Лев Овалов - Секретное оружие
Они молча пили чай, и Леночка то и дело настороженно прислушивалась, не зазвонит ли телефон. Королев звонил почти каждый день. “Здравствуйте, Елена Викторовна. Привет вам от вашей мамы. Чувствует она себя превосходно и просит не беспокоиться”.
Он ни разу не захотел встретиться с Леночкой, говорил однообразно и лаконично, но и это было хорошо.
Сегодня от него еще не было никаких сообщений, и Леночка очень волновалась.
Звонок раздался поздно вечером.
— Добрый день, Елена Викторовна, как самочувствие? Может быть, повидаемся? У меня для вас письмо…
Как обрадовалась Леночка!
Она стала поспешно собираться. Потом, вспомнив наставление Пронина, нашла в сумочке записку с телефонным номером Ткачева и позвонила к нему.
— Григорий Кузьмич? Это Ковригина. Лена Ковригина. Помните? Только что звонил Василий Петрович, привез от мамы письмо. Просит прийти в кафе “Националь”…
— Очень хорошо, Елена Викторовна, — ответил ей Ткачев. — Поезжайте. Только, пожалуйста, ничего не говорите Королеву…
Леночка быстро провела гребнем по своим коротко остриженным волосам, тронула помадой губы.
— Куда? — нервно спросил Павлик.
— В кафе. Я ненадолго.
— Для чего?
— Нужно, Павлик, нужно.
Павлик насупился.
— К этому… Ну, словом… К этому?
— Да, к этому, — подтвердила Леночка.
— Вольному воля, конечно… — Павлик вдруг вспылил. — Я бы на твоем месте не пошел!
— Почему?
— У тебя несчастье, а ты бегаешь по кафе. Хотя бы из уважения к памяти матери повременила…
Что ж, он был бы прав, если бы с Марией Сергеевной действительно случилось несчастье… А Павлик даже побледнел от волнения.
— Мне это просто непонятно. Ты какая-то бесчувственная. Такое горе… Я до сих пор не могу прийти в себя, а ты бежишь в кафе на свидание с каким-то там… Красишь губы! Прихорашиваешься! Извини, но я начинаю терять к тебе уважение! Иди, иди. Я тоже уйду. Мне здесь нечего делать…
Павлик впервые говорил так резко, и Леночка поняла, что он действительно может уйти.
— Вот что, Павлик, — сказала она. — Я же иду по делу. По очень важному делу!
— Не верю! — воскликнул Павлик.
— Честное слово!
— Я не понимаю, что это за таинственные дела, о которых ты не могла рассказать Марии Сергеевне и не можешь сказать мне… Нет, ты меня извини, но я не верю тебе!
— Послушай, Павлик, я признаюсь тебе во всем, — вдруг решительно заявила Леночка. — Но ты поклянись мне… Дай честное слово, что ты никому ничего не скажешь. Потому что я открою тебе государственную тайну.
Павлик смотрел на нее с недоверием.
— Я открою тебе государственную тайну, — повторила Леночка. — Я никому ничего не говорила, но тебе открою. Не могу видеть, как ты мучаешься. Я верю, ты меня не подведешь…
Она взяла Павлика за руку и тихо сказала:
— Мама жива, ты понимаешь, жива! Ее прост” скрыли, ей грозила опасность, и ее спрятали…
Она рассказала Павлику все, что знала сама, рассказала о Королеве, рассказала о беседе с Прониным и его поручении.
Павлик стоял ошеломленный. Он очень уважал и любил Марию Сергеевну. Она заменила ему мать, которую он потерял еще в детстве. Известие о том, что Мария Сергеевна жива, словно бы вернуло и его к жизни. Но уж очень непонятной показалась ему инсценировка ее смерти, фальшивой и ненужной. В ней была какая-то жестокость, что-то садистское…
— А знаешь, Леночка, все равно мне все это не нравится, — морщась, как от боли, сказал он. — Конечно, я не специалист, но думаю, что наша разведка могла бы обойтись без таких спектаклей.
— Ты так рассуждаешь потому, что ты не специалист, — обиделась Леночка за Королева. — Там лучше знают. Молчи уж!
Она пошла к выходу.
— Сиди и жди меня, я скоро вернусь.
Она ушла…
Нет, Павлику определенно не понравилась вся эта история. Ему захотелось самому взглянуть на Королева. Леночка сказала, что пойдет в “Националь”. Почему бы Павлику не поехать туда? На одну минуточку. Взглянуть на Королева и уйти, получить о нем хоть какое-то представление…
Через двадцать минут он уже сидел за столиком кафе и, надо признаться, чувствовал себя не совсем в своей тарелке — он боялся попасться на глаза Леночке.
Он сразу же ее увидел. Сидела она сравнительно далеко, и рядом с нею находился этот самый Королев. Молодой, высокий, но какой-то белесый и, в общем, на взгляд Павлика, в высшей степени противный.
