Нисон Ходза - Первый выстрел Дробова
В левом углу анкеты темнела стандартная паспортная фотография. Дробов взглянул на неё и ахнул: слегка улыбаясь, на него смотрела красавица. Слово «красавица» Дробов не любил. Оно казалось ему пошлым, ничего не выражающим. Но никакого другого определения Дробов сейчас найти не мог. Даже на маленькой фотографии можно было отчётливо разгадать на редкость правильные черты лица Ефросиньи Осиповны Шмедовой.
«С чего я взял, что она старуха? — досадовал Дробов. — Гутырь ничего о возрасте не говорил… Меня сбило её старушечье имя! Ефросинья… Да, Гутырь прав: без конкретных фактов в нашем деле с выводами лучше не спешить…»
Автобиография Шмедовой умещалась на одной страничке. Родилась в тысяча девятьсот тридцать восьмом году в деревне Рождествено Псковской области. Окончила десятилетку и институт иностранных языков. В течение года была переводчиком в «Интуристе». Потом поступила в НИИ. Характеристика из «Интуриста», как и все подобные документы, состояла из безликих хвалебных слов, и Дробов понимал, что полагаться на них нельзя. Он ещё раз взглянул на фотографию. «Совсем как в американском фильме, — подумал Дробов, — молодая красавица, секс-бомба, она же — агент иностранной разведки…» Но конкретных данных пока что для такой версии нет. С чего начать? Действовать методом исключения? Убедиться, что Шмедова спекуляцией не занимается, по займам не выигрывала, наследства не получала, взаймы денег не брала, а следовательно…
Он позвонил по внутреннему телефону начальнику отдела кадров и попросил его зайти. Лохматый, немолодой уже человек, начальник отдела явился незамедлительно. На его худощавом лице застыло напряжённое любопытство.
— Скажите, товарищ Ковенчук, — начал Дробов, — как у вас в институте насчёт спекуляции? Всё благополучно?
— В каком смысле? — Редкие брови Ковенчука поднялись вверх.
— В буквальном, товарищ Ковенчук, в буквальном. Известны ли вам случаи спекуляции среди сотрудников вашего института?
Брови Ковенчука поднялись ещё выше. Дробову вдруг стало смешно: сейчас белёсые брови начальника отдела кадров скроются в его лохматой шевелюре.
— Я спрашиваю, — пояснил Дробов, — есть ли среди ваших сотрудников лица, снабжающие своих товарищей дефицитными товарами? Ну, скажем, заграничными кофточками, парфюмерией, косметикой по спекулятивным ценам. Вопрос понятен?
— Значит, в таком смысле? — Брови Ковенчука вернулись на своё место. — Нет, таких аморальных поступков в нашем институте не было.
— Вы убеждены в этом?
— В каком смысле?
— В прямом.
— В прямом? Убеждён. В обратном смысле у нас бывают случаи спекуляции, а в прямом — нет!
— Не понимаю! Что значит: «Спекуляция в обратном смысле»?
— Это в том смысле, что у нас никто спекуляцией не занимается, а, наоборот, некоторые женщины сами покупают у спекулянтов на стороне. Есть у нас такие! Целый месяц экономят, едят всухомятку, а потом всю получку приносят на блюдечке спекулянтке. За какие-нибудь духи французские или за кофточку с ярлыком «Лондон-одежда»…
— Кто же у вас отличается на этот счёт?
— Кто отличается? Подкопаева, Оконь, Свешниковы сёстры, Шмедова…
— А почему у Шмедовой новый адрес? — спросил Дробов. — Что это ей вздумалось переезжать с Чайковской на Охту?
— Обменяла комнату. В том смысле, что теперь у неё центральное отопление, а на Чайковской, говорит, с дровами замучилась. И телефон теперь у неё имеется…
«Обменяла комнату. Ничего-то ты не знаешь», — подумал Дробов.
— Как она работает? Взыскания имеет? Кто её непосредственный начальник?
— Состоит при директоре. Работает по его заданиям. Надо спросить директора. Взысканий не имеет. К женскому дню благодарность получила.
…Беседа с директором продолжалась недолго. Дробов легко убедился в том, что к секретным работам Шмедова доступа не имеет, занимается переводами статей о кибернетике и радиолокации.
— Работает Шмедова неплохо, — убеждённо говорил директор. — Пожалуй, излишне кокетлива, но в её возрасте и с её данными… — Директор сокрушённо вздохнул и провёл ладонью по лысине.
— С кем же она кокетничает? И как она вообще… — Дробов замялся, подыскивая подходящее слово. — Как она насчёт нравственности?
