Йоханнес Зиммель - Пятый угол
— Леди — кто?
— Керзон — это название супа из черепахи с шерри и сметаной.
— Ах да, конечно.
Пламя свечей, стоявших на столе, внезапно дрогнуло. Бесшумно вошел Бастиан и поставил курятину с перцем.
Пламя успокоилось. Его теплый желтый свет падал на темно-голубой ковер, широкий старинный фламандский стол, удобные деревянные стулья с плетеными спинками, старинный фламандский буфет.
Теперь господин директор Шалленберг пришел в восхищение от курятины.
— Деликатес, воистину деликатес. Очень мило с вашей стороны, господин Ливен, пригласить меня на ужин. Особенно учитывая, что говорить вы хотели со мной о делах…
— Любое дело лучше всего обсуждать за хорошей едой, господин директор. Возьмите еще риса, он перед вами.
— Благодарю. А теперь скажите же, наконец, господин Ливен, о чем, собственно, пойдет речь?
— Еще немного салату?
— Нет, благодарю. Выкладывайте же, наконец.
— Ну хорошо, — сказал Томас Ливен. — Господин директор, у вас крупная бумажная фабрика.
— Да, это так. Двести работников. Все восстановлено из руин.
— Поразительный успех. Будем здоровы… — Томас Ливен поднял бокал.
— Присоединяюсь.
— Господин директор, насколько мне известно, вы изготавливаете особую высококачественную бумагу с водяными знаками.
— Верно.
— В частности, вы обеспечиваете ею выпуск новых акций, которые именно теперь немецкие заводы «Штальунион-верке» выбрасывают на рынок.
— Правильно. Акции DESU. Хлопотное дело, откровенно говоря, нужен глаз да глаз! А то как бы моим людям не пришло в голову напечатать пару акций для себя, ха-ха-ха.
— Ха-ха-ха. Господин директор, я хотел бы заказать у вас 50 крупноформатных листов этой бумаги с водяными знаками.
— Как… как вы сказали?
— Заказать 50 крупноформатных листов. Вам как главе фирмы, несомненно, не составит труда обойти контроль.
— Ради всего святого, что вы собираетесь с ними делать?
— Напечатать акции заводов DESU, разумеется. А вы что подумали?
Директор Шалленберг сложил салфетку, не без сожаления посмотрел на недоеденное в тарелке и заявил: «Боюсь, мне пора уходить».
— Ни в коем случае. Будут еще яблоки с муссом в винном соусе и тосты с сыром.
Директор поднялся:
— Сударь, я постараюсь забыть, что когда-то побывал здесь.
— Сомневаюсь, что вы это когда-нибудь забудете, — сказал Томас и положил себе риса на тарелку. — Почему вы, собственно, встали, господин вервиртшафтсфюрер[1]? Сядьте же.
Лицо Шалленберга стало пунцовым. Он тихо произнес: «Что такое?»
— Сядьте же, ваша курица остынет.
— Вы сказали: вервиртшафтсфюрер?
— Сказал. Вы же им были. Даже если вы в 1945 году напрочь забыли о своем звании. Забыли указать в своей анкете, к примеру. Да и к чему вспоминать? Вы же тогда раздобыли новые документы на чужое имя. Ведь когда вы были вервиртшафтсфюрером, вы носили фамилию Мак.
— Вы сошли с ума.
— Ни в коем случае. Вы были вервиртшафтсфюрером в Вартегау. И вы по-прежнему числитесь в списке преступников, разыскиваемых польским правительством. Под именем Мак, а не Шалленберг, разумеется.
Директор Шалленберг поник в своем старофламандском кресле ручной работы, провел тонкой салфеткой по лбу и сказал чуть слышно:
— Не могу понять, зачем я все это выслушиваю.
Томас Ливен вздохнул.
— Видите ли, господин директор, и у меня тоже непростое прошлое. Я хочу покончить с ним. Для этого и нужна ваша бумага. Подделка потребовала бы слишком много времени. А вот надежные печатники у меня есть… Вам нехорошо? Ну-ну… Выпейте глоток шампанского, это подбодрит… Так вот, видите ли, господин директор, после окончания войны я имел доступ ко всем секретным досье. К тому времени вы скрывались в Мизбахе…
— Ложь!
— Извините, я имел в виду Розенгейм. Поместье Линденхоф.
На этот раз директор Шалленберг лишь слабо пошевелил рукой.
— Я знал, что вы там прятались. И я мог бы вас тогда арестовать, моя должность это позволяла. Но я подумал: а что тебе с этого? Ну, посадят его, выдадут — и что дальше? — Томас с аппетитом съел кусочек куриной ножки.
— И я сказал себе: если ты оставишь его в покое, этот господин через несколько лет опять выплывет. Люди такого сорта никогда не тонут, они всегда наверху…
— Какое бесстыдство! — прохрипел голос из кресла.