Они тихо и спокойно разговаривали. Павлик почувствовал облегчение. Он сразу понял, что этот человек равнодушен к Леночке. Павлик не мог бы объяснить, как он это понял, но он успокоился.
В это время Королев рассказывал о Марии Сергеевне. Он, как обычно, угощал Леночку пирожными, но в нем чувствовалось какое-то нетерпение, точно говорил он об одном, а думал совсем о другом, находился рядом с Леночкой, а мысли его витали совсем в другом месте.
Леночка посочувствовала даже ему, ей подумалось, что у него какие-нибудь неприятности по службе. Недаром ей не понравился тон, каким говорил Пронин о Королеве.
Сегодня Королев был особенно симпатичен Леночке, хотя бы уж только потому, что привез ей весточку от мамы.
— Хоть и не полагается, но я попросил ее написать, — сказал он, передавая сложенный лист бумаги.
Леночка с нетерпением развернула его. Письмо оказалось немногословным, но это был мамин почерк, это были ее слова, и у Леночки сразу стало легче на душе.
“Дорогая доченька, не беспокойся обо мне, — писала Мария Сергеевна, — все будет в порядке. Держи себя в руках. Мама”.
— Скоро увидитесь, — добавил Королев. — Еще неделю-другую, и все будет в порядке.
— Спасибо, — сказала Леночка, — Вы даже не представляете, как мне тоскливо.
Они посидели еще минут пять и простились.
— Вы останетесь? — спросила Леночка.
— Сегодня я провожу вас до метро, — сказал Королев.
Они пошли к выходу.
Павлик замер. Леночка шла прямо на него. Она в упор смотрела на Павлика. Он втянул голову в плечи и проклинал себя за то, что потащился в “Националь”. Она сейчас скажет ему что-нибудь такое обидное…
Вот они приблизились к его столику и… прошли мимо.
Через час он позвонил Леночке.
— Ты очень сердишься? — с замиранием в сердце спросил Павлик.
— Очень, — сказала Леночка, но голос ее был не очень сердитым.
— Мне можно приехать?
— Нет. Я занята.
— Когда же я тебя увижу?
— Завтра…
Всю ночь Павлик, ворочаясь с боку на бок, раздумывал над тем неожиданным, почти невероятным, что он узнал от Леночки.
Он попытался разобраться в своем отношении к Королеву. Таинственного незнакомца, который вызывал Леночку на свидания, Павлик просто ненавидел. Теперь же стало ясно, что Королев проявлял только деловой интерес к Леночке, и все-таки… И все-таки, после того как Павлик его повидал, чувство ненависти не только не уменьшилось, но даже возросло, обострилось… Павлик знал такие лица. Они бывают у людей ясного и очень холодного рассудка, у людей, которым чуждо все, что делает человека Человеком, — любовь, дружба, уважение, сочувствие, жалость… Это страшные люди с “невозбудимым сердцем”. Такие люди действительно способны придумать фокус с мнимой смертью, с подлогом трупа. Но это же гнусно! Как там могли?..
Когда начало светать, Павлик уже ходил из угла в угол по своей маленькой комнатушке и готов был действовать. Он твердо решил пойти к начальству Королева. Неужели они, зная о его жестокой и циничной выдумке, одобрили ее?
Павлик забежал с утра в больницу, отпросился у главного врача и поехал в Главное управление.
— Мне нужно видеть генерала Пронина, — сказал он в бюро пропусков.
— Он вас вызывал? — осведомился молоденький лейтенант.
— Нет, — сказал Павлик. — Но мне необходимо с ним поговорить.
— А по какому делу?
— Это относится к… смерти Ковригиной.
Лейтенант позвонил по внутреннему телефону.
В общем, Павлик довольно быстро получил пропуск, но когда поднялся и вошел в комнату, указанную в пропуске, увидел не генерала, а всего лишь какого-то майора.
— Здравствуйте, садитесь, — сказал тот Павлику — Что вы хотите нам сказать?
— Мне нужен генерал Пронин, — упрямо сказал Павлик.
— Товарищ Пронин занят, — сказал майор. — Может быть, вы поговорите со мной?
Но Павлик ни с кем не хотел говорить, кроме Пронина. Он твердо стоял на своем.
Пришлось идти докладывать Пронину.
— Товарищ генерал, — начал Ткачев, пряча улыбку, — вас категорически требует Павел Павлович. Видно, что-то важное. Со мной разговаривать не желает.
— Какой Павел Павлович?
— Успенский. Молодой врач, помните?
Когда с Прониным говорили о чем-нибудь приятном или о людях, которые ему нравились, с его лица исчезало обычное выражение строгости и сосредоточенности, оно делалось мягче и в глазах появлялась какая-то особая, ему только свойственная доброта.