Рахим Эсенов - Легион обреченных
Поднявшись с места, Ходжак поставил на электрическую плитку медный чайник. Иных вопросов от Хороза и не ожидал: сын крупного феодала, его детство и юность прошли на шумном мервском базаре за торговлей луком, дынями, чесноком, а случалось и мясом ворованных овец, верблюдов. И Ходжак знал, как унять этого продажного человека.
— Что ты закудахтал, спутался да спутался. Заплатят чекисты, и тебя запродам! Да боюсь, что за такого и ломаного гроша не дадут. Аль на свой аршин меряешь?
— Ладно, чего ты разошелся? — примирительно произнес Хороз. — Ты Джунаид-хану все больше о Ташаузе и Хиве толковал, а сам в Ашхабаде оказался.
— Теперь центр подполья переместился в Ашхабад. Отсюда нити ведут к верным людям, что живут в других городах и аулах.
— Кто они? — Высокий, сутуловатый Джапар Хороз вытянулся ужом. — Ты их знаешь?
— Э, брат! — хитровато усмехнулся Ходжак, приглаживая все еще черную курчавую бородку. — Такое за одно спасибо не называют. Вот в Герате тогда назвал Джунаид-хану кое-какие имена. Оробел перед ним, никак хозяином моим был. Теперь-то я ученый. Будешь, если всю жизнь ждешь, что за тобой рано или поздно придут.
— Ладно, заткнись! — Разочарованное лицо Хороза напоминало теперь вытянувшуюся мордочку крупного лиса, не сумевшего дотянуться до лакомой кисти винограда. — Если для тебя Эшши-хан уже никто, то найдется козырь покрупнее. Ты только скажи: спокойно в Ашхабаде, не замечал за собой слежки?
— В Ашхабаде-то спокойно. А начали бы за мной следить, сразу замели бы. Чекисты чикаться не любят.
Хороз испытующе взглянул на Ходжака и решил уходить.
— Ты передай своему... козырю, — насмешливо бросил Ходжак, — пустым придет, пустым уйдет, как ты. Мой пароль — деньги! Так я скажу даже самому Джунаид-хану, встань он из могилы. И только золотом!..
В узком ущелье Копетдага надсадно заухал филин. Ему в ответ тявкнул шакал и залился детским плачем. Ночная птица вскрикнула еще и умолкла, словно чего-то испугавшись. Горы отозвались многократным эхом и поглотили звуки. Чуть погодя снова раздался вопль шакала.
В диком каньоне посвистывал ветер да всплескивал на крутой излучине Сумбар. Ущербная луна заговорщицки спряталась в светло-сером клобуке туч. Темень поглотила скалы, горбатые арчи, заросли камыша у горной реки.
У трех орешников, свисавших над пропастью, где обрывалась тайная контрабандная тропа, копошилась неясная фигура в чекмене — повседневном туркменском халате и тельпеке. Издавая крики филина, человек вслушивался в сторожкую тишину. Из-за пограничной реки ему отвечало завыванье шакала.
Две тени перешли вброд Сумбар и залегли в кустах гибкого тала. Слепо взметнулись с шумом вспугнутые кеклики. По склону горы скатывалась мелкая галька. По тропе шли люди. Вот уже стал слышен шорох их шагов.
Человек в мохнатом тельпеке поднялся, встал у выступа громадного осколка сорвавшейся с кручи скалы. Его бил озноб. К нему медленно приблизилась тень. Послышался полушепот. Короткий разговор двух людей, будто случайно встретившихся на узкой горной тропе.
— Вы не видели днем верблюдицу?
— Какая она, молодая или старая?
— С рыжими подпалинами по бокам.
— Ищите ее в долине, у развалин старой Кизылбашской крепости.
Молчание. Путники пригляделись друг к другу. Одетый в тельпек Джапар Хороз сколько ни вглядывался в того, кого ожидал, так и не узнал его. Тот, судя по уверенным, бесшумным движениям, был молод, силен, явно ориентировался на местности.
— Идите за мной, — заторопил Хороз. — Держитесь правей. Скорей! Я ваш проводник...
— Разве? А я подумал, что вы кизыл аскер, — съязвил молодой голос. — Не спешите. — Он постоял, осмотрелся, вслушиваясь в тишину, и его высокая фигура скрылась в темноте.
Вскоре на тропе снова возникла человеческая фигура, донеслась туркменская речь:
— Веди... спокойно.
Это был уже другой человек, пониже ростом, грузноватый, в кепке и темной тужурке, из-под которой виднелась светлая рубашка. Пропустив вперед проводника, он двинулся за ним, видно, по привычке волоча ноги, отчего вниз скатывались камешки. Досадуя на него, Хороз нервно оглядывался — спутник, опомнившись, старался шагать бесшумно, но, забываясь, опять шаркал обувью.
