— Ваши успехи, Альфред! — Филимон поднял рюмку. — Вы один, наверное, добываете столько информации, сколько ее получает все австрийское Эвиденцбюро. Ваши успехи!
— Не очень-то вы жалуете Эвиденцбюро! — усмехнулся полковник. — Хотя я, как бывший его начальник, и несколько уязвлен вашим мнением, не могу не признать, что эффективность коллег без меня действительно стала невысока. Правда, я не советую вам быть особенно беспечным — контрразведывательное отделение в нем поставлено неплохо. Макс Ронге, начальник этого отделения, сам по себе неплохая ищейка, к тому же он работает с немецкой педантичностью и тесно сотрудничает с майором Николаи из германской разведки. Я вам уже говорил и докладывал в Петербург, что эта милая парочка крепко обложила русского военного агента в Вене, полковника Занкевича. Не удивлюсь, если он скоро попадется. Как мне говорил в прошлый раз Урбанский, Занкевич весьма активен и ищет связей с офицерами. Посоветуйте ему хотя бы условным письмом быть поосторожнее…
— Я уже советовал, притом лично, — нахмурился Стечишин, — но после этого никак не мог оторваться от слежки… Его действительно окружили целым сонмом сыщиков. Куда бы он ни пошел, везде за ним следуют два-три филера, а в отдалении, как я заметил, их страхуют на автомобиле еще двое… Кстати, полковник, я рекомендовал бы и вам удвоить осторожность…
— Кто посмеет заподозрить меня, главного резидента Эвиденцбюро в Праге и во всей Чехии, бывшего шефа разведывательного отделения Генерального штаба, любимца императора и корпусного командира Гисля фон Гислингена? — иронически улыбаясь, выпалил единым духом Редль. — Для этого надо совсем сойти с ума! Ведь даже встречу с вами я могу представить как нелегальный контакт со своим собственным агентом, что, кстати, и делаю, резервируя сразу два номера. Не волнуйтесь, Филимон: чтобы поймать меня и доказать что-либо криминальное — этим немчикам и австриякам надо совершить земное чудо!
— Тьфу, тьфу, не сглазить! — суеверно постучал Стечишин по столику. — Не храбритесь, Альфред, не размагничивайтесь! Недолго и до греха! Немцы совсем не так слабы в контрразведке, как вы полагаете. Сейчас, перед большой европейской войной, которую готовят в Берлине, они решительно усилили свою деятельность. Известно, что в Петербурге у немцев и австрийцев есть агентура, которая может навести жандармов на наш с вами след. И тогда…
— Я ни в коем случае не предам своих товарищей! — заявил полковник. — Но, смею заметить, я практически исключаю возможность нашего провала, поскольку мы не связаны с полковником Занкевичем, а передаем сообщения курьерам из России только через проверенных связных…
— Вы правы, полковник! В цепи разведки самое слабое звено связь… — согласился Стечишин. — Можно собрать уникальные сведения, добыть чертежи и планы, но, если их вовремя не удастся передать в разведцентр, никто и гроша не даст за эту информацию… Пока у нас в этом отношении все было хорошо. Дай бы бог! Кстати, я хотел бы серьезно поговорить с вами, Альфред, еще об одном слабом звене. Я имею в виду ваше расточительство. Полковник Гавличек сообщил мне, что он слышал случайно разговор о вас в офицерских кругах. Господа кавалеристы из вашего корпуса явно завидуют вашему богатству. Они поражены: у вас автомобиль самой дорогой фирмы, вы без конца путешествуете на нем по всей империи, сорите деньгами и даете такие чаевые, словно вы русский князь или купец.
