Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр
Два свистящих хлопка не были слышны даже в торговом помещении, не говоря уже о пустынной улице. Взяв со стола связку ключей, Хелле вышел в торговый зал и запер входную дверь. Перевернул на стекле табличку, которая теперь сообщала посетителям, что магазин закрыт, и вернулся в кабинет. Там сел в кресло и в ожидании темноты стал терпеливо курить, стряхивая пепел в кулечек, свернутый из голубоватой фирменной бумаги с адресом магазина.
Хелле думал о том, что нужно еще будет обыскать кабинет Лорана, — у старика наверняка оставались записи. Но на это времени хватит. Конечно, можно было инсценировать ограбление магазина. Но надежней, хотя и рискованней, все-таки вывезти и спрятать тело. Тогда одинокого антиквара хватятся очень и очень нескоро.
Серое небо, промозглый ветер, свист турбин невидимых самолетов за серым зданием аэропорта. Вечный сумрак у Шереметьево-2, около подъезда зала прилетов, отрезанного от неба широким плоским крылом эстакады. В этот раз в Москве меня никто из командировки не встречает. Может, оно и к лучшему — желания общаться с кем бы то ни было нет никакого. Общение — это прежде всего вопросы, а как раз на вопросы отвечать не хочется. Этим еще предстоит заниматься не один день в самых разных кабинетах.
Все одно к одному: настроение паршивое, погода поганая, самочувствие премерзкое. Оживленный прием оказал только щекастый таксист в потертой кожаной куртке, довольно бесцеремонно выхвативший меня из толпы прилетевших с возгласом:
— Поехали, довезу!
— Поехали.
Стоя у разинутого багажника замызганной канареечного цвета «Волги», мужик громогласно поинтересовался:
— Откуда прилетел?
— Из тропиков.
Краткие и неохотные ответы не смущают жизнерадостного водителя. Окинув быстрым взглядом нехитрую поклажу и с разболтанным лязгом захлопнув багажник, он продолжает приставать с расспросами:
— Ого! А чего подарков так мало? Заграница, как-никак!
В этой командировке было всякое. Вот только о подарках у меня еще голова не болела. Пожав плечами, сажусь в машину. Плюхнувшись за руль и вставив ключ в замок зажигания, таксист задает новый вопрос:
— А что делал за кордоном?
— В тюрьме сидел.
Так и не заведя двигатель, после короткой паузы он уже менее уверенно заключает:
— Я и смотрю, что ничего не привез.
— Мы едем или нет?!
Открыв в задумчивости рот, водитель включает зажигание и мы наконец трогаемся.
Всю дорогу таксист косится' на меня, не зная, как воспринимать услышанное. Так и хочется сказать ему, чтобы смотрел на дорогу. Хорошо, в России дороги просторные, а в Юго-Восточной Азии просвет между машинами такой, что кулак не просунешь. Вот там бы он головой повертел.
Когда нас — меня и агента, с которым я впервые встречался в тот вечер в ресторане, — рассаживали в наручниках по разным машинам, он бросал на меня паскудные взгляды ни в чем не повинного человека. По ним я отчетливо понял, что мой предшественник здорово купился и что эта встреча была спектаклем. Но еще большим чем потрясение от ареста было удивление оттого, как вел себя сдавший меня агент. Казалось бы, он никогда больше не должен был меня увидеть, но все равно пытался хотя бы взглядом убедить, что он тут ни при чем. Чуден человек, непознаваем и необъясним.
— Ну и как там?
Генерал полон сочувственного интереса. А если этот человек хочет, чтобы вы поверили в его сочувствие, вы непременно поверите. Он весь — сочетание несовместимого: седые, как у луня, волосы и по-дстски круглое, удивленное лицо; ясные голубые глаза и моментальный укол узких черных зрачков; заливистый хохот и рвущие темп беседы неожиданные жесткие вопросы. А главное — обаяние, просто море обаяния, которое может при необходимости равно притянуть, как увлечь одного человека, так и приковать к себе внимание целого стола собеседников. Прозрачный взгляд не меняется независимо от количества выпитого — только где-то в глубине постоянно бьется тонкая напряженная жилка.