За проводником двигались двое. Где же третий? Поначалу Хороз его явно видел, когда тот невидимой тенью крался за ними по пятам. Вскоре третий отстал, а двое, медленно шедшие сзади, соблюдали все меры предосторожности, по очереди присыпая следы табаком.
Проводник не мог унять дрожь в теле — то ли перетрусил, то ли продрог, лежа на холодных камнях, — и он в душе проклинал своих спутников, которые только после второго письма, отправленного через тайник, наконец удосужились перейти границу. Хороз, конечно, мог плюнуть на Мадера, своего временного хозяина, и вернуться в Мешхед, как договаривались с английским консулом. Но с чем он придет? Разве только подтвердит о существовании подполья, готового выступить против большевиков. Англичане, уже однажды обманутые Мадером, в отличие от немцев действовали осторожнее, не доверяясь особенно сведениям из вторых рук. Старый английский шпион должен был рассеять сомнения своих хозяев, и он знал, что они ждали от него: явки, связи, имена... Потому Интеллидженс сервис и дала согласие на «перевербовку» Джапара Хороза, зарекомендовавшего себя преданным агентом. Потому-то он так терпеливо дожидался мадеровских агентов, хотя и рисковал нарваться на советских пограничников. Аллах еще миловал...
Спустившись в долину, Хороз ушел вперед, чтобы разведать дорогу, ведущую к мазанке старого охотника-туркмена. Там его дожидался Ходжак, с которым он уже успел найти общий язык. А тот заранее договорился со стариком предоставить гостям на ночь крышу над головой. Когда Хороз, оставивший своих спутников у больших лысых валунов, вернулся вместе с Ходжаком, их, к своему удивлению, на месте не оказалось. Сбежали? Иль спугнул кто?..
Они осмотрели все вокруг и, опустившись на корточки, решили подождать, не догадываясь, что шпионы, чуть отойдя в сторону, проверяли проводников, наблюдая, не привели ли кого за собой? Убедившись, что все спокойно, вышли из укрытия.
Путники присматривались друг к другу будто, собаки, обнюхивающиеся при встрече. С высоким, молодым — это был Черкез Аманлиев — Ходжак никогда не встречался, а Новокшонова признал сразу, они поздоровались, как старые знакомые.
— Ночлега тут не будет, — нетерпеливо выпалил Джапар Хороз. — Обстановка не та...
— Какого хрена ты тогда порол горячку! — обозлился Новокшонов. — А еще письмами закидал шефа.
— Обстановка изменилась только вечером, — спокойно пояснил Ходжак. — Утром к старому охотнику районное начальство заявится, на охоту. Хорошо хоть вовремя узнали...
— А старик надежный? — перебил его Новокшонов.
— У Джунаид-хана служил.
— Нет худа без добра. — Новокшонов присел на корточки, другие последовали его примеру. — Разобьемся на две группы. Ты, Ходжак, пойдешь с моим напарником. Головой за него отвечаешь. А ты, — вспомнив наказ Мадера не очень-то доверять Хорозу, ткнул в него пальцем, — пойдешь со мной.
Условившись о месте и времени встречи в Ашхабаде, обе группы быстро разошлись в разные стороны.
Ходжак и Черкез осторожно подкрались к мазанке, одиноко стоявшей на развилке двух дорог. При свете керосиновой лампы бородатый старик плел силки на кекликов. Догадавшись, что это жилье старого охотника, о котором с опаской говорил проводник, Черкез насторожился, осуждающе покачал головой.
— Пока не опасно, — шепнул Ходжак. — Чаю бы... Озяб я что-то.
Услышав шаги, старик поднял голову и, увидев Ходжака, добродушно улыбнулся большими, открытыми глазами. Мельком оглядел его спутника, статного, черноволосого молодого человека с загорелым лицом, сходившего внешностью на агронома или зоотехника райземотдела. Рядом с ним крепыш Ходжак казался ниже ростом.
Хозяин мазанки повесил на треногу закопченный чайник и с отрешенным видом снова принялся за работу, вслушиваясь в туркменскую речь пришельца, дотошно расспрашивавшего Ходжака о дороге, о настроении приграничного населения, о транспорте, каким придется добираться до ближайшей железнодорожной станции и Ашхабада. Говорил он с чуть заметным персидским акцентом, осторожно подбирая туркменские слова: так разговаривают люди, долго прожившие на чужбине. Шаммы-ага удивило другое — интонация, манера речи ночного гостя поразительно напоминали брата Аманли Белета.
Старик спокойно, боясь выдать свое волнение, с ног до головы оглядел гостя из-за кордона, закрыл глаза. Уж не мерещится ли? Да это же Черкез! Сын его родного брата. Шаммы-ага поднялся с кошмы, хотел что-то сказать и тут же сел, схватившись за сердце.
— Шаммы-ага! — Черкез тоже узнал родного дядю, бросился к нему, задыхаясь от подступившего к горлу кома. Перед глазами пронеслось урочище Сувли, леденящая душу картина убитых отца и матери.
