Иван Дорба - Под опущенным забралом
«Почему же Чегодов не вызвал доверия у Сергеева? — недоумевал Хованский. — Олег не мог предать, не в его это характере, тут что-то случилось! Но что?»
Припомнилось и последнее письмо Олега из Бухареста, он жаловался на «дядюшку», который принял его «мордой об стол» и «разговаривал как со своим кучером». Все они, эти эмигранты, и отцы и дети, больно уж ранимые. Казалось бы, жизнь на чужбине в унижении и бедноте должна была их закалить. «И закалила, — продолжал рассуждать Алексей. — Но у них есть больное место, ахиллесова пята — Россия! А у таких, как Чегодов, — Советская Россия! — которую они в своем воображении рисуют эдакой идеальной Аркадией, с людьми, исповедующими только высокую нравственность! И кто знает, может быть, не будь этой идеализации, пошли бы они за мной или нет? Не за ту старую «святую Русь» с ее церквушками, с мужичком-богоискателем, богато одаренным, а порой узколобым, свирепым и добрым, великодушным, завистливым и в то же время погрязшим в пороках и предрассудках; не за эфемерную идею «третьего Рима» и, наконец, не во имя собственного благополучия, а в надежде, что воцарится правда, правда, готовая совладать с эгоизмом; не за «упражнение для высших чувств» готовы идти новые «эмигранты», точнее, дети белых эмигрантов, а за добытую в крови и муках истинную правду! Правду коммунистов, которая несет людям избавление… И какими нужно быть нам здесь, на форпостах, да и там у нас, в Союзе, чтобы Чегодов и другие, такие, как он, поверили в новую жизнь!»
2
25 июня дипломатические отношения Югославии с Советским Союзом были установлены, а 3 июля Хованский встретился со связной в фешенебельном ресторане на Узун-Мирковой улице. Алексей заметил «Надю» сразу, хотя она и не отличалась ничем от белградских аборигенок и чем-то была похожа на черногорку.
«Все хорошо обдумано, не учтено только то, что порядочные женщины в Белграде в отличие, скажем, от Бухареста, Будапешта или Вены в ресторан одни не ходят. Впрочем, я придираюсь, исключения возможны; чего только не делает любовь!» Алексей подошел к столику, отослал жестом принимавшего у связной заказ кельнера, подозвал стоящего в стороне обера и, буркнув: «Иван!» — уселся на стул рядом.
Подошедший обер почтительно принял заказ, посоветовал взять седло дикой козы, вскользь заметив, что они «лиферанты двора» и как раз отослали туда для принца другое седло.
— Но ваше будет, полагаю, сочнее, наш повар — высокий класс! — заключил он, поднимая палец к носу.
Узнав, что связная кроме русского и грузинского — она была грузинкой — ни на каком языке не говорит, Алексей предложил ей в присутствии кельнера сказать несколько фраз по-грузински, а сам, кивая, твердил:
— Ара, батоно! Ара, генацвале! — полагая, что «ара» означает «да», а не «нет».
И, когда на них перестали обращать внимание, они заговорили о делах. Надежда строго произнесла:
— Центр рекомендует вместо Чегодова срочно подготовить и послать кого-либо из завербованных энтээсовцев в Кишинев и в Черновицы. На днях Бессарабия и Буковина, верней ее северная часть, войдут в состав Украинской ССР…
— Я сделаю все возможное, но предупреждаю, что послать туда двух человек практически невозможно да и нецелесообразно. Продолжаю настаивать на связи с Чегодовым, он не предатель, и к тому же под его надзором будут и типография «Льдина», и радиостанция, которую энтээсовцы собираются направить в Бессарабию.
— «Льдина» дрейфует, сейчас она на вилле сотрудника военного атташе Японии в Бухаресте. Румынские власти во избежание недоразумений запрещают ее ввозить в Бессарабию. И кормят Околова «завтраками».
— Типографию хотят спасти, понимают, что нацмальчикам так или иначе ее не уберечь от «всевидящего ока Москвы»! Кстати, «Национально-трудовой союз нового поколения» начинает интересовать немцев все больше, а когда гитлеровцы приберут организацию к своим рукам, тягаться с такими прожженными шефами разведок, как Канарис, Шелленберг, Гиммлер, Риббентроп, Розенберг, нам будет значительно трудней.
Хованский чокнулся бокалом о бокал грузинки и отпил вина.
— Дуракам в разведке делать нечего. — Грузинка насмешливо вскинула густые брови. — Японцы да и поляки тоже не лыком шиты. Околов неглуп. Мы пробовали уже не раз, не идет на крючок! Но сестру его, Ксению, завербовали…
— Ну, я не очень верю в ее искренность! — поморщился Хованский.