Сейчас Горелов сидит напротив, изредка покачивая головой в такт моим словам.
— Тюрьма как тюрьма, Владимир Николаевич. Только жарко и грязно.
— Чужой агент сдал?
— Прямо на контакте взяли. Из ресторана — и в камеру. Приглядевшись, Горелов спрашивает:
— А ты чего желтый такой?
— От усталости.
— Есть возможность отдохнуть. Хочешь в Париж?
Генерал откидывается в кресле и смотрит на меня, явно ожидая выражений признательности за блестящее предложение. Прием для несмышленых детей. Нас, тертых шпионов, так просто не купишь. От начальства добро исходит только как приманка для наивных, как зловещий предвестник грядущих проблем. Особенно в нашей конторе, живущей по запутанным законам международного шпионажа. И тем более, если начальство не твое, а из соседнего отдела. И вообще, в настоящий момент времени генерал — начальник только для тех, кто работает под его руководством в нашей резидентуре во Франции.
Поэтому я сдержанно спрашиваю:
— А что это вдруг меня и в столицу мира? Я больше привык к экзотике — жаркие страны, восточный колорит. Амебная дизентерия. Или появилось особо гадостное дело, и жалко послать кого-нибудь другого?
После некоторой паузы Владимир Николаевич осторожно интересуется:
— А что тебе руководство сказало?
Подвох очевиден, тем не менее без запинки отвечаю:
— Руководство? Молодец, говорит, Соловьев, спасибо за службу. Завербовать помощника премьер-министра, это, говорит, не фунт изюма. В остальном ты ни сном ни духом… В смысле, не виноват. Иди, говорит, Соловьев, в отпуск. На месяц, не меньше.
Генерал снисходительно улыбается:
— Насчет отпуска врешь. Я еще вчера просил временно откомандировать тебя в мое распоряжение во Францию. С руководством и твоим начальством все согласовано. Дело там непонятое и требует аккуратной разработки, лучше всего одним человеком без специальной поддержки. Исчез агент, необходимо провести расследование. Решили, что получится именно у тебя. И еще я не хочу подключать своих людей, чтобы не засветить. Достаточно того, что один сотрудник уже в это дело влез.
— Спасибо за откровенность. И все-таки, это не по моей части. Служба безопасности справилась бы лучше. И потом, не понимаю, из-за чего шум. Не помню, чтобы в наше время шпионов убивали.
Мое упрямство начинает понемногу раздражать обычно довольно терпеливого генерала. Резко и безо всякой нужды двинув по столу массивную хрустальную пепельницу, он подводит итог:
— Во-первых, все зависит от ситуации, и убить могут и в наше время. Во-вторых, служба безопасности с подобной задачей не справилась бы. Помимо прочего, здесь нужен человек, который хотя бы немного разбирается в искусстве. А у тебя, помнится, дед собирал картины.
Мой дед, довольно известный в медицине человек, действительно собирал живопись, и кое-каких отрывочных знаний в этой области я от него набрался. До сих пор чувствую сухой запах старой квартиры в центре Москвы и ясно вижу узкие коридоры с потолками в высокой полутьме, картины в большой гостиной и кабинет, в котором книги стояли на полках и в шкафах, лежали огромными стопками на полу, оставляя лишь узкий проход к крытому зеленым сукном письменному столу и кушетке павловских времен.
Картины деда — совсем не повод, чтобы втягивать меня в расследование подобных дел. Видя, как я открываю рот для нового возражения, генерал торопливо завершает разговор:
— Все-все, хватит препираться. Изучи и доложи свои соображения. К сожалению, ты Лорана не вел, так что тебя до его дела не допустят. Я дам указание — с тобой поговорит его куратор. И не тяни — у меня тоже начальство есть, и оно хочет знать, что там произошло. Подумай еще об одном: речь, вероятно, идет о космосе. Ты знаешь ситуацию — еще лет десять-пятнадцать, и нам развалят космическую промышленность. Людей подкупают, переманивают, скупают технологии, контрактами разоряют предприятия. Подумай хорошенько. Если там действительно что-то важное и мы это дело прохлопаем, нам спасибо не скажут. Уловил? Ну вот, бери бумаги и топай к себе.