— Это мое дело, — сверкнул глазами Редль. — Мне так нравится…
— Но вы подвергаете риску провала целую организацию! — спокойно, но выразительно сказал Стечишин. — Вы ставите под удар все наши широко разветвленные связи в политических, государственных и военных кругах! Ведь это будет грандиозный скандал, если «пан Градецкий», «доктор Блох» и другие депутаты и деятели славян в монархии будут скомпрометированы даже мимолетными связями с Генштабом России. Я категорически прошу вас умерить ваши безумные траты. Или хотя бы пустить слух, что вы получили крупное наследство от какого-нибудь родственника…
— Филимон, вы имеете дело с настоящим экспертом в тайной службе. Не забывайте, что именно я поставил в Австро-Венгрии все дело разведки и контрразведки. Даже немцы приезжали учиться у меня… Кстати, я еще до ваших упреков распустил слух, что получил большое наследство от тетушки. А вы: будь осторожен, будь осторожен! Я их презираю — этих разбойников-немцев! Они выгнали со службы моего отца, разорили брата, который осмелился открыть в Лемберге свое дело. Всю жизнь тупые немецкие болваны получали по службе отличия и чины впереди нас, чехов и поляков, а ведь мы служили в армии этой прогнившей монархии отнюдь не хуже, даже намного лучше германцев. Они ввели свой немецкий язык как обязательный в наших чешских полках и муштруют чехов с садизмом и жестокостью. А наследник Франц-Фердинанд! Ведь эта немецкая свинья в своем имении под Прагой просто истязает чешских работников! Ненавижу эту банду!
— Я говорю вам об осторожности, Альфред! — мягко прервал Стечишин излияния полковника, который вдруг обмяк и перестал выглядеть заносчивым и хамоватым офицером. — Вам надо отдохнуть. С такими нервами лучше нашим делом не заниматься…
— Может быть, вы правы, Филимон. Я просто очень устал и срываюсь незаметно для себя, — согласился полковник. Он помолчал, выпил коньяк, взял новую сигару, закашлялся дымом. — Расскажите лучше что-нибудь поприятнее, — попросил Редль, — ведь вы недавно были в Варшаве, я очень люблю этот дивный город. Как поживает полковник Батюшин и его команда на Саксонской площади? Я бывал у них, когда приезжал в Варшаву для розысков документов по делу Гекайло. Вы помните эту историю?
— Фамилию Гекайло я помню, но кто с ним был в компании? — нахмурил лоб Стечишин.
— Венцовский и Ахт, на которых я как австрийский контрразведчик вышел совершенно случайно, — смутился вдруг Редль.
— Припоминаю, припоминаю… — расправил морщины резидент. — Вы вели тогда следствие по делу этого Гекайло, чтобы успешным разоблачением и поимкой шпиона прикрыть свою связь с русской разведкой… Но увлеклись… Я вам тогда передавал категорический приказ из Варшавы — добиться во что бы то ни стало оправдания Венцовского и Ахта. Сознайтесь, изрядно вам пришлось потрудиться, чтобы совсем не завалить дело и пустить все следствие по ложному пути…
— Так вот в Варшаве, — перевел разговор на другую, более приятную тему Редль, — я тогда познакомился с одной артисткой, Соней Войтек. Она еще поет в оперетте?
— Не хаживаю в варшавскую оперетту, друг мой, и не могу, следовательно, ответить на столь важный вопрос, — съязвил Филимон, а затем продолжал миролюбиво: — Впрочем, Батюшин мне что-то рассказывал, совершенно точно — он просил вам передать, что Соня то и дело спрашивает об одном светловолосом французе… Вы, кажется, ездили тогда с французским документиком?
— Именно так, Филимон, — порозовел Редль. — Она меня покорила сразу же, как вышла на сцену. Такой женщины нет в целом мире!
— Во всяком случае, в мире театральном, — хохотнул резидент. — Ну что же, через год я вас отпущу на отдых в Варшаву. Надо только заранее предупредить Батюшина. Он приготовит хорошенькую дезинформацию, а вы ее привезете в Вену и выдадите как полученную от совершенно достоверного источника, к которому вы якобы и ездили на оговоренную встречу. Договорились? Разумеется, если вашего покорного слугу не выследят…