— …и тогда он сможет принести тебе пользу. Так сказал я тогда сам себе и поступил соответственно, и теперь вижу, что это было правильно.
Шалленберг с трудом выпрямился.
— Сейчас я иду прямо в полицию и сделаю заявление.
— Возле вас телефон, — Томас Ливен дважды нажал на кнопку звонка.
Вновь всколыхнулось пламя свечей, это слуга Бастиан бесшумно вошел в комнату. В руках у него был серебряный поднос, на котором лежали фотокопии.
— Прошу вас, не стесняйтесь, взгляните. На некоторых фото господин директор в военном мундире, на других — копии распоряжений господина директора за 1941-1944 годы, а также расписка так называемого казначея рейха в получении 100000 рейхсмарок в качестве пожертвования для СС и СА.
Директор Шалленберг вновь опустился в кресло.
— Вы можете убирать со стола, Бастиан. Господин директор уже сыт.
— Слушаюсь.
После того как Бастиан удалился, Томас сказал:
— Кстати, ваша доля в этом деле составит 50 тысяч. Вам этого достаточно?
— Я не позволю себя шантажировать!
— А в недавней избирательной кампании вы не участвовали, господин директор? Не делали крупных пожертвований? Как же называется тот журнал, интересующийся подобного рода делами?
— Вы совсем рехнулись! Хотите печатать поддельные акции? В тюрьму угодите, и я вместе с вами! Если я вам дам бумагу, мне крышка.
— В тюрьму я не попаду. А вам крышка именно в том случае, если вы мне не дадите бумагу, господин директор, — Томас выдал один звонок. — Попробуйте хотя бы фаршированные яблоки, вам понравится.
— Я больше ни кусочка не проглочу в вашем доме, шантажист.
— Итак, когда я могу рассчитывать на получение бумаги, господин директор?
— Никогда! — крикнул Шалленберг в страшном гневе. — Никогда вы не получите от меня ни листочка.
3Близилась полночь. Томас Ливен и его камердинер Бастиан сидели в большой библиотеке, освещенные мерцающими огнями камина. Сотни корешков — красных и золотых, голубых и белых, желтых и зеленых — поблескивали в полутьме. Был включен проигрыватель: тихо звучал фортепьянный концерт номер два Рахманинова.
Томас Ливен по-прежнему был в своем безупречном смокинге. Бастиан расстегнул ворот рубашки и, взглянув искоса на своего хозяина, положил ноги на стул, правда, постелив на него газету.
— Директор Шалленберг поставит бумагу через неделю, — сказал Томас. — Сколько времени понадобится твоим друзьям-печатникам?
— Примерно десять дней, — ответил Бастиан, поднося ко рту пузатый бокал с коньяком.
— Тогда первого мая — прекрасная дата, день труда — я выеду в Цюрих, — сказал Томас. Он передал Бастиану одну акцию и лист бумаги. — Это образец для печати, а на бумаге номера, которые я хотел бы видеть на акциях.
— Знать бы, что ты затеваешь, — восхищенно пробормотал человек, стриженный под ежика.
Бастиан обращался к своему хозяину на «ты», только когда они оставались наедине, поскольку знал Томаса уже 17 лет и был когда-то кем угодно, только не камердинером. Бастиан привязался к Томасу с тех пор, как познакомился с ним на квартире женщины, возглавлявшей банду гангстеров в Марселе. Кроме того, у обоих за плечами было несколько совместных и опасных авантюр — такое сближает.
— Томми, не желаешь сказать, что ты задумал?
— В принципе, дорогой Бастиан, речь идет о чем-то вполне легальном и приятном: о завоевании доверия. Моя афера с акциями будет достаточно элегантной. Никто — постучи по дереву — вообще ничего не заметит и не раскусит, в чем дело. Все на этом только заработают. И все будут довольны.
Томас Ливен мечтательно улыбнулся и извлек золотые часы-луковицу. Это были отцовские часы. Томас пронес их через все жизненные перипетии, они находились при нем во время всех головокружительных побегов и преследований. Томасу неизменно удавалось прятать, охранять и возвращать их. Он нажал на кнопку, встроенный механизм откинул крышку и серебряным звоном возвестил точное время.
Бастиан произнес грустно:
— Это не умещается в моей башке. Акция — это долевое участие в каком-нибудь крупном предприятии. Купоны акций через определенные промежутки времени отовариваются дивидендами, составляющими часть прибыли, полученной предприятием.
— Ну и что же, малыш?
— Черт побери, но купоны поддельных акций ты не сможешь предъявить ни в одном банке мира! Их номера совпадают с настоящими, и у них есть владелец. Обман немедленно раскроется.