— В безнравственном поведении на работе упрекать её у нас нет оснований. Ну, а как она ведёт себя вне стен института, извините, не знаю… не слежу…
— А надо бы знать, — сказал запальчиво Дробов. — У вас такой участок работы… Вам надо знать своих людей до самого донышка…
— Очень рад, что у вас есть чёткое представление о моих обязанностях, молодой человек, — холодно сказал директор. Дробов смутился. А директор продолжал тем же спокойно-вежливым тоном: — На днях Шмедова уезжает в отпуск. Очевидно, мне придётся взять билет на тот же самолёт, чтобы знать, как она будет вести себя в Ташкенте…
— Шмедова уезжает в отпуск в Ташкент? Надолго?
— На десять дней. Остались неиспользованными с прошлого года.
— У неё что же, месткомовская путёвка? Известно, в каком доме отдыха она будет жить?
— Какие же путёвки на десять дней? Летит «диким» образом.
— Вам не кажется странным, что, получая восемьдесят два рубля, сотрудница вашего института имеет возможность лететь на самолёте в Ташкент, чтобы провести там всего десять дней? Откуда у неё такие деньги?
— Ах, дорогой мой, — директор устало улыбнулся. — Я давно уже понял, что на этот вопрос ответить невозможно. Вчера, например, я видел длиннющую очередь. Стояли только женщины. Оказывается, продают, изволите видеть, австрийские кофточки из какого-то там перлона или нейлона… Сорок рублей штучка. И все женщины города желают украсить себя этим самым перлоном. А сорок рублей, заметьте, — это двухнедельная получка. Да и то не у всякой…
Дробова раздражало многословие директора, его манера говорить лениво, поучительно и ускользать от ответа на конкретные вопросы.
— Меня не интересуют все женщины Ленинграда, — вызывающе сказал Дробов. — Сейчас меня интересует только одна женщина — сотрудница вашего института Ефросинья Осиповна Шмедова. Может быть, вы знаете, кто с ней наиболее близок, с кем из сотрудников она… как говорится… дружит?
— Вы меня ставите в тупик, товарищ Дробов, — в голосе директора послышалось раздражение. — В институте несколько сот человек. Не могу я, честное слово, не могу знать, кто с кем близок, кто с кем дружит. Поговорите с секретарём комсомольской организации. Он знает всю нашу молодёжь. — И директор выразительно посмотрел на часы.
…В комсомольской организации института Дробов узнал кое-что интересное. Секретарь бюро, рослый сутуловатый парень, охотно отвечал на все вопросы Дробова. Пощипывая узенькую полоску чёрных усиков и слегка картавя, он говорил так быстро, точно боялся не уложиться в жёсткий регламент.
— Сначала Шмедова была девушкой что надо, — частил он. — Вела кгужок английского языка, участвовала в самодеятельности, в теннис иггала. Пегвое место заняла на пгофсоюзных согевнованиях. У неё тогда стгуна на гакетке лопнула. Наш местком пгишел на помощь: пгемиговал её новой гакеткой…
Секретарь умолк, ожидая очередного вопроса.
— Ну и что же с ней произошло потом?
— Совегшенно отошла от общественной жизни. Кгужок бгосила, в самодеятельности — никакого участия. Полпятого — её как ветгом из института! Ганьше мы к ней в гости ходили на улицу Чайковского, и она у гебят бывала; а тепегь — ни она к гебятам, ни гебята к ней…. Комнату сменяла — на новоселье не позвала…
Часы пробили пять.
— Беседа наша прошла не без пользы, — сказал Дробов, подымаясь. Он ещё не совсем понимал, в чём польза этой беседы, но ему нравилась сама формулировка: «Беседа наша прошла не без пользы». В ней было что-то значительное.
Рабочий день в НИИ кончился. Из проходной института выходили сотрудники. Трудно было представить, что эти молодые смешливые ребята только что трудились в своих лабораториях над проблемами, от решения которых, быть может, зависел переворот в технике.
Дробов узнал Шмедову сразу. Быстрой деловой походкой она пересекла улицу, свернула на Суворовский проспект и вошла в гастрономический магазин. У прилавка и у касс уже клубился народ — обычная картина в эти часы. Затерявшись в толпе, Дробов, не торопясь, рассматривал свой «объект». Нет, фотография не обманула. Шмедова действительно была очень красива, даже красивее, чем на карточке. Но Дробов заметил, что своей красотой она в какой-то степени обязана косметике. Ярко-красные губы издали казались лакированными, ресницы, выкрашенные синей тушью, придавали глазам какой-то неестественный блеск. Иногда мужчины оборачивались ей вслед, она чувствовала их взгляды и отвечала едва уловимой Улыбкой, которую Дробов подметил ещё на фотографии…