— Почему, генацвале? — Собеседница сузила глаза. — Ксения сама рассказала о своей встрече с братом. Она сообщила нам, что мать получает из-за границы от сына письма, причем их опускают в Витебске, а это значит, что у Георгия Сергеевича там свой резидент. Если резидент из Югославии, то это уже ваше упущение! Поищите получше… Необходимо разоблачить!…
— Вы это серьезно? — настороженным шепотом произнес Алексей.
— Все, что я говорю, согласовано с товарищем «Графом»! Ясно?
«Откуда у нее такая самонадеянность? Такой безапелляционный апломб? Если Сергеев такой же, как мадам, то, конечно, с Чегодовым у него ничего не вышло! Неужели там разучились понимать людей? Что это? Их безнаказанность? Ожесточенность в борьбе с истинными и мнимыми врагами или навязанное сверху недоверие? А может быть, внутренняя мобилизованность, так нам всем необходимая накануне грозных событий — войны?» Алексей, пристально глядя грузинке в глаза, тихо отчеканил:
— Мы все виноваты, что у нас на Родине орудуют резиденты иностранных разведок. Я не имею возможности посылать с каждой партией в школу Околову своего человека. Допускаю: кое-кто из энтээсовцев проник на территорию СССР. Все предвидеть невозможно. Страшнее то, что Байдалаков не прочь сотрудничать с немцами. Германия готова к войне с нами! Не сомневаюсь: нам с нею предстоит схватка, и жесточайшая. А там у вас слишком предвзятое мнение об эмиграции. Это ошибка!… При разумной политике из здешних «беляков» можно создать могучую «пятую колонну».
— Вы увлекаетесь, Алексей Алексеевич! Белая эмиграция к нам враждебна. — Острый взгляд собеседницы был строг и властен.
— Они по-своему любят свою «святую Русь» и теперь, после захвата немцами Польши, понимают, какая страшная угроза нависла над нашей Родиной. Они ведь читали «Майн кампф»; многим стало ясно, что это не маниакальный бред, а программа действий для немцев. Русские, по мнению Гитлера и его клики, неполноценная раса, они подлежат уничтожению. Когда вспыхнет война, а она начнется, видимо, очень скоро, многие белоэмигранты станут помогать нам. Поверьте мне, из них можно сколотить диверсионные, разведывательные отряды и боевые единицы сопротивления немцам во всей Европе.
Женщина покачала головой:
— Группы Сопротивления? Организации Сопротивления? — И вдруг распрямилась в удивлении: — Я доложу об этом самому высокому начальству! — И зоркие глаза ее уже по-новому разглядывали Хованского.
— Эмигранты многими узами связаны со средой, в которой живут, — продолжал Алексей. — Многие из них воевали, есть интеллигенты, способные восстановить местное окружение против оккупантов и, в свою очередь, оккупантов против населения. Российские беженцы рассеялись по всей Европе, сидят в каждой щели. Нам бы чуть-чуть изменить к ним отношение. А разведка…
— Генацвале, нашей разведкой в Германии, должна вам сказать по секрету, заинтересовался сам Иосиф Виссарионович: ему нужно взять реванш за свои промахи в оценке гитлеровской дезинформации…
Она замолчала, ожидая, пока кельнер уберет тарелки и поставит жаркое, а как только тот удалился, в голосе ее зазвучали доверительные нотки:
— Наш разведчик «Радо», с которым вы связаны через резидента в Гамбурге, наладил близкий контакт с полковником Генштаба бывшей кайзеровской армии Германии, неким Рудольфом Рассером, который живет ныне в Швейцарии в Люцерне. Он ненавидит Гитлера и всю его свору. Рассер близок с некоторыми генералами в ставке фюрера, категорически несогласными с политикой Третьего рейха. Эти генералы и сообщили о дате нападения на Польшу («Белый план»), О вторжении в Норвегию («Белый медведь»), в Люксембург и Францию («Желтый медведь»); в Бельгию и Голландию. Их сведения в основном точны. Имей это в виду, держи в памяти на всякий случай. Гитлер в ближайшие два года войны с Советским Союзом не начнет. Таково мнение.
Хованский вздохнул:
— Ох, в это не верится. У меня впечатление другое: немцы убедятся, что Балканы им не угрожают с тыла, и тотчас ринутся на Советский Союз. Фашизм может жить только разбоем. Это мое убеждение… Но оставим это, у нас еще немало вопросов!
Просидели они с добрый час и, казалось, обговорили все. Грузинка, которая назвалась Латаврой, сбросив с себя нарочитую сухость, исподволь, в завуалированной форме растолковывала ему обо всем происходящем на Родине. Объяснила сложную обстановку внутри страны, трактовку внешних политических событий, задачи, стоящие перед разведкой, коснулась характера «Графа», то есть непосредственного начальника Хованского, поделилась с ним последними данными о работе абвера, согласно которым внимание Канариса нацелено на Югославию.
